Приключения Ромена Кальбри (СИ) - Мало Гектор. Страница 22

Вы, может быть, думаете, что мой хозяин был самозваный граф? Вы ошибаетесь: у него были дворянские грамоты, которые он с удовольствием показывал всякому, кто только хотел на них посмотреть. Из этих грамот следовало, что он имеет полное право носить этот титул. Когда-то он был богат, но после разгульной жизни дошел до своего теперешнего состояния. В довершение всего он женился на той самой толстой женщине, которая так дурно меня приняла.

Она известна была на всех европейских ярмарках под именем «Великанша из Бордо». Уроженка Оверна, она в молодости занимала высокое положение между феноменами – это была женщина-колосс. На полотне одного художника она была изображена в розовом платье, с деликатно возложенной на табурет громадной ногой в белом чулке, обутой в огромную туфлю. На другом полотне она была в голубом бархатном платье с рапирой в руках, а соперником ее был изображен бригадир карабинеров, чуть ли не вдвое меньше нее ростом. Под картиной была подпись, выполненная золотыми буквами: «Берегитесь, господин военный!»

Благодаря своему ремеслу она собрала порядочную сумму денег, чем и соблазнила Лаполада. Он же обладал только одним талантом: он умел зазывать публику в свой балаган. Этот талант был замечателен. Никто не мог так зазывать публику, как он. Великанша и Лаполад объединили свои усилия и купили зверинец, который первый год соперничал с известным цирком Гюге де Масиля. Но сила Лаполада оборачивалась его слабостью: его рот обходился ему очень дорого – Лаполад любил много есть и много пить.

Некоторые животные в их цирке из-за дурного ухода и плохой пищи умерли, других продали, и когда я попал к ним, здесь оставались только один старый лев, две гиены, змея и ученая лошадь, которая днем везла экипаж, а вечером давала представления.

За ужином я познакомился со всем составом нашей труппы. Кроме господ Лаполад – мужа и жены, – труппа состояла из Кабриоля, двух мальчиков, Буильи и Филаса, которые и нашли меня на откосе, и двух немцев: Герман играл на кларнете, а Карл – на тамбурине. Наконец, была еще Дьелетта, девочка лет одиннадцати, хрупкая, нежная, с большими синими, как василек, глазами.

Хотя я был простым слугой, я сидел за одним столом со всеми знаменитостями нашей труппы.

Слово «стол» здесь не следует понимать в буквальном смысле. Это был длинный широкий сундук белого дерева, который стоял посреди кареты и имел различное назначение: в нем хранились костюмы, днем на нем обедали и ужинали, а на ночь на него пристраивали матрас, на котором спала Дьелетта. Кроме этого сундука, были еще два – узкие и длинные, – они служили для труппы скамьями, и только у мужа и жены Лаполад были стулья.

Такова была меблировка первого отделения кареты, которое имело довольно приличный вид: не во всякой парижской квартире вы найдете столь обширную столовую. Отсюда двустворчатая дверь вела в наружную галерею, а через два маленьких окна с красными занавесками можно было видеть, что происходит на дороге во время движения кареты.

За ужином меня заставили снова рассказать свою историю. Я рассказал, не называя ни имен матери и дяди, ни названия своей деревни, ни города, откуда я бежал. Когда я дошел до эпизода с жандармом, Дьелетта заявила, что я глуп: она бы на моем месте поступила иначе. Музыканты одобрили ее замечание, только не словами, – они никогда ни о чем не говорили, – они хохотали, и хохотали так, как только могут хохотать баварцы.

Было еще довольно светло, когда ужин закончился.

– Ну, дети мои, – сказал Лаполад, – у нас есть еще время позаниматься немного, разомнем-ка свои мускулы.

Он уселся в наружной галерее, куда Дьелетта принесла ему раскуренную трубку. Мальчики Буильи и Филас поставили на землю небольшой ящик с крышкой. Филас снял с себя блузу, вытянув руки и ноги и наклонив голову так, точно он хотел отломить ее от туловища, открыл крышку ящика, а сам спрятался в ящик. Я был поражен: ведь ящик был так мал, что, казалось, в нем мог спрятаться только годовалый ребенок.

Затем настала очередь Буильи, который, несмотря на все старания, не мог никак спрятаться в ящик. Лаполад с высоты своей галереи стегнул довольно больно бедного мальчика кнутом по плечам.

– Ты слишком много ешь, – сказал он, – завтра тебе придется попоститься.

– Ну, а теперь ты, – обратился он ко мне.

Я отступил на три-четыре шага назад, подальше от кнута.

– Мне что, залезать в ящик? – спросил я.

– Нет, мой друг, но ты покажи, что ты можешь делать. Ну, перескочи хотя бы через эту канаву.

Канава была широкая и глубокая, но я перескочил даже на два шага дальше, чем требовалось.

Лаполад, казалось, был доволен и объявил, что мне немного надо подучиться, и я буду иметь успех у публики в упражнениях на трапеции.

В первой карете жили хозяева, во второй помещались звери, третья была спальней для труппы, и в ней хранились все принадлежности для представлений. Для меня не оказалось постели, и мне дали две корзины. Я поставил их рядом, одну к другой, и лег на них.

Спать в карете было, пожалуй, лучше, чем под открытым небом, но я долго не мог уснуть. Свет погас, шум затих, скоро в ночной тишине был слышен только топот лошадей, привязанных к карете, которые тянулись к пыльной траве на обочине дороги. Время от времени было слышно шумное дыхание и жалобные вздохи льва, как будто тишина и духота этой летней ночи напоминали ему тихую ночь в африканской пустыне. Иногда я слышал, как гулко бился хвост о его бока. Казалось, он возмущался своим пленом и требовал свободы.

«Он заперт в крепкой клетке, – думалось мне, – я же на свободе». Одну минуту я соображал, а не воспользоваться ли мне этой свободой и не уйти ли подобру-поздорову. Но как же быть с одеждой, которую дал мне Лаполад? Ее нужно вернуть или отработать. Уйти – значило украсть одежду! Это было немыслимо, и я остался служить новому хозяину. Вряд ли он будет строже дяди, а когда я отслужу ему все, что должен, – я буду свободен.

Цирк отправлялся на ярмарку в Фалез, и там я в первый раз увидел, как Дьелетта вошла в клетку со львом, и услышал, как зазывал публику Лаполад.

Костюмы артистов были вынуты из сундуков. Дьелетта поверх трико надела серебряное с золотыми блестками платье, на голове ее красовался венок из роз. Буильи и Филас были одеты красными чертями. Немцы – польскими уланами: на шляпах – султаны, которые падали им на глаза. Меня обратили в негра, выкрасив мои руки до локтей, лицо и шею черной краской. Я изображал раба, привезенного вместе со львом. Мне запретили произносить хоть одно французское слово. Я должен был на все вопросы отвечать улыбкой, показывая все зубы. В таком виде меня бы не узнала и родная мать. Этого и хотел Лаполад, поскольку не был уверен, что в толпе не найдется кто-нибудь из наших мест.

В продолжение двух часов мы производили такой шум, который мог бы разбудить и мертвых. Кабриоль окончил свой выход. Дьелетта потанцевала с Буильи, а потом на эстраду вышел Лаполад в костюме генерала. Толпа плотно окружила нас. Я не отрывал глаз от белых чепчиков, какие обычно носят нормандские женщины, – они были на головах женщин, пришедших смотреть наше представление. Генерал сделал жест рукой, и музыка замолкла. Он протянул мне дымящуюся сигару:

– Покури, пока я буду говорить.

Я посмотрел на него с изумлением, но в то же время получил пинок.

– Этот негр глуп, – сказал Кабриоль, – ему хозяин предлагает сигару, а он еще кобенится.

Публике понравилась шутка, все смеялись и аплодировали.

Я никогда не курил, даже не знал, как надо курить: надо ли вдыхать дым или выдыхать его, но теперь не время было входить в объяснения. Кабриоль одной рукой взял меня за подбородок, другой за нос, и в открытый рот Лаполад быстро просунул сигару. Конечно, мои гримасы были комичны, и крестьяне покатывались со смеху.

Генерал снял свою шляпу с султаном. Все затихли. Потом он взял у меня сигару, затянулся несколько раз и, к моему отчаянию и отвращению, опять вложил ее мне в рот.

– Я знаю людей, – сказал он, – и знаю, что им нужно. Я отыскал в Германии этих известных музыкантов, и пригласил в свою группу знаменитого Филаса, о котором вы, конечно, знаете, а это – Буильи и удивительный Кабриоль, и мне нечего вам о них говорить, вы и сами, верно, о них слыхали. Теперь ваше любопытство возбуждено, и вы спрашиваете себя: что еще хочет он нам показать? Ведь так? Музыка, прошу вас, маленькую арию…