Дитя в небе - Кэрролл Джонатан. Страница 22

Зрелище было и отвратительным и смешным одновременно. Она стояла, опустив руки, и с улыбкой смотрела на меня. Я же просто глаз не мог отвести от ее округлившегося живота. Впрочем, в моем взгляде не было ничего сексуального или грязного. Картина казалась мне слишком возмутительной, чтобы быть сексуальной, такое могли бы использовать в своих работах Эрик Фишль или Пол Кадмус [75]. Или Босх.

Босх! «Сад земных наслаждений». После того, как «Полночь» вышла на экраны, Фил в нескольких интервью упоминал, что фильм, в основном, и навеян именно этой картиной. Еще учась в Гарварде, он у себя над письменным столом прикрепил большую репродукцию «Сада». Сейчас я припоминал лишь некоторые ее детали, но, глядя на эту маленькую беременную девочку, я почему-то был абсолютно уверен, что она тоже там изображена. При мысли об этом, я почувствовал, как по спине у меня пробежал холодок.

В следующий раз это повторилось, когда она наконец заговорила. У нее оказался низкий, хриплый, похожий на шоколадный мусс голос: такой как у Лорин Бэколл [76] в «Иметь и не иметь» [77] — исполненный чувственности и доступности. Голос, отдававший тысячами выкуренных сигарет и готовностью всю ночь оставаться с тобой.

— Вот то, что тебе нужно. — Она подошла к столу, взяла с него книгу и принесла ее мне. — Он читал ее как раз перед тем, как застрелился. — Мне почему-то хотелось одновременно смотреть и на нее, и на книгу.

Она протягивала ее открытой на определенном месте. Я неуверенно протянул руку и взял книгу: «Райнер Мария Рильке. Избранное». На белой странице виднелись бурые пятна. «Элегия вторая». Девочка подошла к телевизору и выключила его. Затем, повернувшись ко мне, она продекламировала, медленно и отчетливо выговаривая слова:

— Каждый ангел ужасен. И все же, горе мне! все же Вас я, почти смертоносные птицы души, воспеваю, Зная о вас… Если б архангел теперь, там, за звездами, грозный, К нам хотя бы на миг, спускаясь, приблизился, нашим Собственным сердцебиеньем убиты мы были бы. Кто вы?

— Ты ведь Спросоня, да?

— Да.

Я просто не знал, что еще сказать. Она была ангелом Спросоней. Ангелом, явившимся к Филу незадолго до смерти и велевшим ему не снимать следующих серий «Полуночи», потому что они — зло.

— Неужели, перед тем как сделать это, он и вправду читал об ангелах?

Ее нагота была и округлой и одновременно угловатой. У зрелых женских тел — изгибы, у маленьких девочек — углы. Даже у беременных девочек. Она по-прежнему стояла и улыбалась.

— Думаю, да. Я хотела сделать ему сэндвич на завтрак. Когда я оказалась здесь, он сидел в патио с этой книгой, открытой именно на этой странице.

— Но Саша сказала мне, что это она пришла приготовить ему завтрак!

— Так и есть. Мы с ней пришли.

— Ничего не понимаю.

Девочка взяла меня за руку и подвела к дивану.

— Ты помнишь тот вечер в Вене, когда вы с Сашей отправились в…

— Слушай, давай-ка ближе к делу! Неужели не ясно — я вообще ничего не понимаю! Мой лучший друг покончил с собой. Позвонил мне, чтобы поговорить о больших пальцах, а потом взял и застрелился. Бессмыслица какая-то. Целых два дня я слушаю всякие связанные с ним истории. Оживающие татуировки. Видеокассеты! На одной из них заснята смерть моей матери. А теперь ты… Господи Иисусе! Неужели ты не можешь просто объяснить мне, что означает вся эта чертовщина?

Она взяла розовую подушку и положила на свои безволосые бедра.

— Меня зовут Спросоня. Я пришла, потому что у него были неприятности.

— Что еще за неприятности?

— С Богом.

— Послушай, я верю в ангелов. Честное слово! Но ты — совсем не то, во что я верю. Понимаешь? Им совсем необязательно сходить с небес, или… в общем, я мечтал о них всю жизнь. Повсюду искал их: в друзьях и на улицах, как потерянные монетки. Однажды я даже познакомился с женщиной…

Говоришь, ты ангел, Спросоня. Так докажи это. Взлети. Или соверши какое-нибудь чудо. Ангелы могут…

Она подняла руку, как бы веля мне замолчать, затем опустила ее на свой большой живот. Под ее тоненькими пальчиками живот начал становиться прозрачным. Наконец, нормальная телесного цвета кожа вдруг как будто превратилась в стекло. Внутри, прекрасно различимый, свернувшийся клубочком, но обращенный лицом к нам, плавал зародыш с длинными каштановыми волосами: крошечная, еще не рожденная Саша Макрианес.

— Мы с Сашей беременны друг другом, Уэбер. Та из нас, кто родит первой, останется жить. Погибнет только ребенок.

— Но почему? При чем тут Фил? Ведь она даже не знает, откуда взялось это дитя! Это его ребенок?

— Нет. Он появился вместе с ее раком. И то, и другое совершенно неправильные и противоестественные вещи, впрочем, как и смерть Фила. И то и другое является результатом его самоубийства.

Я пришла сказать ему это. Объяснить ему, что и его фильмы, и вся его жизнь зашли слишком далеко.

Есть человеческое равновесие, и есть крайности. Для каждого они свои, но в какой-то момент человек доходит до предела.

За этим пределом алчность взрывается, как бомба, неся гибель во всех направлениях. Вспомни, что произошло с теми детьми во Флориде. И что потом случилось с Мэтью Портландом. То же самое происходит с Сашей. И во всем этом виноват Фил. Если бы он остановился после первого предупреждения, думаю, все было бы в порядке. Но он не остановился. Он еще много чего наделал, а потом покончил с собой. Возможно, он считал это единственным способом остановить свою алчность. Но я всегда говорила ему, что ответственность за содеянное им будет лежать только на нем. Всегда. Теперь же, когда он мертв, отвечать придется кому-то другому.

ДВА

1

Точно помню, где начал писать "Мистера Грифа ". Только тогда он назывался по-другому: «Спросоня».

Именно так. Уэбер, возможно, никогда этого не узнает, а уж она-то почти наверняка никогда ему этого не скажет: фильм должен был быть кусочком моего детства, вроде кусочка пиццы, который покупаешь ребенком, потому, что у тебя нет денег на целую. Я и раньше использовал в «Полуночи» кое-какие кусочки своего детства, но «Спросоня» должен был стать самым крупным из них. Идея пришла мне в голову, когда я работал над видеороликом для «Витамина Д».

Однажды вечером, за ужином в компании Виктора Диксона, лидера группы, мы начали вспоминать детские годы. Виктор рассказал о знакомстве с женщиной, детство которой было настолько травматичным для нее, что она всю жизнь только и занималась тем, что рисовала его.

Я спросил его, часто ли он вспоминает свое? Своим ответом он и подарил мне "Спросоню ".

— Да, дружище, вроде того. Понимаешь, я по жизни был одним из таких, ну, типа, одиноких ребятишек. Ну, короче, я и выдумал себе Дурашку, и мы довольно клево проводили времечко. Что-то вроде помеси Шины, Королевы джунглей, Тома-Дуро-лома и Вертуна-Болтуна. А после я всю свою распроклятую жизнь старался найти дружбана под стать Дурашке.

— А кто это был? Девчонка?

— Хрен его знает, хотя, думаю, да. Ну, если и парнишка, то со всеми хорошими качествами девчонки. Что-то вроде этого.

Я рассмеялся, но, по-видимому, чересчур громко. Он бросил на меня какой-то немного странный взгляд.

— Я смеюсь, потому что у меня в детстве тоже была своя Спросоня, — пояснил я. — Она, похоже, почти ничем не отличалась от твоего Дурашки, только определенно была девчонкой. А знаешь почему? Да потому, что моя воображаемая подружка по первому моему требованию должна была без колебаний стягивать штанишки и показывать мне «то самое». Сам понимаешь, мне тогда просто до смерти хотелось узнать, как выглядит это «то самое», а сестренка показать никак не соглашалась. Вот я и сделал Спросо-ню девчонкой, чтобы она не только была мне другом, но и могла бы удовлетворять мое любопытство.