Толмач - Гиголашвили Михаил. Страница 64

– Я и бабушку и горы очень люблю, но мне нельзя туда тоже, хлебом клянусь, нельзя. Там ваххабиты поймают, в лес уведут.

Тилле перешел к концовке:

– Не хотите ли что-нибудь добавить, сказать, заявить?

Юсуп мотнул головой:

– Нет, дорогой, я все сказал.

– Машинистка отпечатает текст, и коллега переведет его вам. – Тилле выключил диктофон и начал перематывать кассету.

Когда Юсуп вышел, Тилле сказал мне:

– Он оставляет неплохое впечатление. И эти свежие шрамы… Я настроен больше позитивно, чем негативно… Но плохо, что нет бумаг. Скажите ему от себя, что, если есть, пусть даст… Впрочем, все это надо основательно проверить… Как вы думаете, он правда чеченец? На каком языке он говорил с женой?

– Был похож на чеченский. Но точно не могу сказать, – признался я. – Знаете, именно на Северном Кавказе Бог развалил свою несчастную вавилонскую башню. Там тысячи языков, диалектов, наречий, говоров, каждый аул по-своему говорит. Но то, что эта семья с Кавказа, – это точно.

– Кавказ большой, а Чечня – маленькая, – возразил на это Тилле, рассматривая что-то в атласе. – Если бы были паспорта – другое дело… А так?.. Может, он из Осетии или Кабардинии, а?..

А мне на секунду показалось, что я – участник спектакля в театре, где есть свои декораторы, визажисты, суфлеры, режиссеры, пожарники, осветители. И все заняты отбором актеров, а актеры съезжаются, приходят, прилетают, приплывают и приползают со всего света, чтобы исполнить свой монолог – авось возьмут в труппу. Но в театре ставок мало, а актеров – много. Единицы остаются. Другие разъезжаются, расходятся, разлетаются, расплываются и расползаются восвояси. Дальше их судьба мне неизвестна. Но в любом случае – удачи им!..

Злоумышленница

Извини, долго не писал – в больницу попасть угораздило. Ночью с лестницы упал. Черт бы побрал эти выставки, где пей сколько влезет за счет искусства… Влезает-то много. Но и вылезает потом многое… В общем. Как до ныры доволокся – не знаю, может, и привезли. Вместо влево – вправо шагнул. И вниз полетел. Вестибулярка подвела. А что с нее спрашивать, когда в башке арфы играют и филин ухает?.. Ухогорлый, утконос проклятый, недавно опять брюзжал и пугал: «Кровь разжижать надо! Жидкости больше пить!» Вот и пью, сколько могу. И если эта ехидна думает, что водка – не жидкость, то очень ошибается. Пью, потому что жидкая. Была бы твердая – грыз бы зубами…

В общем, доразжижался, не в ту сторону шагнул. А все дело в том, что на лестнице перил нету, автогеном срезаны. Тут, в ныре, раньше албанцы из Косово жили, напоследок все пластмассовое, стеклянное и железное увезли. Перил нет, ступеньки кривые. Местность незнакомая: мрак, темень… Рухнул. Очнулся. Думал, шейка бедра полетела или позвонок треснул. Но, слава богу, только ногу вывихнул. Доигрался с костями. Наказали они меня. Объект о себе напомнил. Это я уже потом понял. А тогда плохо было. Еле до телефона дополз, «01», «02», «03», «04» набрал. Никто не отозвался, только какие-то лягушки по-французски квакали. Ну, вспомнил слепого Павку и безногого Маресьева. Вполз по ступеням, на улицу вывалился, а тут как раз мой приятель, обдахлоз Фриц, со своей собакой по делу шел. Он и доволок меня до больницы (тут недалеко – евангелическая клиника, но не до религиозных разногласий, когда нога вывихнута).

Водка отходить начала. Боль давит. Две медсестры с солидными бюстами (под белыми халатами особенно хорошо видными) хихикают, анкету заполняя. Я им говорю: «Сделайте морфий, умираю от боли!» Они – в смех: «Вы на себя посмотрите, какой вам морфий!.. У вас же минимум пять промилле в крови!» – «Умираю, болит, прошу как коллег!» Они пошушукались и говорят: «Вот, только кодеин в каплях дать можем!» – «Спасибо огромное, только больше накапайте. И нет ли у вас случайно еще и ноксирона?» – «Какого еще ноксирона?» – «Ну, снотворного… Чтоб лучше уснуть…» – «Что, вечным сном уснуть хотите?.. Не спорьте, а то вообще ничего не дадим!»

Я с испугу заткнулся, но потом все-таки не выдержал, вякнул: «Сколько-процентный раствор кодеина даете, если не секрет? Я ваш коллега, врач-гинеколог». «А, врач-гинеколог, ха-ха-ха да хи-хи-хи…» – грудями трясут над лицом. «Дайте скорей сто капель, а то боль измучила, сил нет…» – «Ах, все мужчины трусы, от укола в обморок падают!» – «Я не упаду. Можете капли прямо в вену пустить. Где у вас жгут?» «Кого жгут? Где жгут?» – хихикают и округлыми задами прямо в руки просятся. А тронул – так взвились: «А, медперсонал трогать!.. Все врачи – подлецы, и вы такой же!»

Наконец одна сестричка рюмку с кодеином несет, другая сигарету тлеющую протягивает – в рай попал!.. Выпил, закурил и начал им про одного психиатра-академика рассказывать, который на лекциях всегда говорил, что если бы он был женщиной, то целый день игрался бы со своими грудями и этим бы в конце концов достиг нирваны. «Размечтался! – оживились, смеются. – Пусть с тем играется, что у него между ног!..» – «А что у него между ног?» «То же, что у всех вас…» – с какой-то брезгливостью говорят и друг на друга странно посматривают. Потом нирвана меня самого сморила, в лучший мир перенесла… Правильно обдахлоз Фриц шутит – лучше наркотика может быть только сильный наркотик… Очнулся в палате. Нога – на месте и даже тщательно помыта. Боль – кодеин – покой… Боль – кодеин – покой… Сестрички капали дня три, а потом сказали: «Хватит!» – дали костыли, рецепт – и выписали. Хорошего понемножку. И на том спасибо.

Пока в больнице лежал – много нового по телевизору узнал. Политики совсем с ума посходили, а главный псих – зеленый министр экологии, Юрген Триттин, который мечтает все атомные станции закрыть. Вид у министра дикий, будто только из дурдома. На Ницше поздней поры похож: усы топорщатся, взгляд исподлобья, пронзительный. И упрям очень: если что задумал – обязательно сделает. Станции закрыть не удалось. Теперь хочет двенадцать миллионов из бюджета взять – туннельчики под трассами проложить, чтобы беременные жабы могли беспрепятственно из лесов в болота рожать ползать, а то их машины сильно давят, популяция гибнет и число мошкары растет.

Ему говорят: «Юрген, очнись. Тогда и медведям берлоги строить надо, и лисам норы рыть, и змеиные яйца солдаты бундесвера охранять должны, чтобы их хорьки не съели!» А он уперся: нет – и все: равновесие нарушено, экология разрушена, право на икрометание у всех живых существ есть. «На хер тебе эти гады сдались, Юрген?» – прямо спросил его как-то наш крутой канцлер. «А затем, чтобы тебя и твою пятую жену комары не кусали, когда вы на террасе своей виллы чай из фарфоровых блюдечек и чашечек пить будете!» – парирует Юрген со злобным намеком (а сам явно в костюм от «Версаче» одет).

Ну, да Триттин с жабами – это ладно, божий человек. Сейчас другой скандал грянул. Выбрали нового бургомистра Берлина. Вот говорил-говорил он свою первую речь, а под конец как брякнет: «Чтобы всякие слухи сразу отсечь, говорю прямо и официально – я педераст и горжусь этим!» Зал затих, партия онемела, нация замерла. Как реагировать – не знают. Вначале гробовое молчание – а потом гром оваций: спасибо, мол, что правду сказал! И стал теперь этот педик самым популярным, всё около канцлера трется и под шумок уже свой первый, самый важный, закон протолкнул – чтоб педики могли жениться и жить семьями. Кстати, сестрички в больнице жуткую историю рассказали: один педик сунул себе в очко вибратор, а тот возьми и провались глубоко в задницу! Стал внутри биться и, пока батарейка не кончилась, все кишки разорвал и убил педика насмерть. Вот как бывает, если технику безопасности игнорировать и техосмотром пренебрегать!

А на твои упреки – почему я за своим здоровьем не слежу, в сырой ныре живу и мало воздухом дышу – ответ такой: много ли художнику надо?.. И не все ли равно, где сидеть: в ныре или в царском дворце?.. Всюду одним и тем же занят: краски мешает и на холст мажет. Вот Гоген домом владел, но плюнул и уехал к черту на рога. Филонов квартиру тоже имел, а что толку – в ней с голоду и помер. Ван Гог – тот, например, вообще только по лугам скитался, а потом устал, записал в дневнике: «…хватит, умереть трудно, но жить еще труднее…» – и пустил себе пулю в сердце.