Пора домой (сборник) - Жемойтелите Яна. Страница 29

В кафе царила та самая чуждая атмосфера, которая ей, вообще-то, нравилась, но и смущала одновременно, потому что казалась ненастоящей, потому что – в свою очередь – не могло же быть так, чтобы люди просиживали в заведении вечера напролет, как будто им больше нечем было заняться, ну там, по бытовым мелочам, да еще просаживали деньги на всякие лакомства типа клубничных десертов, которые интересны разве что детям. Она любила ходить в кафе именно в детстве, в кафе-мороженое, в те годы вообще было принято водить детей в кафе-мороженое по воскресеньям. Потом, когда она чуть подросла, ходить туда стало зазорно, а проводить время в барах она так и не научилась, просто не смогла понять, что там может быть хорошего…

Его она заметила сразу, едва войдя внутрь, и почему-то пережила небольшое разочарование: во-первых, от того, что он все-таки пришел и что с ним придется провести некоторое время, хотя он ей по большому счету неинтересен, во-вторых, разочарование от того, что у него вдобавок оказались обвисшие щеки, как будто он законченный старик, а ведь они ровесники и у них даже есть какое-то общее прошлое, хотя бы то же кафе-мороженое. Еще ей показалось, что он подвыпил, а это особенно заметно, если мужчина прилично одет и вообще по жизни явно не пьяница и разгильдяй, легкий хмель в этом случае прет как шило из мешка. Ну да, точно, он очень странно, медленно слепил: «Привет», нарочито развязно от стеснения. И коньяку успел принять, наверное, тоже от стеснения, хотя стесняться ее не приходилось: она была простая бюджетница, а он – крупный чиновник в министерстве, которое окнами выходило на ее дом, при этом они годами не встречались, потому что он на работу – с работы ездил на машине, а она ходила пешком, причем дворами, срезая путь к остановке. И только недавно, когда у него прихватило сердце и он вышел подышать на крыльцо своего министерства, она заметила его высокую сутуловатую фигуру и узнала, что это именно он, подошла к нему, а он сразу пожаловался на сердце, которое все чаще напоминало о себе в последнее время, и она смекнула про себя: «Как странно», потому что сама и думать забыла про свое сердце безотносительно недугов – телесных и душевных.

Ей казалось, что она по-прежнему молодая, с легкой девичьей походкой и девичьей же прической, и только недавно, услышав случайную реплику, что женщина после сорока вряд ли будет носить распущенные волосы, она с удивлением обнаружила, что это равно относится и к ней, хотя думать так мог только законченный дурак, но ведь дураков хватает вокруг. Он-то был вроде не дурак еще и в юности, а тем более теперь, обрастя ракушечником житейского знания, так что должен был принять ее распущенные волосы, хотя министерские дамы так наверняка не ходили, распущенные, у них были средства на окраску и стрижку горячими ножницами в салоне – чего она позволить себе никак не могла, да он ведь уже пригласил ее на свидание в кафе, несмотря на эту прическу, причем еще там, на крыльце, сказал, что очень рад видеть – и, похоже, говорил искренне.

И вот теперь они выпивали вдвоем в кафе, то есть интеллигентно потягивали коньяк, и он высказывал ей свою неудовлетворенность работой, которую он выполнял изо дня в день, из года в год только потому, что ничего иного уже не предвиделось. И она поняла, что на самом деле он хочет сказать ей, что жизнь, по большому счету, не состоялась. Хотя как это не состоялась? Жизнь в любом случае состоялась так или иначе, разве что не так, как представлялось некогда в юности. Ну а у кого так-то?

Впрочем, для него жизнь состоялась именно так, как с самого начала предполагалось, вся его жизнь с юности была нацелена на ту самую должность, которую он теперь занимал, однако теперь выяснилось, что ничего хорошего в этом нет по большому счету…

– У тебя сколько детей? – спросил он.

– Дочка. Замуж вышла уже, отдельно живет.

А у тебя?

– А у меня двое, учатся в Москве. – Он говорил медленно, с расстановкой и как-то по-стариковски, взвешивая каждое слово.

– Интересные хоть люди? – спросила она.

– Кто?

– Дети твои. С ними можно поговорить?

– Дети? – Он слегка пожевал это слово и запил коньяком. – Да, с ними можно поговорить.

Ответ прозвучал неуверенно. А может, он вкладывал в понятие «поговорить» совсем иной смысл. Скорее всего, так оно и было, потому что она сама с трудом находила тему, чтобы поговорить с ним, но тут неожиданно выдернула из памяти давно заблокированный файл. Нет, точно, однажды, двести лет назад, они зашли в «букинистику» и долго рылись в книгах в надежде откопать что-нибудь действительно стоящее. Наконец он нашел «Всемирную историю», изданную в конце девятнадцатого века, и там было написано, что Шарлотта Корде убила «отвратительного тирана дня, чудовищного Марата». Определение их буквально потрясло, и это было, пожалуй, самое сильное эмоциональное потрясение, которое они пережили вместе. Все остальное представлялось просто смертельно скучным, и эта изначальная скука отравляла все вокруг и будто бы даже саму юность.

По крайней мере, ей так помнилось, что в юности было очень скучно. Сейчас, конечно, было тоже не больно-то весело, но, по крайней мере, она обладала большей свободой в выборе занятий, развлечений и т. д., у нее случались какие-то небольшие деньги, которые можно было потратить на себя… В этот момент она вспомнила про лифчик. Вернее, вспомнило ее тело, стоило ей слегка встряхнуться от подкатившего ощущения вселенской скуки. Одновременно вернулась память сильных рук продавщицы. Да, с продавщицей было гораздо интересней, и еще: там, в магазине, в некоторый момент возникло чувство, что они заняты поистине важным делом. Хотя продавщица действительно занималась делом: предлагала или даже навязывала свой товар…

– Представляешь, я до сих пор книжки читаю. – Она сообразила, что слишком долго молчит.

Он помолчал в свою очередь и вдруг с гордостью произнес:

– А у меня дома сто тысяч томов. Я недавно подсчитывал.

– Сто тысяч? – Она попробовала представить, сколько же это и какой у него должен быть дом, чтобы все эти книжки аккуратно расставить по полочкам. Нет, он определенно ошибался. А может, попросту врал. Хотя такого рода вранье – наглое, рассчитанное на дурочку, не в его характере.

– Сто тысяч, – убежденно повторил он, и она заподозрила, что вранье в форме явного преувеличения входит в его обязанности. За долгую службу у него выработалась органическая привычка вранья, и он сам даже не замечает, что врет. Но разговор, похоже, опять себя исчерпал. Она нервно теребила салфетку, поглядывая в окно, за которым ровным счетом ничего не происходило. Он опрокинул в рот очередную рюмочку и без паузы, как будто в продолжение этих «ста тысяч томов», произнес на выдохе:

– Мы могли бы пожениться.

– Что? – Она переспросила, подумав так, что он имеет в виду давно прошедшее время. В ретроспективе она сама рассматривала такую вероятность, если бы все шло по накатанному, если бы они не расстались когда-то по ее инициативе, а если точнее – по причине той самой вселенской скуки, которая, как ей казалось, происходила именно от него.

– Я говорю, мы еще можем пожениться, – как бы услышав ее свернутую речь, уточнил он. – Я разведусь…

– Нет, зачем? – невольно вырвалось у нее, и тут же, боясь его обидеть, она поправилась: – А ты не боишься, что я твои пьяные речи приму всерьез?

– Почему пьяные? – Похоже, он обиделся именно на «пьяные». – Я отдаю себе отчет в том, что предлагаю.

Фраза прозвучала совсем уж казенно, и она действительно не нашла ответа. Однако внезапно ощутила себя юной девочкой в клетчатом студенческом платьице с пояском. Тогда еще под платьем все носили сорочки, и она как будто ощутила на себе эту синтетическую сорочку – розовую, с кружевом по низу. Пожалуй, у нее это была самая «взрослая» вещь, доставшаяся ей от двоюродной сестры по наследству…

– Что ты такое говоришь? – вернувшись в реальность, она на вдохе вновь обрела свою большую тугую грудь, и ситуация показалась ей даже немного смешной: а знает ли этот лысоватый пузатый дядька, что у нее за прошедшее время выросла настоящая грудь? Да неужели он думает, что она с такой грудью повиснет у него на шее только потому, что ему удалось-таки выбиться в люди, а ей – нет? Вернее, что она никогда и не стремилась выбиться в эти самые «люди» и оказалась права! Потому что теперь он из этих самых «людей» хочет вернуться к ней, а заодно как бы в ее бесхитростный мирок?..