Деревянное море - Кэрролл Джонатан. Страница 21

– Ja? [54]

– Какой сейчас год?

– Bitte? [55]

– Год. Этот год, сейчас. Какой сегодня год? Люмплекер лупанул меня тяжелым взглядом, словно говоря: не валяй-ка дурака.

– Я вас не понимаю. По-английски плохо говорить. Вот ваш друг. Можете у него спрашивать ваши вопросы.

– Пошли, Фрэнни, нам нужно в кафе.

Гас легонько толкнул меня в бедро, одарив патрульного Люмпи желтозубой улыбкой. Один из зевак в кожаных шортах и зеленых гольфах спросил:

– Was ist mit ihm? [56]

Коп не преминул излить свое раздражение на ни в чем не повинного фрица и заорал на него по-немецки – как пулемет застрекотал. Мы с Гасом отчалили, не сказав даже «ауф видерзеен».

– Что это с вами сегодня, Фрэнни? Вы, часом, не того? Ничего такого сегодня не принимали?

Мой отец без конца задавал мне этот допрос, когда я был мальчишкой, не вылезавшим из дерьма.

– Ты, часом, не того? – так он спрашивал. Надеялся, что если я колюсь, то хоть есть оправдание моему скверному поведению. А если он поможет мне «соскочить», то я снова приду в норму. Какое там! В то время я сам был хуже любого наркотика.

– Погоди-ка? Как это ты его видишь? – Я указал на Младшего, футах в десяти от нас.

Гас развернул жвачку и сунул в рот.

– Как я его вижу? А как же мне его не видеть? Я догнал Младшего.

– Почему это он теперь тебя видит? В Крейнс-Вью ты мне говорил, что тебя никто не может видеть, кроме меня и кота.

– Потому что мы оба теперь не в своей временной нише. Мы принадлежим другой.

Стояла весна. Мимо нас скользили девушки в платьях цвета шербета, их духи дразнили обоняние влекущими ароматами. И хотя я был чертовски стар, мой нос оставался прежним. Пары бесцельно бродили туда-сюда, наслаждаясь приятной, теплой погодой. Уличные музыканты играли на самых разных инструментах – от классической гитары до музыкальной пилы. Вена. Австрия. Моцарт. Фрейд. Винервальд. Захерторт. [57] Я ни за что бы сюда не приехал даже в те времена, когда меня одолевала страсть к путешествиям, потому что этот город ничуть меня не волновал. Лондон – я там пробыл некоторое время. Париж. Мадрид. Другие экзотические места. Но Вена означала оперу, которую я ненавидел, встающие на дыбы лошади липпицанер [58] наводили на меня тоску, вдобавок именно в этом городе Гитлер начал становиться Гитлером. Кому все это нужно? К тому же Джордж Дейлмвуд, который не преминул здесь побывать, говорил, что нигде не встречал таких недружелюбных, неприятных людей, как в Вене. Так какого же черта я тут торчу на старости лет? Да еще женатый на Сьюзен Джиннети. – А вот и оперный театр. Я думал, он больше. На фотографиях он выглядел куда как больше.

Мы подошли к прославленному зданию, но я ровным счетом ничего не почувствовал. Считается, что сердце должно так и подпрыгнуть в груди, когда видишь воочию какую-нибудь из знаменитых достопримечательностей – Большой каньон, Биг-Бен, Венский оперный. Но мое сердце в такие моменты давало задний ход, потому что оно терпеть не может, когда им командуют.

– Не забудьте, Фрэнни, у нас сегодня экскурсия по городу.

– Угу. Далеко еще до этого кафе?

– Ну, минут десять.

– Другой конец света!

Мое тело было как свинец, как глина, камень, дерево, как будто земное тяготение удвоилось; не тело, а дерьмо. Вот, значит, что такое быть старым? К чертям собачьим! Я хочу обменять себя на современную модель! Немедленно. И как только старики это терпят? Как им удается изо дня в день отрывать от земли свои негнущиеся, тяжелые как чугун ноги и переставлять их? Мои руки горели огнем из-за артрита, ноги были ледяными бог знает из-за чего. Казалось, все, кто нас обгонял, катились на роликах, но на самом деле они просто принимали свои молодые, здоровые тела как само собой разумеющееся. Мне хотелось идти быстрее, и передохнуть, и зарыдать от бессильной досады – все сразу.

– Эй, погодите-ка немного! Мне надо передохнуть.

Гас и малыш обменялись взглядами, но все же остановились. Мне хотелось прикончить обоих. Как они могут идти, когда я себя чувствую так, будто у меня на голове валун?

– Фрэнни, вы в порядке?

– Ни в каком я не в порядке. Погодите минуту.

– Не проблема, приятель.

– В этом киоске хот-доги продают? Что такое wurstel? [59]– Малыш указывал на маленький ларек неподалеку, стекла которого были украшены изображениями всевозможных разновидностей хот-догов. – Есть хочу. Куплю себе один.

Борясь с одышкой, я спросил, есть ли у него деньги.

– Не-а. Может, у тебя найдутся?

Ни чуточки не удивляясь, я сунул руку в карман и нащупал там целую стопку пластиковых карточек. Вынул их и стал разглядывать.

– Воспользуйтесь «визой»,– подсказал Гас.

– Они что же, принимают карточки в киосках с хот-догами?

Он скорчил гримасу – не прикидывайся, мол, не настолько же ты глуп.

– Уж не пятидолларовой ли бумажкой хотите расплатиться? Когда вы в последний раз видели бумажные деньги?

– У меня тоже карточка есть. Такая же. Она у меня все время была. – Малыш помахал в воздухе розовой карточкой и двинул к киоску.

Я никак не мог перевести дыхание. Мой организм протестовал против такой быстрой и длительной прогулки. При этом я прекрасно понимал, что прошли мы совсем немного. Мало мне было всех прочих потрясений, вихрившихся вокруг меня множеством смерчей, так я еще никак не мог поверить, что внутри меня и вправду я – недужный, хнычущий, сварливый, обессилевший, старый… говнюк.

– Расскажите мне про своего внука, Фрэнни. Симпатичный малый.

Мы смотрели, как симпатичный малый покупает себе хот-дог – отчаянно жестикулируя, тыча пальцем в стекло, пока продавец наконец не понял, что тому нужно. Как давно я не бывал в местах, где говорят на чужих для меня языках. А теперь вот оказался в двух одновременно – в Австрии и в Старости.

Прикидывая, какую бы чушь рассказать Гасу Гулду о моем «внуке», я вдруг услыхал высокий резкий звук. Я сразу же его узнал, потому что столько раз сам его производил на моем «дукати» – так ревет мотоцикл, когда включаешь пониженную передачу. Повернувшись от Гаса в сторону улицы, я увидел последнее, что мне было суждено увидеть в жизни: великолепный, отливающий серебром мотоцикл, взмыв в воздух, летел прямо на меня. Конец.

ПРОРЕХИ В ПЕЛЕНЕ ДОЖДЯ

А потом вдруг оказалось, что я снова смотрю на свои руки. В них был старомодный рифленый стакан с коктейлем из молока и клубники. Они опять стали «моими» прежними руками – никаких тебе пигментных пятен, никакой тебе кожи, которая, словно дрожжевое тесто, висит усталыми складками, ни выпирающих костяшек пальцев величиной с грецкий орех. Вместо всего этого – кожа здорового цвета, а не лоскутное одеяло, сшитое из светлых проплешин и темных пятен, какой она была в Вене.

Я был счастлив, как ребенок, когда медленно сжал одну из ладоней в кулак и ее не пронзила боль. Но я себя пока охолаживал – прежде нужно было медленно разжать руку и посмотреть, работает ли она в другую сторону. Успешно! Значит, я вернулся? Значит, я – снова я? Положив возрожденную ладонь на красную стойку, я ощутил прохладу пластика. Я повозил рукой по гладкой поверхности, потом приподнял руку на пару дюймов и исполнил пальцами маленький танец – отпраздновать наше возвращение.

– Будете пить свой коктейль или решили его загипнотизировать?

Я как чувствовал: все это было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Я знал этот голос и не испытывал ни малейшего желания видеть того, кому он принадлежит. Но, невзирая на протесты, бушевавшие в каждой клеточке моего тела, я повернулся на вращающемся стуле, чтобы посмотреть.