Свадьба палочек - Кэрролл Джонатан. Страница 33

Я вспоминала все это, открывая холодильник в поисках чего-нибудь съестного через час после возвращения из больницы. Однажды вечером он умер. Четыре дня спустя его похоронили. Еще через три дня я видела его на заднем дворе нашего дома с нерожденным ребенком. Неделя. Ровно неделю назад, день в день, я обнаружила, что беременна, а Хью умер.

На полке оказался большой кусок фонтина, его любимого сыра. Он, бывало, отрежет ломтик и положит на ладонь, требуя, чтобы я посмотрела – посмотрела на этот шедевр kasekunsf note 6. Немного его «искусства сыроварения» и яблоко. Думаю, меня не начнет тошнить, если я поем немного этих припасов, а? Обед. Я давно уже ничего не ела. Голода я не чувствовала, но в моем положении мне следовало питаться регулярно. Ради ребенка. Ради девочки внутри меня. Девочка или мальчик, это ребенок Хью, и я буду его лелеять всем моим существом, каждой клеткой моего тела.

Я не боялась снова очутиться на кухне. Час назад, когда я отпирала дверь и заходила в дом, мне было страшно, но потом это прошло. Включив везде свет, я стала обходить комнаты. Иногда громко, слишком громко произносила вслух: «Эй, кто здесь?», но лишь для того, чтобы заполнить царившую вокруг пустоту и тишину. Убедившись, что ни в одной из комнат никого нет, я успокоилась. Я даже смогла пройти в кухню и снова выглянуть через окно на задний двор. Стемнело, и там ничего не было видно.

Я включила радио и с удовольствием стала слушать последнюю часть «Кельнского концерта» Кита Джарретта, одного из моих любимых музыкальных произведений. Накрыть на стол и поесть, чтобы восстановить силы. Я вынула из кухонного шкафа канареечно-желтую салфетку, достала из буфета большую синюю тарелку.

Холодильник был полон продуктов, купленных Хью, – кофе «лавацца», который он так любил, огненный ямайский соус, которым он поливал вяленого цыпленка, кунжутное масло, лаймовый маринад. Я смотрела на все это, понимая, что начни я размышлять о каждом из этих предметов, и сердце у меня разорвется. Вот сыр, вот яблоки, и пора было подкрепиться. Возьми их. Закрой дверцу. И не забудь в ближайшее время навести в холодильнике порядок, чтобы не натыкаться то и дело на эти припасы.

Едва отзвучал концерт Джарретта, как его сменил жуткий скрежещущий джаз. Я выключила радио. И сразу же меня объяла тишина – огромная и растущая, как приливная волна. Я поспешно включила маленький телевизор, стоявший на кухонном столе. Хью любил телевизор и нисколько этого не стеснялся. Он с одинаковым удовольствием смотрел информационные программы, рекламу, соревнования по боулингу, дурацкие сериалы. У него была странная привычка стоять перед включенным телевизором, даже когда он его смотрел часами напролет. Поначалу, когда я сидела и смотрела «Друзей», а он надо мной нависал, мне было не по себе, но я быстро привыкла.

Жить с кем-то под одной крышей означает в числе прочего принимать и уважать любые его эксцентричные привычки. Хью Оукли иногда ложился спать в носках. Он писал самому себе памятные записки зелеными чернилами на указательном пальце, с опаской относился к микроволновым печам и смотрел телевизор стоя.

Что вы делаете с любовью, когда тот, кого вы любили, умирает? И с воспоминаниями, которые остаются? Может, вы их упаковываете в картонные коробки и подписываете странными названиями? И куда вы деваете их и остаток жизни, который вы собирались прожить с человеком, ушедшим без предупреждения?

Переключая каналы, я думала о коробке Хью с надписью «Отель „Тарзан“» и о том, как ему нравилось не знать, что внутри. Он однажды сказал: «Не жмись к стенам зданий, чтобы уберечься от дождя. Тебя там настигнут самые крупные капли, срывающиеся с крыш». Мысли, картины прошлого, воспоминания затопили меня.

Еще немного, и меня бы унесло бог знает куда, но тут из телевизора раздались пронзительные звуки «Последней розы кольца», веселой ирландской песни о новой любви – одной из любимых песен Хью. Прежде чем посмотреть на экран, чтобы узнать, по какому поводу ее исполняют, я подумала: вот с этим мне придется жить, возможно, до конца дней – все мне будет говорить о Хью Оукли. И лучше уж привыкнуть к этому, иначе каждый раз печаль и воспоминания будут вонзаться в меня, как кол в рыхлую землю под ударом кувалды.

На экране был Хью – он сидел у борта плавательного бассейна и играл на ирландской дудочке. В» бассейне Шарлотта и уже знакомый мне мальчик танцевали под музыку, взявшись за руки.

Хью выглядел лет на десять старше – фигура его слегка расплылась, лицо покраснело, волос стало меньше, в движениях появилась медлительность и осторожность, свойственная немолодым людям. Ему было уже к шестидесяти. Лучшие его годы прошли, он был в том возрасте, когда берешь то, что можешь получить. Он смотрел на танцующую пару и буквально лучился счастьем, сквозившим также и в его игре.

Шарлотта выглядела великолепно. Хотя она и была десятью годами моложе Хью, на экране она казалась заметно старше, чем при нашей последней встрече. Ее все еще отлично сохранившуюся фигуру облегал закрытый черный купальник, подчеркивавший высокие квадратные плечи и длинную шею. Платиновые волосы были подстрижены очень коротко и умело уложены. Она теперь носила маленькие стильные очки в металлической оправе. Это делало ее лицо строже, высокомернее, что очень ей шло. Казалось, всем своим видом она говорит: «Да, я стала старше, но мне известно, что с этим делать: убрать все лишнее, выкристаллизовать мою красоту, чтобы осталось только лучшее».

– Папа, иди к нам! Ты обещал!

– Папе больше нравится для нас играть, милый. Давай-ка лучше мы с тобой еще потанцуем.

Они продолжили танец, их троих окутывала атмосфера такой любви, что внутри у меня все сжалось. Хью играл теперь «Туманную росу». Хью был на телеэкране, Хью, постаревший на десяток лет, полысевший. Хью, все еще живой, но снова с Шарлоттой. И с их сыном.

Они танцевали, плескались в воде и пели. Не прекращая играть, Хью встал на ноги и сплясал джигу у края бассейна. Мальчик подпрыгнул и бросился на руки к Шарлотте. Ее очки мелькнули в воздухе, но ей удалось грациозным и точным движением поймать их, прежде чем они успели погрузиться в воду.

Доиграв мелодию, Хью вошел в дом. Мальчик подплыл к борту бассейна и позвал его назад. Хью, не останавливаясь, помахал ему рукой. Он миновал кухню и гостиную и вышел на парадное крыльцо. Там он открыл почтовый ящик, вынул стопку писем и журналов и принялся их перебирать, остановившись, только когда нашел открытку большого формата.

На ней была фотография морского порта с белоснежными зданиями на фоне зеленых гор и ярко-голубого неба. Он перевернул открытку. Я сразу же узнала почерк. Мой.

Хью, я на Самосе, и здесь славно. Это путешествие пошло мне на пользу, потому что греки так неторопливы. Поспевать за ними легко. Я видела парня, въехавшего на мотоцикле прямо в таверну… они дают целый лимон, чтобы выжать на кальмара, в воздухе запах горячих цветов.

Я часто обедаю в ресторанчике под названием «Мыльный гриль». Здесь подают вкуснейшие гиросэндвичи – из лепешки питы, мяса ягненка, картофеля-фри и цацики. Ты готовил для нас такие. Как это говорят ? Даже один волосок отбрасывает тень. В данном случае один сэндвич.

Когда это прекратится, Хью? Когда я смогу, свернув за угол своей жизни, не натолкнуться на тебя, на твои сэндвичи, твой призрак, мои воспоминания – на все, что было?

Однажды ты сказал: «Все течет». Это не так, Хью. Слишком многое останавливается, и, как ни старайся, его не сдвинуть с места. Память, например. И любовь.

Миранда.

Закончив читать, он прищелкнул языком и покачал головой.

– Самос, Самос – Он произнес это слово дважды, будто пробовал его на вкус. В выражении его лица невозможно было обмануться: облегчение. Егб нисколько не огорчало, что меня нет.

– Дорогой, почта пришла? – В комнату вошла Шарлотта, за ней следом вбежал молодой далматинец, с рычанием трепавший край розового полотенца, которое она тащила за собой. Хью показал ей мою открытку. Взглянув на нее, она подняла брови.