Мерцающий огонь - Маклин Джулианна. Страница 3

– Где бабушка? – спросила я, удивленная непривычной тишиной.

– В доме престарелых. Сегодня же суббота.

– Ах да, точно.

Бабушка лет двадцать каждую субботу играла на пианино для постояльцев дома престарелых – в основном мелодии из шоу тридцатых и сороковых годов. Меня слегка забавляли ее рассказы об удовольствии от игры для «стариков», притом что ей самой было за девяносто.

На кухне папа спросил:

– Есть будешь? В холодильнике осталось немного курицы – или могу быстро пожарить тебе сырные тосты. – Совместные обеды всегда ускоряли таяние ледяной стены между нами.

– Я не голодная. Съела в поезде салат. А вот кофе пахнет превосходно.

Папа налил мне чашку.

– Хорошо. Ты первая. Что у тебя стряслось?

– О боже. История отвратительная. – Я села за стол. – Даже неловко тебе рассказывать.

– Не переживай. Уверен, я слышал вещи и похуже.

– Может. Не знаю. В общем. Как ты помнишь, вчера мы праздновали пятидесятилетие Малкольма. В музее Гуггенхайма.

– Прости, что не смог подъехать.

Я успокаивающе махнула рукой:

– Не страшно. Оно, пожалуй, даже к лучшему, потому что… – Я уткнулась взглядом в свой кофе. Мне хотелось провалиться сквозь землю. – Потому что я застукала Малкольма с другой женщиной.

Как изящно я описала увиденное. Мужчину, за которого собиралась выйти замуж, со спущенными до лодыжек штанами. И с абсолютно голой блондинкой, подпрыгивающей у него на коленях. В пустом кинозале музея Гуггенхайма. Прямо во время вечеринки по случаю его дня рождения.

– О боже… – Папа поморщился.

– Именно. Она фотомодель. – Я откинулась на спинку стула. – Новое лицо последней маркетинговой кампании его косметического бренда.

Малкольм владел не только этим брендом. Генеральный директор нескольких успешных корпораций и фирм. Среди них международная игровая компания, бродвейский театр «Рейд» и крупная инвестиционная фирма. Кроме того, ему принадлежала кое-какая недвижимость на Манхэттене. Добавьте к этому благотворительные пожертвования на множество достойных целей – включая спонсирование некоммерческой организации, в которой работала я. Понятно, что в определенных кругах его считали чуть ли не богом.

– Я просто сбежала, когда увидела их вместе. Выскочила на улицу, поймала такси и вернулась домой, в нашу квартиру. А потом собрала чемодан и уехала.

Папа опустился на стул напротив меня:

– Вы с ним поговорили? Он как-то объяснился?

– Еще бы! Кинулся за мной, умолял остаться, но я не хотела слушать его жалкий лепет – и укатила в отель. Сегодня получила от него сообщение, когда ехала сюда. Он снова извинялся. Но я не могу его простить.

Отец вгляделся в меня:

– Еще раз: что именно ты увидела? Он флиртовал с ней или…

– О нет, какой там флирт? Я застукала их… Как бы это сказать… В процессе. Мне открылась голая правда – в буквальном смысле. Ну, ты понял.

– Вот как. – Отец вскинул брови и принялся изучать кофе в своей чашке. – Такое действительно не прощают. – Он дружески похлопал меня по руке, даже не взглянув мне в глаза.

Не самая приятная тема для разговоров с замкнутым отцом. Мы никогда не показывали друг другу свои эмоции – по причинам, никоим образом не связанным с Малкольмом. Как же мне сейчас не хватало мамы!

Я тяжело вздохнула и подытожила:

– Из-за этого и приехала. Пока не придумаю, что делать дальше, мне и жить-то негде. – Я помешала свой кофе, не отрывая от него взгляда. – Придется искать новую квартиру. Непросто, конечно, мне будет после пентхауса на Пятой авеню – но такое жилье на свою зарплату не потяну. Но я скорее на свалку переберусь, чем обратно к Малкольму.

– Ну, по крайней мере, у тебя есть работа. Ты самодостаточна. И надеюсь, ты понимаешь, что можешь оставаться у нас столько, сколько потребуется.

– Спасибо, пап. Я хоть выдохнуть смогу. А там и подыщу себе вариант.

По двору заметался порывистый ветер.

– У тебя есть какие-нибудь сбережения? – осторожно поинтересовался он.

– Да. Совсем немного, если честно, – Малкольм всегда покрывал наши расходы на проживание. Я откладывала по чуть-чуть с каждой зарплаты. Может, подсознательно ждала такого поворота судьбы. Не знаю. Просто хотела припрятать заначку на черный день. И правильно сделала.

Мобильный звякнул. Я выудила его из кармана джинсов и покачала головой:

– Опять он. Не сдается.

Откинувшись на спинку стула, я пробежала глазами очередное сообщение.

Я молча откинула со лба волосы.

– И что пишет? – спросил папа.

– Извиняется и умоляет дать ему еще один шанс. Но зачем? Изменил один раз – изменит и второй, верно?

– Не знаю. – Отец тяжело вздохнул.

Не собираясь отвечать Малкольму, я положила телефон на стол.

– Вы с мамой когда-нибудь изменяли друг другу?

– Боже милостивый. Нет, конечно.

– Вот видишь. – Я выразительно подняла палец. – Ты либо изменник – либо нет. Середины быть не может.

– Наверное, так и есть.

Я наклонила голову и с любопытством уставилась на отца.

– Как-то неуверенно это прозвучало. Ты со мной не согласен?

Папа пожал плечами:

– Иногда кажется, будто знаешь человека от и до. А потом вдруг понимаешь, что знать все о ком-то – даже о самом близком – попросту невозможно. Вероятно, люди, которых мы считаем хорошими – очень-очень хорошими, – всего лишь умеют хранить секреты лучше других.

Я нахмурилась:

– Ты о чем, пап? Это как-то связано с тем, о чем ты хотел поговорить?

Он невидящим взглядом уставился в окно над раковиной.

– Вчера я кое-что нашел на чердаке – и теперь не знаю, как поступить.

– Что именно ты нашел?

Он снова посмотрел мне в глаза:

– Думаю, сначала тебе самой надо взглянуть, а потом… – Он так и не сумел закончить мысль.

– Что потом, папа?

– Не знаю. Пойдем на чердак – а то мне скоро за бабушкой ехать. Она освободится в три. – Он глянул на часы. – Немного времени у нас есть. Примерно час.

– Хорошо. – Заинтригованная, я опрокинула в себя остатки кофе и встала из-за стола.

Глава 2

Прошло много лет с тех пор, как я в последний раз переступала порог бабушкиного чердака – еще до смерти мамы. Тогда мы поднимались по скрипучей лестнице с дедушкой Джеком, и я строила дом из простыней, накинутых на древнюю мебель и ворохи коробок. Настоящее приключение! Дедушка рассказывал мне страшилки, я просила еще и еще, пока с визгом не сбегала от него вниз по лестнице.

Бабушкин чердак всегда казался мне обиталищем призраков. Возможно, дело было в паутине и дохлых мухах на подоконнике. Или в завываниях ветра под крышей, от которых весь дом поскрипывал, будто застигнутая штормом старая каравелла. Или в прелом запахе сырого дерева и коробок с заплесневелыми фотоальбомами, бережно хранившими снимки давно ушедших из этого мира людей.

Чердак остался таким, каким я его помнила: крышу поддерживали толстые деревянные балки, сквозь щели в стенах пробивались солнечные лучи. Только вот раньше он не казался мне таким тесным. У окна по-прежнему скучало плетеное кресло-качалка. Я отчетливо, словно это было вчера, вспомнила, как привязывала к его ножке веревку и раскачивала, воображая, будто это делает призрак. Лишь бы напугать дедушку Джека.

– Я поднялся сюда вчера, – начал папа. – Думал немного утеплить стены – говорят, зима будет суровой. И нечаянно наткнулся на кое-что… памятное.

Я покосилась на большой сундук. Бабушка хранила в нем свадебное платье, в котором выходила замуж в первый раз. Выполненное в стиле ар-деко из шифона и кружева шантильи, оно было поистине великолепно. Я часто примеряла его, когда была маленькой, – и бабушка, казалось, совсем не возражала. В том же сундуке лежала кожаная летная куртка дедушки времен Второй мировой, его медали за храбрость и старый плюшевый мишка Тедди, с которым в детстве играл мой отец.