Встреча - Ласки Кэтрин. Страница 6

– Отсюда и до отмели Нантакет за одну ночь? – пробормотал Фин себе под нос, а потом посмотрел на девушку: – С какой скоростью?

– Быстрее, чем «Прути».

«Элизабет М. Прути» – прибрежный пароход, плавающий из Бостона в Бар-Харбор и дальше.

– Этого не может быть. «Элизабет М. Прути» даёт восемнадцать-девятнадцать узлов.

– Мы можем сорок против течения.

У Фина отвисла челюсть. Парень пытался соотнести образ девушки, стоящей перед ним, одетой в простое муслиновое платье, явно не раз перелицованное, и выцветшую шаль, с тем образом, что она только что описала. На ней были стёртые ботинки, левый прохудился на пятке. Он силился вообразить мощный хвост, рассекающий бурное море. Такое же таинственное превращение произошло и с Люси, и с их сестрой Ханной. Мэй же говорила про плавание за сто семьдесят миль на отмель Нантакет так, будто рассказывала о прогулке по парку. Затем девушка сказала кое-что ещё:

– Люси умрёт не от петли палача.

– Что ты имеешь в виду? – переспросил Фин.

– Она умрёт, потому что не плавает, – решительно ответила Мэй.

– Я… я… н-не понимаю, – он покачал головой, и Мэй пришлось отвести взгляд. Боль, отразившаяся на его лице, была невыносимой.

– Это трудно объяснить, но чем старше мы становимся, тем нам физически тяжелее находиться вдали от моря. Сейчас я и сама это чувствую. Настанет время, когда Люси, я и Ханна должны будем выбрать между сушей и морем.

– А иначе? – он наклонился вперёд, изо всех сил стараясь постичь то, что она говорила.

– Мы утонем, если попытаемся вернуться назад, когда будет уже слишком поздно.

– Н-н-но, – он запнулся, сделал глубокий вдох и начал снова. – Вы могли бы жить на земле. Могли бы? – казалось, он её умолял.

– Да, но больше никогда не поддаваться искушению моря. Для нас это будет не жизнь, а каторга. – Она почти что сказала «для некоторых». Но как она объяснит, что Ханнин жених, Стэнниш Уитман Уилер, процветает на суше: разбогател, став самым известным портретистом по обе стороны океана?

Но Финеас ничего толком не знал об Уилере, кроме того, что тот был любимцем высшего общества, иногда приезжающим в Бар-Харбор.

Фин вспоминал, что Мэй рассказала ему почти месяц назад, когда вдруг на лестнице раздался скрип. Парень знал, кто это, ещё до того, как поднял глаза. Мэй. Она подошла к нему и положила почти невесомую руку на плечо. Её глаза были красноречивее всяких слов: произошло худшее. Фин плотно зажмурился.

– Не время для слёз, – проговорила Мэй. – Мы должны вытащить её оттуда!

Он сглотнул и зажмурился ещё сильнее. Шестерёнки его разума, казалось, заскрежетали. Гранитные стены тюрьмы достигали в толщину около трёх футов. Динамит? Возможно. Заложить заряд? Пожалуй. Не время паниковать. Время действовать. Вычислять. Перекроить неверно скроенный парус. То, что Люси дочь моря – не беда. Она та, кто она есть. Это её природа. Её суть. Лучшая её часть. Она всегда была равна самой себе, как простое число. Другое дело тюрьма…

Тени, отбрасываемые светом, проникающим через зарешёченное окно в это время дня, порождали иллюзию, словно сам воздух заключён в тюрьму. Финеас сидел на маленьком стуле. Отис Гринлоу, констебль, притулился в углу, внимательно наблюдая за ними, пытаясь расслышать, о чём они шепчутся. Заключённым и посетителям было запрещено касаться друг друга. Взгляд Финеаса упёрся в руки Люси, держащиеся за решётку. Кладка была прочной. Камни идеально обточены. Каждый огромный гранитный блок весил, наверное, сотни фунтов. Одно крошечное окошко почти под самым потолком пускало внутрь осколок света и тоже было зарешёчено. «Взорвать не получится», – подумал он. На камни оказалось смотреть легче, чем на Люси. Смотреть на камни – это почти как проводить расчёт, вычисляя возможную скорость суда с заданной ватерлинией и парусностью. Но то были камни. И Люси, в известном смысле, выглядела такой же, как они. Её лицо было невозмутимым, почти безмятежным, как будто девушка покорилась судьбе. И это – её невозмутимость – убивало.

– Посмотри на меня, Финеас, – прошептала Люси. Она настолько уродлива? Неужели она так изменилась? Девушка знала, что её кожа стала другой. Каждое утро она убирала странные маленькие каплевидные кристаллы, обсыпающиеся с неё ночью. Ханна с Мэй рассказали, что с ним было то же самое, прежде чем они проявились и поняли свою истинную природу. Это прекратилось, как только они начали регулярно плавать. Они не сказали, но Люси и сама поняла: так отмирает морская душа.

Тем временем, вся духота земли, казалась, сосредоточилась в тюремной камере. Воздух был тяжёлым и плотным; маленькая миска воды, из которой она умывалась, – грязной, и девушка чувствовала, будто покрывается коркой земли, земли и того, что называлось обществом или цивилизацией. Внезапно она осознала, что не обязательно быть заключённой под стражу, чтобы чувствовать себя угнетённой. Прежде она никогда не видела так ясно, какой жестокой и ограниченной была земная жизнь. Её физическое существование может закончиться на конце верёвки, но сейчас она умирает другой смертью: увядает её духовная сущность.

Это был первый раз, когда Фин и Люси могли поговорить. В суд он приходил каждый день, но там разговаривать запрещалось. А теперь, когда им выпал шанс перекинуться парой слов, пусть и через решётку, даже не смотрел на неё! Наверное, Мэй рассказала ему о дочерях моря, предположила девушка. Это показалось ему отвратительным? Люси опустила взгляд на свои и его руки, обвивающие металлические прутья, и увидела застрявший в одном из них маленький блестящий кристалл. Она подняла глаза. Взгляд Фина блуждал по стенам и потолку. Точно так же он рассматривал чертежи яхт или масштабные модели, или сами яхты, когда вычислял давление ветра на квадратный метр паруса или предельную скорость или любые переменные, которые следовало учитывать при проектировке корабля. «Он хочет меня освободить!»

«Но это не яхта! – хотелось прокричать ей. – Это тюрьма. Стены гранитные. Решётка – железная. Окна ужасно маленькие – даже ребёнку не пролезть».

– Посмотри на меня, Фин. Послушай меня. – Она продела пальцы сквозь решётку и взяла его за руку. Парень повернулся к ней. Его глаза осветились мягким внутренним светом. Люси поднесла его руку к губам и поцеловала. – Я знаю, о чём ты думаешь. Но это невозможно. Она взглянула на констебля. Маленькие поросячьи глазки, бесцветно поглядывавшие с одутловатого красного лица, казалось, закатились. Он почти спал и не видел, как Люси поцеловала руку Фина. Тучное тело едва помещалось на маленьком стуле.

Теперь его глаза закрылись и больше не пялились на них, словно говоря: «Даже не думайте!» Только храп раздавался.

Сначала Отис Гринлоу находил захватывающим держать убийцу, «отравительницу», как он её называл, в тюрьме.

Прошло уже более тридцати лет с того дня, как последний настоящий уголовник, приговорённый к повешению, содержался в здешней камере. Это было ещё во времена его отца, он читал об этом. Сайлас Бентам, перерезавший горло собственной жене. Ужасное, жестокое преступление. Отис обратил внимание, что газетчики упоминали его отца, Отиса Старшего, не как охранника маленькой тюрьмы, но как «констебля». Посему он начал настаивать, чтобы все репортёры обращались к нему как к констеблю, а во всех газетных сообщениях величали его констеблем Гринлоу. Но шумиха скоро улеглась. Люси Сноу не была монстром вроде Сайласа Бентама. Она оказалась просто тихой, невзрачной девчонкой. Всё это стало довольно скучным. Когда Отис пожаловался жене, та ответила: «Не позволяй ей одурачить себя, От. В тихом омуте черти водятся. Яд, ведьминское варево и всё такое». Она окинула его мрачным взглядом – даже мурашки по спине побежали. Их вешали в Салеме, а сейчас – здесь. Его жена была права. В этой девушке таилась тьма.

Он догадался, кем был её приятель. Бедняга. Что она сделала с парнем? Тот выглядел болезненно влюблённым. Наверное, околдовала. Чем раньше они вздёрнут эту девчонку, тем лучше.