Кочевники поневоле - Гелприн Майк. Страница 52

С первой линии обороны, сужения, образованного скалами Чёртова ущелья, февралитов выбили четверо суток назад. Горловину ущелья размолотили артиллерийским огнём, скалы рухнули, завалив горловину обломками, и обороняющиеся отступили в окопы, отрытые в двух милях западнее.

Торнвальд поравнялся с Франсуа, похлопал его по плечу и двинулся дальше.

– Выстоять надо любой ценой, – донёсся из смежного окопа его голос.

Франсуа устало пожал плечами. Дожить до завтра он не рассчитывал. Вчера в этом окопе их было пятеро, сейчас в строю остались лишь они с Бьёрном. Тот, зубами скрежеща от боли, пытался правой рукой удержать на весу левую, простреленную в двух местах и кое-как замотанную тряпкой.

Вчерашняя атака началась с артподготовки. Снаряды и мины почти час утюжили передовую и выкосили треть личного состава, а потом наступила тишина, и Франсуа, вывалив винтовку на бруствер, молился, чтобы не пришлось стрелять в своих. Создатель, однако, не услышал блудного своего сына, бывшего лейтенанта боевого кочевья апреля, а может, создателю было не до него. Так или иначе, когда первая волна атакующих хлынула из леса на разделяющее позиции поле и, неприцельно стреляя на ходу, по нему покатилась, Франсуа различил наступающих в авангарде апрельских солдат.

Уцелеть лейтенанту удалось именно поэтому. Сначала, когда предназначенная ему пуля, выпущенная сержантом Артуазом с десяти шагов, ушла в сторону. И потом – в рукопашной, когда уже занёсший над головой саблю Дюжарден в последний момент отвёл руку.

Они оба лежали сейчас в тридцати шагах – застреленный Артуаз и заколотый подоспевшим январитом Дюжарден, так и не успевший вторично взмахнуть клинком.

– Трое суток, – прохрипел, кривясь от боли, Бьёрн. – Легко сказать, продержаться трое суток. Кто здесь останется к тому времени?

Франсуа кивнул. Вчера, едва отбили атаку, Ларс Торнвальд сказал, что через трое суток у них будет оружие. Откуда оно возьмётся, Ларс не знал или скрывал, но ходили слухи, что оружие должен доставить инопланетный корабль, стартовавший позавчера с территории, примыкающей к позициям людей декабря.

Артподготовка началась, едва на востоке взошёл Нце. Вжавшись спиной в стенку окопа и прикрыв руками голову, Франсуа Мартен пытался считать разрывы – монотонный счёт помогал преодолеть страх. Он отметил, что интенсивность обстрела по сравнению со вчерашней упала, и подумал, что июниты стали экономить на боеприпасах. Шансы уцелеть, впрочем, это если и повышало, то незначительно.

Грохот взрывов, наконец, сменила тишина. Из смежного окопа кто-то ободряюще крикнул и помахал рукой. Франсуа махнул в ответ, помог Бьёрну подняться и занять позицию для стрельбы. Пристроился по соседству, и в этот момент через тыльный окопный бруствер перевалился человек.

Франсуа обернулся к нему и на секунду оцепенел. Новым защитником оказалась одетая в гимнастёрку с чужого плеча, исхудавшая и осунувшаяся за последние дни Хетта, с выпачканными грязью и ружейной смазкой ладонями.

С Хеттой у Франсуа было два дня. Всего два коротких весенних дня, а наутро третьего началась война, и Франсуа в составе снайперской роты ушёл в Чёртово ущелье. Больше они не виделись – когда снайперов из ущелья выбили и те откатились на ставшие передовой позиции второй линии обороны, на свидания не осталось времени. Хетта безвылазно санитарила в полевом лазарете, и Франсуа, дважды отлучавшийся с позиций в тыл, видел её лишь издали, мельком.

А были ли они, эти два дня, мучительно думал Франсуа, сидя в окопе после отражения очередной атаки. Грязь, кровь и смерть, с которыми он сжился за последнюю неделю, перечеркнули два дня любви и нежности, затушевали их, отдалили, вытолпили из сознания. И тем не менее всякий раз, когда смерть временно отступала, Франсуа думал о том, что за его спиной осталась Хетта. Что она есть, что жива, и становилось легче, и отчаянно хотелось жить, и выжить для того, чтобы быть с нею.

– Немедленно в тыл! – прикрикнул на сестру Бьёрн. – Без разговоров, живо!

– Никуда я не пойду, – решительно отрезала Хетта и подняла умоляющий взгляд на Франсуа. – Не уговаривайте, – попросила она. – Пожалуйста. Если мужчин одолеют, нам, женщинам, всё равно не жить. Мы…

Залп от лесной опушки не дал Хетте договорить. Франсуа выругался вслух, прильнул щекой к винтовочному прикладу, вгляделся через прорезь прицела. Едва не с облегчением вздохнул – на этот раз на их участке атаковали выряженные в бледно-зелёные с розовыми галунами мундиры июниты.

Следующие полчаса Франсуа Мартен вёл огонь по наступающей перебежками июньской цепи. Слева отзывалась винтовка Бьёрна, справа – длинноствольное охотничье ружьё в руках Хетты.

На половине расстояния между позициями и лесной опушкой цепь залегла. Минут пять прошли в обмене одиночными выстрелами, обороняющиеся экономили патроны, атакующие боялись поднять головы от земли. Передышка, однако, получилась недолгой – вслед за первой цепью из леса в поле рванулась вторая, за ней с интервалом в минуту – третья.

Атакующие приближались. Вот им осталось преодолеть шестьдесят шагов, пятьдесят, сорок. Теперь Франсуа слал в июнитов выстрелы лихорадочно, почти не целясь. Тридцать шагов, двадцать…

– В рукопашную! – хриплым, надтреснутым голосом крикнул Бьёрн.

– В рукопашную! – эхом прокатилось по траншее.

Франсуа, оттолкнувшись от земли, вылетел из окопа на бруствер. Рванул из-под ремня револьвер, разрядил в голову набегающему усатому июниту, отбросил в сторону и выдернул из ножен клинок. Пятью шагами левее другой июнит, бритоголовый и толстый, на саблях схватился с Бьёрном, из-за спины его вывернулся второй, с маху полоснул Бьёрна по груди тесаком.

Франсуа прыгнул, крутанулся на месте, ударом наотмашь развалил бритоголового пополам. Метнулся к другому. «Хетта!» – осознал он в этот момент. Там, за спиной, осталась Хетта. Франсуа отпрянул назад, в два прыжка замахнул на бруствер. Хетта с кровавой маской на месте лица, разметав в стороны руки, лежала на дне окопа навзничь. У Франсуа подкосились колени, он рухнул с бруствера вниз. Ползком добрался до Хетты, обхватил её, мертвую, за плечи, притянул к себе, затем отпустил. Поднялся в рост и полез из окопа наружу умирать.

Выбраться Франсуа не успел. Пуля встретила его, ужалила в плечо, опрокинула. Грянувшись об окопное дно, Франсуа потерял сознание. Он не видел, как захлебнулась и умерла атака, подавленная подоспевшими добровольческими отрядами, переброшенными с западного фронта.

Очнувшись, Франсуа услышал голоса, говорящие по-июльски. «Попал в плен, – отрешённо подумал он, – теперь наверняка расстреляют. И пускай расстреливают. Хетты больше нет, а значит, нет смысла жить, а главное – нет желания». Франсуа повёл плечами, и тупая ноющая боль в левом, мгновенно переродившись в кинжальную, прошила его насквозь. Франсуа не сдержал стона.

– Эй, он, похоже, пришёл в себя.

«Это обо мне говорят, – понял Франсуа. – Это я пришёл в себя». Сделав усилие, он повернулся на правый бок, открыл глаза, обвёл взглядом полутёмное помещение и троих сидящих за столом незнакомцев.

– Лежи, лежи, – пробасил бородатый здоровяк. – Рана пустяковая, кость не задета, но побаливать будет.

Франсуа вгляделся в полумрак. Сидящий рядом со здоровяком худощавый парень, с узким лицом, высоким лбом и копной падающих на него вьющихся чёрных волос, застывшим взглядом уставился в потолок. Другой, длиннорукий и курносый, дружески улыбался.

– Вы кто? – спросил Франсуа по-июльски. – И в каком я месяце?

– В апреле, в каком же ещё, – прыснул курносый. – Меня зовут Глеб, мы с Медведем, – курносый кивнул на здоровяка, – из декабря, а Курт октябрьский.

Франсуа непонимающе потряс головой.

– Не волнуйся, – успокоил Медведь. – Ты у своих, нам сказали, что ты тот самый апрельский перебежчик, и мы пришли познакомиться. Он, – Медведь положил лопатообразную ладонь на плечо узколицему Курту из октября, – тоже перебежчик, только с осени. Представляешь, вас таких двое на всю зиму. Но ничего, может статься, скоро многие захотят перебежать к нам. Только вряд ли мы их примем – дорога ложка к обеду.