Создатель сказок (СИ) - Крынов Макс. Страница 28

— Продажа души дьяволу? Превращение в архилича?

— Не думаю, что эти способы реальны. Нет, я говорю о другом. В общем, в осколках встречаются очень интересные существа…

Я быстро объяснил ей про симбионта и про маленькую операцию с большими плюсами.

— Откуда ты это знаешь?

— Случайно наткнулся на записи исследователя в одном из осколков и даже провел операцию.

— Что ты сделал? — Остановилась мама. — Ты засунул себе под кожу какую-то непонятную штуку?

Перебиваю прежде, чем накрутит себя:

— Мам, как думаешь, куда делся мой шрам?

— Его убрал Михаил, целитель. Нет?

— Он не успел. Когда отец нанял Михаила, во мне уже сидел симбионт. Кстати, предупреждая твои вопросы: отец знает про мой эксперимент.

— Тебе не стоило его проводить, — покачала головой мама.

— Лучше расскажи, что случилось. Почему ты зла на меня?

Мы шагали по парку. Стучали по тротуарной плитке задубевшие подошвы ботинок. Редкие прохожие кутались в ветровки.

Мама остановилась на мосту через узенький ручей, бездумно уставилась вниз. Ручей подернулся ледком, но из-под него раздавалось звонкое журчание.

Я остановился в метре от мамы.

Голые женские ладони легли на железные перила моста. Мама даже перчаток не надела, будто не чувствуя холода.

— С чего ты решил, что я на тебя зла? Я веду себя, как всегда.

Плохое «как всегда». За этим точно что-то стоит. Попытаться ли узнать, что именно? У мамы нет амулета против иллюзий: все, что мне нужно сделать — пожелать узнать правду, потратить кроху маны, и весь мир близкого человека откроется передо мной. Можно будет узнать все, что пожелаю, можно будет сделать из матери любящего человека. Всего-то и стоит, что подобрать правильные образы. Ты недавно уже делал это со Степой, Айдар. Что мешает тебе сделать так еще раз?

Наверное, когда я попытаюсь сделать это, в очередной раз шагну в том направлении, куда очень не хочу прийти. Интересно, не по этой ли причине я донельзя сократил общение с родственниками? Постоянный соблазн узнать, чего они желают, о чем думают, что планируют. Кроха маны вместо тысячи слов.

Увы, если я и сделаю шаг в плохую сторону, то не сегодня. Если уж я месяц терпел, общаясь с семьей словами, а не образами, как прочие медленные и отсталые люди, то и сейчас своего правила не нарушу. Со Степой это было оптимальным выходом, а с матерью — нет.

— Мам, это заметно. С Никой и Степой ты ведешь себя приветливо, но закрываешься, когда общаешься со мной. Будто я тебя чем-то огорчил.

— Может, тебе кажется?

— Ты же сама не уверена. Может, расскажешь правду?

Мама посмотрела на меня, причем разглядывала мое лицо внимательно и пристально, будто хотела увидеть то, что доселе не замечала. А потом отвела взгляд.

— А может, и правда рассказать? Только вот боюсь, тебе не понравится услышанное.

— Зато я буду знать правду. Ну же, скажи, что я сделал не так, и мы это исправим.

— Хорошо, вот тебе правда. — Заговорила мать рублено, будто бросаясь фразами в замерзший ручей. — Я на самом деле отношусь к тебе по-другому. Тут ты прав. Наверное, все началось с того, что я не хотела ребенка. Не чувствовала себя готовой. Или все началось с родов? Пожалуй, да, с родов. Я пережила двенадцать часов боли, когда думать не можешь, кричишь, а потом не можешь даже кричать — срываешь голос, и горло саднит.

Наверное, нужно было делать кесарево. Тогда мы могли себе позволить целителей, они убрали бы шрам и другие последствия, и боли бы не было. Но случилось… как случилось.

Мать говорила и говорила, и ее голос, поначалу эмоциональный, звучал сухо, словно она читала лекцию перед аудиторией.

— Говорят, что к своему ребенку относишься с теплотой и заботой — мол, включается материнский инстинкт. Я все ждала, когда он включится у меня. Я смотрела на тебя, когда тебе был месяц, два, полгода, и видела совершенно чужого ребенка. Я не чувствовала к тебе ни отвращения, ни любви. Я была будто робот, которого поставили обслуживать младенца. Помыть, поменять пеленки, погулять с коляской, покормить — строго как по часам… Но когда родилась Вероника, все было иначе. Я будто впервые стала матерью. Все те чувства, которые я должна была испытать к тебе, умножились в десятки раз по отношению к твоей сестре, но… к тебе ничего не появилось.

— Вот это откровения, — попытался ухмыльнуться я. Ухмылка вышла натужной, резиновой, а мать не обратила внимания на мои слова.

— Знаешь, когда дети проявляют родовую силу?

— Лет в девять?

— Верно. Норма — девять лет. Гении пробуждаются в шесть. Твоя Алиса, по слухам, использовала телекинез в пять. Степа и Ника в восемь. Ты — в четырнадцать. Если помнишь, тогда с тобой занимались наставники, отец учил тебя медитациям.

Я действительно припоминал что-то такое. Вереницу учителей, какие-то комнаты с печатями.

— Когда тебе было двенадцать, в одной из редких ссор Сава впервые упрекнул меня тем, что ты бесталанен. До этого я еще пыталась играть роль нормальной матери для тебя, но после — перестала. Оказывается, именно я не смогла дать мужу наследника, о котором он мечтал. Он думает, что проблема во мне!

Правда вскрывалась, как нарыв. Разлеталась брызгами по парку, оседала тротуарной плитке.

Я молчал, глядя на тонкий лед ручья.

— Мы старались, Айдар. Правда старались. Мы нанимали наставников, водили тебя по целителям, платили астрологам, чтобы те подсказали, есть ли у тебя предрасположенность к другому виду магии. Мы пытались исправить твои недостатки. Даже нашли тебе невесту — ту, которую называют гением. Лучший выбор, Айдар, лучший возможный вариант! Мы смогли удержать ее, когда нас шпыняли со всех сторон, сберегли договор о вашей свадьбе, даже когда наш род стал абсолютно бесперспективен. Но ты оказался никаким. Ты оказался одинаково плох во всем. В учебе, в физических тренировках, в отношениях с Алисой — ты везде отстаешь и портишь все, к чему прикасаешься.

— Ты даже не заметила, как я изменился за месяц? — спрашиваю хрипло. В горле стоит странный комок. Откашливаюсь. Мать безразлично пожимает плечами.

— Да, что-то такое есть. Пропадаешь на тренировках, возишься с Савой в лаборатории. Но если честно, мне все равно. Ты сегодня пригласил меня в театр, и спасибо за это. Знаешь, когда я была в театре с Савой в последний раз? Когда тебе было двенадцать. Перед той самой ссорой. Пять долгих лет назад. Я пытаюсь относиться к тебе, как к другим детям, но не получается. Я не могу заставить себя любить тебя, это так не работает. Ты рассказываешь мне о каком-то симбионте, которого засунул под кожу, а у меня вместо беспокойства о тебе — желание посмотреть, что с тобой будет, и если ты будешь в порядке, пройти через такую операцию самой. Вот твоя правда.

Мама вытерла глаза тыльной стороной ладони.

— Не подумай, я никогда не вымещала на тебе злость, и никогда не поднимала на тебя руку. Просто… просто не любила. Наверное, я плохая мать, раз сказала тебе такое. Хотя без «наверное»: пора признать, что я плохая мать для тебя. Надеюсь, ты меня простишь. Ты уже взрослый — думаю, ты заслуживаешь правды, которую я так долго от тебя скрывала.

Мама повернулась. Каблуки снова зацокали по камням.

Я вздохнул. Вот и вскрылись все непонятки насчет ее отношения. Может, меня-подростка эта правда бы и сломала, раздавила, только вот взрослый я не чувствовал ничего, кроме безадресной злости и желания размесить кого-нибудь в мясо.

Глава 14

Пусть у нас с мамой не заладилось общение, в остальном Алмазовы крепнут. Отец успешно сбывает клинки порталами в другие города и закрывает долги — ему начислили жирную сумму за победу над «Слендерменом» из портала. Осколок с кенку, который он нашел недавно, кто-то зачистил, прежде чем я до него добрался. Потому папе не оставалось ничего, кроме как ждать следующего.

Я часто беседовал с отцом — заходил в кабинет после учебы, или уже вечером, и обсуждали «мои варианты будущего» — отец уже нашел некоторые несостыковки в моих рассказах и реальности, но это почему-то лишь больше убедило его в том, что я говорю правду. Говорили на любые отвлеченные темы, обсуждали мою школьную жизнь и планы рода на будущее. Я сразу сказал, что не желаю становиться главой рода, и никогда не стану — Степа подойдет для этой роли лучше.