Встреча - Ласки Кэтрин. Страница 13

– C’est moi, Monsieur Florin. [2]

– Mais bien sur, ma petite! Et a quoi devons-nous le plaisir de votre visite? [3]

– Moi! [4] Вы обязаны всего лишь мне, – проговорила Этти на ужасной смеси французского и английского. – А сейчас, давайте arreter [5] французский… это чрезвычайная ситуация, и мы должны fermer наши bouches [6]. Дядюшки дома? Ни un mot никому, s’il vous plaît [7].

– Certainment. [8] Я хочу сказать, несомненно, они дома и будут рады вас видеть.

Она последовала за мистером Флореном в библиотеку. Дядюшки сидели там, склонившись над одной из последних гравюр, которую их художественный агент приобрёл у лондонского перекупщика. Они оба одновременно подняли головы и издали радостный мягкий взвизг.

– Генриетта! Наша дорогая девочка! – воскликнул дядюшка Барк.

– Вот это да: как лучик солнца в этот отменно пасмурный день! – с восторгом выдохнул Годфри.

Баркли Эпплтон был высоким и худым, с сероватой, – что соответствовало фасаду дома, в котором он жил, – бледностью на лице и редкими волосами. Его брат был немного выше и гораздо крупнее. Жилет плотно обтягивал его обширный живот, щёки немного колыхались, когда он говорил. Он обладал румяным лицом и экстравагантными бакенбардами, подстриженными по последней моде: они завивались вниз по бокам лица, переходя в пенистые волны. Годфри Эпплтон был почти лыс, но прикладывал большие усилия, чтобы скрыть ярко-розовую голову, тщательно зачёсывая имеющиеся волосы на макушку, наподобие ламбрекена. Его волосы были почти белоснежными, а ламбрекены напоминали Этти накатывающие волны бурного моря.

– Что привело тебя сюда? – спросил дядюшка Барк.

Этти вздохнула. Её плечи опустились:

– На душе у меня также пасмурно, как на улице.

– Ты чем-то удручена?

– Глубоко удручена! – слёзы неудержимо потекли из её глаз.

Стройная история подходила к концу:

– И, наконец…

Этти замолчала и глубоко вздохнула. Девочка чувствовала себя измотанной, как после марафона, но должна была рассказать про записку. Этти надеялась, что дядюшки не спросят, откуда она об этом узнала, потому что ей не хотелось рассказывать о Мэй.

– Видите ли, эта записка, которую подбросили, чтобы обвинить Люси, она, – Этти запнулась, – она сомнительна.

– Что значит – сомнительна? – поинтересовался дядюшка Барк.

– Я полагаю, это касается подлинности подчерка. Вполне возможно, что тот, кто писал записку, хотел переложить вину на Люси.

– Он хотел снять вину с себя.

– Или она. – Вставила Этти, и брови обоих дядюшек взметнулись вверх.

– Интересно. Если доказательства ошибочны, это может послужить основанием для судебного процесса, – сказал дядя Барк, почесав подбородок.

– Убийство – да, мы читали об этом, когда покинули Бар-Харбор, но как ты связана с этой Люси Сноу? – поинтересовался дядюшка Год.

– Я хочу сказать, она ведь намного старше тебя, дорогая? – заметил дядюшка Барк, усаживаясь в огромное мягкое кресло, дядюшка же Год втиснулся в маленькое креселко. Этти всегда находила это довольно странным – дядюшки постоянно выбирали такие разные и неподходящие под телосложение кресла. Дядюшка Баркли совершенно по-особому размещал своё худощавое тело в огромном мягком кресле. Он пригвождал локти к бокам и складывал длинные тонкие руки, соединяя кончики пальцев, потом перекрещивал ноги один или два раза, пока не находил удобную позу. Он казался Этти кузнечиком, складывающим и перекладывающим свои членики, подбирая подходящую позицию.

– Да, но, вы знаете, церковь… – как только слова сорвались с её губ, девочке тут же захотелось взять их обратно. Дядюшка Год и дядюшка Барк обменялись подозрительными взглядами.

Они оба знали, как Этти ненавидит церковь: даже учинила большой скандал в одно из воскресений, заявив, что не верит в Бога [9] – в того, что на небе, а верит только в того, что живёт на Коммонуэлс-авеню. То, что она сдружилась с кем-то на почве церкви, было весьма маловероятным. Но они были совсем нестрогими дядюшками, после этого скандала дядюшка Годфри пришёл к ней и сказал: «Дорогая племянница, я тоже, несмотря на сокращение моего имени, – при этих словах он закатил глаза, – неоднократно имел сомнения. Небольшие кризисы веры. Но самое главное – пытаться придерживаться правил, как и в обществе».

«Ты имеешь в виду Десять заповедей?»

«Да, – согласился дядюшка Барк. – Большая десятка. Соблюдай их, и в жизни у тебя всё будет хорошо».

«Но ведь, чтобы делать это, необязательно ходить в церковь, правда?»

«Нет, не обязательно, но “чтить отца своего и мать свою”, я считаю, стоит», – сказал Барк.

Сейчас дядюшка Барк заложил большие пальцы рук за жилет чуть ниже цепочки для часов и взметнулся вверх с маленького креселка, скрипнувшего, казалось, с облегчением. Он подошёл к Этти и легко положил руку ей на голову.

– Этти, ты что-то от нас утаиваешь?

Библиотека, казалось, завертелась. Полки с томами в прекрасных кожаных переплётах пустились в медленную джигу. Картины и фарфор полетели по кругу, стукаясь о стены. «Слишком многое», – подумала она. Но с чего начать? Она поняла, как только задала себе этот вопрос, что не сможет начать. Никогда. Дядюшки подумают, что она всё выдумала. «Читаешь слишком много сказок?» – наверняка спросят они и решат, что племянница сошла с ума. Мужчинам так удобно думать о женщинах, о молодых женщинах, что те не в себе. В конце концов, в её семье это был бы не первый случай: Лайла была по-настоящему сумасшедшей. Но дядюшки не были похожи на остальных мужчин. Они уважали женщин. Более того, уважали и её и считали, что Этти должна получить образование. Девочка слышала, как Год и Барк втолковывали её отцу, что она переросла интеллектуальный потенциал своей гувернантки, мисс Адмор. Дядюшки предчувствовали, что через несколько лет она станет, как они выразились, «Рэдклиффским кадром». Но, даже зная всё это, Этти не могла рассказать им, что скрывала.

– Да, – это был скорее выдох, дуновение в неподвижном воздухе библиотеки, чем слово. – Да, есть что-то, что я не могу вам рассказать. Но это не имеет никакого отношения к преступлению.

– Но Этти, дорогая…

– Это связано с… с её природой. Вот всё, что я могу вам рассказать. У всех нас есть вещи, являющиеся, возможно, частью нашей сущности, которые мы хотели бы сохранить в тайне. О чём мы, возможно, не хотим, чтобы узнали другие. – Двое мужчин переглянулись. Их лица смягчились. – Я не могу предать чужое доверие, – твёрдо заявила Этти, уверенно мотнув головой.

Дядюшка Барк шагнул вперёд:

– Ты храбрая девочка, Этти. И мы должны уважать твоё непоколебимое решение хранить секрет.

Этти знала, что они поймут.

– Спасибо, спасибо вам обоим, и, пожалуйста, поверьте мне – Люси не убивала герцога. – Она замолчала и порывисто вдохнула. – Я уверена. Поверьте мне, дядюшка Барк, дядюшка Год. Она этого не делала. – Девочка снова остановилась. – Дядюшки смотрели на неё с любовью и участием. – И никто не заботится о Люси, кроме… меня.

Это была единственная ложь, которую позволила себе Генриетта Хоули. Всё остальное было чистой правдой.

– Так, во-первых, ей нужен достойный адвокат, – сказал Год. – Утром я позвоню Сэму Оглетри.

– Лучше его партнёру. Тому еврею, – возразил Барк.

Этти ощутила прилив острого волнения. Дяди действительно отнеслись к ней серьёзно. Конечно, они всегда относились в ней серьёзно – гораздо серьёзней, чем кто-либо из семьи, – но то, что она просила сейчас, было колоссально.