Свадьба палочек - Кэрролл Джонатан. Страница 39

Я повернулась на 180 градусов и посмотрела сквозь заднее окно, потом снова села прямо.

– Но вы действительно заглядывали внутрь машины? Вы уверены, что там были ваши друзья?

Я не просила – я требовала ответа, потому что ведь я тоже видела их – Хью, Шарлотту, весь этот кошмар.

– Ну еще бы! Леди, о чем, по-вашему, я тут вам толкую? Я стащил Эла с колонки руля, которая воткнулась ему в грудь чуть не на два фута! Какие уж тут сомнения!? Его лицо было в шести дюймах от моего.

Я молча на него смотрела до тех пор, пока не поняла, что больше он ничего не добавит. Я снова повернулась на сиденье, чтобы посмотреть сквозь заднее окно. Мы уже почти приехали в Крейнс-Вью.

Когда мы подъехали к центру городка, мне вспомнилось, как мы с Хью были взволнованы в день нашего переезда сюда. Нам хотелось успеть все сразу – выгрузить вещи из машины, пройтись по магазинам, погулять по городу и осмотреться. День был чудесный, поэтому мы выбрали последнее; прогулка наша закончилась у реки, где мы смотрели на проплывавшие мимо лодки и катера. Хью сказал:

– Лучше этого нет ничего на свете.

Он сжал мою руку. Потом повернулся и куда-то пошел. Я спросила, что это он задумал, но ответа не получила. Он все бродил и бродил вокруг, глядя в землю. В конце концов он наклонился и подобрал темно-коричневую палочку размером с сигару. Подняв ее повыше, помахал в воздухе, чтобы мне было лучше видно.

– Я как раз ждал подходящего момента, чтобы поискать палочку. И вот он настал. Мы с тобой вдвоем, погода, река… Самое подходящее отыскать мою первую палочку Миранды.

Он подошел ко мне и протянул свою находку. Я провела пальцем по ее поверхности и вдруг неожиданно для себя самой поцеловала.

– Надеюсь, их со временем будет много-много. Он взял ее у меня и сунул в карман джинсов.

– Эта для меня – самая-самая. Я должен ее беречь.

Выходя из машины, я спрашивала себя, где сейчас эта палочка Хью. Машина свернула за угол, и только тогда я повернулась к дому. Я ничего не чувствовала – ни страха, ни беспокойства, ни даже малейшего любопытства. Судя по событиям последних двух дней, мне не оставалось ничего, кроме как войти внутрь и очутиться лицом к лицу со всем, что меня там ожидало.

Глядя на дом, в котором я еще совсем недавно надеялась свить гнездышко и жить с Хью до конца дней, я вспомнила об одном взволновавшем меня поступке Хью.

Однажды вечером – это было в моей нью-йоркской квартире – он окликнул меня из спальни. Когда я подошла, он меня остановил, загородив дверной проем вытянутой рукой.

– Сделай все, как я скажу, хорошо? Быстро посмотри на тумбочку у кровати и скажи, что ты там видишь. Не раздумывая. Просто посмотри и скажи.

Заинтригованная, я подчинилась. На том месте, где стояла моя настольная лампа, находилось что-то темное, причудливой формы. Я прищурилась, но и это не помогло. Я понятия не имела, что это такое. Наконец он убрал руку, подошел к кровати, наклонился и включил лампу. Оказалось, что это моя лампа, просто он положил ее на бок и так повернул, что даже с небольшого расстояния ее невозможно было узнать.

– Странно, правда? Небольшой поворот, малейшее изменение положения – один щелчок – и все, что мы знаем наверняка, исчезает. Со мной точно такая же чертовщина приключилась сегодня утром. У нас есть одна ваза, стоит в офисе много лет, великолепная вещица – Лалик. Но вот кто-то ее возьми да и переверни. Когда я ее так вот увидел, то не узнал. Не мог понять, что это за предмет. Стоял в коридоре, ноги словно к полу приросли, и никак не мог сообразить – что это за чертовщина такая? А потом пришла Кортни, подняла ее, поставила как прежде, и вот вам пожалуйста – наша ваза.

Меня все это не очень впечатлило, что, должно быть, в полной мере отразилось на моем лице. Он прижал ладони к моим щекам и чуть надавил.

– Неужели ты не понимаешь? Ничто окончательно не завершено. Все эволюционирует, у каждой вещи сотни новых ракурсов, в каких мы ее прежде не видели. Глаз у нас замыливается, потом вдруг происходит что-то такое, и нас это приводит в недоумение, иногда даже выбивает из колеи или радует. Вот эту способность я и стараюсь поддерживать в себе – умение радоваться тому, чего не знаю.

Это было очень занятно и совершенно в духе Хью, но меня мало интересовало. Я его поцеловала, вернула лампу в прежнее положение и продолжила готовить обед.

Ночью меня разбудило прикосновение – к лицу, между ног, вверх и вниз вдоль бока. Мое трепещущее тело и пробуждающееся сознание согласно отозвались на эту ласку, и я застонала. Когда это случилось, то ли звук, то ли причина его породившая, подействовали на меня, как ведро холодной воды, и я со всех сил выпростала вперед руку и с громким треском попала Хью прямо по лбу. Вскрикнув от неожиданности, он отпрянул и схватился за голову. Через минуту мы уже над этим смеялись и прикасались друг к другу, и все это закончилось тем, чего он и желал.

Потом Хью заснул, а я лежала на спине с открытыми глазами. В рассветной тишине – было три часа ночи – я вспоминала события прошедшего дня, перевернутую прикроватную лампу и то, что он о ней сказал. Чем-то сродни этому было и мое пробуждение от его прикосновений. В отличие от Хью, я не умела радоваться тому, чего не знала. Совсем наоборот: разбуженная неожиданной лаской моего любовника посреди ночи, я ответила ударом. Я стала перебирать в памяти другие похожие случаи, понимая, что это невеселое озарение можно распространить и на всю мою жизнь. Я лежала онемелая и оцепенелая, как старушечья шея.

Я вспомнила это, стоя на дорожке, которая вела к дому. Что Хью сказал бы сейчас? Что бы он сделал, будучи на моем месте в последние несколько дней? Я совсем перестала понимать, что творится в моей жизни. Он был мертв, и та самая кривая лампа стояла наверху в нашей спальне. И дом наш был такой славный – квадратный, добротный, как престарелая, но еще бодрая тетушка. С верандой, где можно было бы повесить гамак и вести неторопливые беседы, попивать охлажденный чай, поставить у стены старенький велосипед. С верандой, где могли играть ребятишки. Закрывая глаза, я слышала топот детских ножек по деревянному полу. Осторожно! Притормози! Сколько детей у нас могло бы быть? Сколько велосипедов и сколько санок стояло бы у стены?

Я шагнула к дому, помедлила, снова шагнула. И в конце концов зашагала быстро и решительно. Неподалеку послышался гудок автомобиля. Я вздрогнула, но не остановилась – быстро направилась вверх по лестнице. Я не стала заглядывать в окна, поднявшись на веранду. Вдруг там окажется что-то такое, из-за чего я не смогу себя заставить войти внутрь?

Сунув руку в карман, я нащупала связку ключей на брелоке с эмблемой «Нью-Йорк Мете», подаренном мне Клейтоном Бланшаром, когда я у него работала. Вспомнив о нем, я немного успокоилась. Раз на свете существовал Клейтон, значит, был и Нью-Йорк, и старые книги, какой-никакой порядок вещей, горячий кофе и охлажденная содовая, пространство, где ты можешь передвигаться без опасения, что земля внезапно станет плоской и ты свалишься с ее края. В этом пространстве была любовь и здравый смысл тоже. Мне надо было туда вернуться ради себя самой и нашего ребенка. Воспоминания и этот младенец были наследством, оставленным мне Хью. Оно не могло существовать в той странной реальности, в которой я оказалась.

Я вставила ключ в замочную скважину и повернула его. Вернее, попыталась. Потому что он не поворачивался. Не мог повернуться. Я сделала еще одну попытку – безрезультатно. Я взялась за дверную ручку. Она не поворачивалась, но была теплой. Словно за нее кто-то держался, перед тем как к ней прикоснуться мне. Я ее трясла, дергала, толкала, снова попыталась повернуть ключ, потом опять – ручку. Все напрасно.

Оставив ключ в замочной скважине, я подошла к одному из окон и заглянула внутрь. Ничего. Внутри было темно. Я разглядела только смутные очертания нашей мебели в гостиной: новое кресло Хью, диван. Неожиданно я ощутила настоятельную потребность проникнуть в дом, что бы меня там ни ожидало. Я вернулась к двери и повторила все прежние манипуляции, на этот раз с яростью, злостью и нетерпением. Замок, ручка, толкай, тяни. Без толку.