Толмач - Гиголашвили Михаил. Страница 91

– Что хорошего может быть? – пожал плечами Рахим. – Америка дружит с паками, их поддержит. А потом Афганистан разбомбит, талибы сюда к нам побегут сдаваться. Работы много будет.

– Как бы нам самим не пришлось куда-нибудь бежать, – мрачно заметил Хуссейн, а Джахан, расправив усищи, подытожил:

– Междоусобицы будут, как при англичанах. Мы на Индостане всегда тихо-мирно существовали, никаких границ не было, жили по племенам, как и положено. Пришли англичане, Индию разграбили, Китай на опиум посадили, Индию по-своему поделили – и началось… И в Афганистане то же самое будет…

– Ну и пусть. Тебе же лучше – больше работы. Пять языков знаешь, дом купишь… – буркнул опять Рахим.

– Не в деньгах дело – людей жалко. – Индус сморщил свое темное, как будто мятое или моченое личико с розовой точкой во лбу. – Опять резня. А на ваш Ирак уже точно нападут, давно зуб имеют.

– Эти дурные янки не понимают, что Саддам сегодня – это стабильность в регионе, – вдруг заявил Хуссейн и на мое удивление объяснил: – Пока Саддам жив – он не даст власти муллам. А вот как только Саддам умрет или его убьют, то все может случиться. В Иране давно уже мятежные аятоллы ждут, чтобы в Ираке власть захватить. Тогда Ирак и Иран объединятся, Сирию привлекут, Иорданию подтянут. Ливия всегда наша была. Аравия и Кувейт сами скоро подохнут – их нефть кончается. Вот когда евреям конец придет! И Америке с пустыми руками уходить надо будет с Востока.

Мы молча слушали этот прогноз, не замечая, что в дверях стоит Зигги с папками. Одет как всегда в джинсу. На голове – хаос из крашеных волос под бриллиантином. Слушая эти расчеты, он усмехается:

– Ну, до такого исламского рая еще далеко. И другие страны не дремлют, между прочим. А пока работаем, как работали. Вот папки. Беженцев-арабов подробнее описывать теперь надо: рост, цвет глаз-волос и прочую биометрию. Вот по этой схеме… – Он протянул чистые бланки, добавив: – Ну, вам же лучше: время – деньги.

Раздав папки, Зигги попросил индуса уточнить у его беженцев, какое у них гражданство, а то паспортов нет, код страны неизвестен и куда их вписывать – неясно. А мне сообщил, что работать сегодня с повторником:

– Ему уже один раз Германия отказала, а он опять явился.

– По отпечаткам поймали? – решил блеснуть я, но Зигги покачал головой:

– Нет, сам сказал. Новые обстоятельства открылись, говорит. Ну, в таких случаях обязаны выслушать. Повторная заявка называется. Здоровый, как шкаф. Сам, наверно, уже сто человек убил, а теперь от страха к нам просится. Черт знает кто такой.

Я взял папку. На фото – широкое лицо, угрюмый взгляд. Под глазами – мешки, на лбу – морщины, на щеках – шрамы. Ежик коротких волос.

Я вышел в приемную. Дубягин сидел поодаль от других, закинув ногу на ногу. В кожанке, серых твидовых штанах. Сапожки. Белое кашне. Здоровый детина.

– Из России? – спросил я у него.

– Чего надо? – недоброжелательно покосился он, не меняя позы.

– Ничего не надо. Я ваш переводчик.

– А, понятно. – Он по-милицейски немигающе уставился на меня ледяными голубыми глазами. Я тоже глаз не отводил. – Идти, что ли? – сморгнув, нехотя поднялся он со стула.

Курды и индусы, притихнув, с уважением поглядели на его широкую спину. Был он под два метра. Смотрел надменно, холодно, не мигая, по-удавьи. Руки всунуты в карманы куртки. Взгляд наглый, спокойно-жестокий, безмятежный в своей правоте. Наверно, один из тех, которые за луковицу (и без луковицы) зарежут. Я молча пошел впереди. Он двинулся за мной. Я слышал скрип его сапог, и что-то неприятное витало над моим затылком.

– Чего фашисты со мной делать думают, а? – спросил он сзади.

Не оборачиваясь, я ответил:

– Откуда мне знать?.. Я только переводчик, они решают.

– Ну, ты ж с ними в связке…

– Какая связка?.. Я сам по себе.

Голос хмыкнул, замолк. Не очень приятно слышать за собой шаги и дыхание. Затылок зачесался. Вот и музгостиная. Зигги жестом усадил Дубягина к стене, щелкнул аппаратом.

– Отпечатки снимать не будем, уже есть в картотеке. Данные тоже уточнять не надо, все раньше проверено, в актах лежит. Идите прямо к Шнайдеру, – сказал он, вытаскивая фото из аппарата, вкладывая его в папку и исподтишка оглядывая мощную фигуру Дубягина. – Спортсмен?

– Самбо, – коротко ответил тот.

Зигги не понял. Я объяснил, что это вроде карате или джиу-джитсу. Дубягин с сонным интересом прислушивался к моим объяснениям. Но когда Зигги в шутку хотел измерить его рост, Дубягин со скрытой руганью бесцеремонно оттолкнул его от себя:

– Не в цирке, еб твою мать!

По дороге к Шнайдеру он еще раз спросил, что немцы собираются с ним делать. Я опять ответил, что не знаю.

– Да все вы, псы, знаете! – проворчал он глухо.

– Полегче, без хамства! – предупредил я его.

– Да ладно там! – с презрением передернул он плечами, не вынимая рук из карманов и пригнув по-бычьи голову.

Шнайдер, увидев Дубягина, беспокойно зашевелился в кресле.

– Садитесь. Пролезет туда?.. Вот здоровяк!.. – Просмотрев папку, добавил: – А, ну ясно. В ОМОНе служил.

– В ОМОНе был?.. – переспросил я Дубягина.

Тот нехотя кивнул:

– Так.

– Кто же тогда пес выходит? – неопределенно пробормотал я.

Дубягин уставился на меня с пренебрежительным удивлением. Шнайдер секунду смотрел на него, думал, потом позвонил Зигги и тихо попросил его побыть где-нибудь недалеко от кабинета – от такого монстра всего можно ожидать.

– Чего этот фукс конопатится? – подозрительно спросил у меня Дубягин.

– Боится, чтоб ты хипеш не поднял тут.

– Да что я, дурной, что ли?.. Какой хипеш? Тут вешаться впору. Не до хипешей. Я чего, с дуба рухнул?

Подвигав скулами, он замолк и вытащил из кармана стопку бумажек. Шнайдер наладил диктофон и попросил беженца рассказать, когда тот сдавался и где получил первый отказ.

– Первый отказ?.. – переспросил Дубягин и недобро усмехнулся. – Скоро, значит, и второго ждать… Ничего не скажу – чего порожняк попусту гнать? Сами все знают.

Шнайдер повторил вопрос. Дубягин уставился ему в лоб, буркнул:

– В прошлом году. В сратом Карлсруэ сидел. Два месяца мандячился. Потом?.. Потом ваши фашисты рано утром нарисовались, захват слева провели, в железа взяли и в самолете отправили на родину-уродину.

Шнайдер, среагировав на «фашистов» легким поднятием бровей, проверил по компьютеру его слова – все было правильно. Не отрываясь от монитора, он попросил беженца повторить причины, по которым тот просил в первый раз политубежище.

– Не хотел больше в той мясорубке работать. Каждый день людей бить надоело, – лениво ответил Дубягин. – Одно ворье кругом. Зарплату задерживают. По черным делам используют. Удоя никакого. Понту нет. Надоело это обломово. Я к ним не Пятым легионом, а стражем порядка нанимался. А из меня киллера сделали: на кого укажут – того и фас!.. А с киллерами знаете что бывает? Трубой по балде – и в болото. Не хочу, чтобы от меня один костно-мышечный конгломерат остался…

«Ого, лексика!» – подумал я. Как это переводить?

– Ваша просьба была отклонена как необоснованная, – прервал его Шнайдер. – Какие новые факты вы хотите теперь нам сообщить?

Дубягин сумрачно посмотрел на него, помедлил с ответом, прикрыл глаза, веско произнес:

– А то, что через ваш отказ жизни чуть не лишился. – Порылся в карманах куртки, извлек новые бумажки и начал не спеша их перебирать.

При виде бумажек Шнайдер (очевидно, поняв, что дело затягивается и одной припиской к старому отказу не обойтись), сказал, что беженца надо опросить по всей форме, пусть расскажет биографию.