Тариф на лунный свет - Кюрти Ильдико фон. Страница 18

– И как все было? – спросила Йо, позвонив на следующее утро.

– Как было что?

– Что значит, как было что? Хватит придуриваться. Вы целовались? Вы были в постели? Как он сложён? Ну, рассказывай же, не запирайся! Что-то не припомню, чтобы раньше ты бывала замкнутой.

– Собственно, не так уж много всего и было.

– О! – Йо замолкла, пораженная.

– Ну, мы, конечно, целовались.

– Только целовались? Скажи откровенно, Даниэль – он из тех типов, что вечером отказываются от секса, если утром им рано вставать? Это мне здорово напоминает Олли. Помнишь его?

– Какой еще Олли?

– Блондин из тур-бюро. Да помнишь. Он еще не желал обниматься со мною в кино потому, видите ли, что заплатил деньги, чтобы смотреть фильм. Подальше держись от таких мужиков. Они принципиально безрадостны.

– Нет, такого тоже не было. Это все я. Это мне вдруг не захотелось.

– Как это – не захотелось? У него изо рта пахло, что ли? Хотя, что я говорю! Не помешало же это тебе крутить с тем жалким клерком из страховой конторы – как его там… ах да, Алекс! Ты еще ему ментоловые пастилки буквально впихивала, чтобы только не мучиться от запаха, лежа с ним рядом.

– Ну, в тот раз все было не так. Ничего серьезного. Сама даже не знаю. Просто у меня вдруг появилось чувство – как бы попроще сказать… я поняла, что это слишком важно. Понимаешь? Этот человек мне очень нравится, и я подумала, что в этот раз будет… ну, в общем… по-другому, если не делать этого при первом же удобном случае.

– Ну и дела! Но хотя бы оригинально. Как если выходишь замуж и при этом не беременна. А, Кора?

– Замысловато…

– Мне кажется, ты и вправду влюблена.

– Просто мне не хотелось, чтобы все, что может произойти, произошло сразу. И к тому же твоя мать всегда ведь говорила: «Хочешь быть ценимой, не будь мухой гонимой». Так я и сделала. И чувствую себя героиней.

– А он что?

– Был ошеломлен.

– Еще бы. Уж конечно, парень к такому не приучен. И как же ты выпуталась?

– Действительно, как? На мне было мое платье.

– Кремовое?

– Точно. Так вот, ближе к полуночи я попросила его застегнуть мне молнию.

– Значит, все-таки дело шло к этому?

– Я сказала, что сегодня должна рано встать и много работать.

– Сдохну от смеха. И он поверил? Классно! Вот это эмансипация! Такой дурацкий довод обычно мужчины-то и приводят.

– Уверяю тебя, Йо, когда я оказалась на улице, я была в полной эйфории. Нет секса лучше, чем вообще никакой. У меня теперь все впереди. Я победила свои гормоны. И между прочим, благодаря этому, вероятно, возвысилась в его глазах. Что еще надо женщине?

– Может, ты и права. В общем, дерзай. Но не абсурд ли это? Ты пытаешься добиться уважения, отказывая ему в том, чего он хочет. Выходит, связь может быть длительной, только если отказаться от секса.

– Так далеко я вряд ли зайду. Послезавтра мы снова встречаемся. Даниэль хочет взять меня на пикник. Заманчиво звучит, разве нет?

– В среду? Я думала, мы с тобой идем в «Массимо»?

– Ох, я совсем и забыла. Может, отказать ему?

– Нет, пожалуй, это уж слишком. Сперва бедного мужика лишают секса, потом отказывают в свидании. Да он же так вконец до ручки дойдет! Не стоит перегибать палку. Он должен чувствовать себя победителем, а не козлом. Как ни смешно, но эта роль большинству мужчин не нравится, хотя многие как раз для нее будто и созданы.

– Золотые слова. Не будешь сердиться?

– Пустяки!

– А как насчет сегодняшнего вечера? Ты не занята? А то я в полном отчаянии: не представляю, что в среду надеть.

– Заходи, я тебе кое-что одолжу. Кстати, как там вышло с прической на шпильках?

– Когда я пришла домой, то выглядела словно плакучая ива после бури.

– Надо нам подумать о другой прическе.

– У меня нет прически. У меня есть просто волосы.

– О'кей, до вечера. Приготовить что-нибудь?

– Нет, салата хватит.

– Отлично.

Я в таком отчаянии, что почти готова включить «Хойте» [32]. Хорошо бы сегодня случилась хоть какая-нибудь завалящая чудовищная катастрофа. Может, это звучит отвратительно, может, это и вправду отвратительно – но в такие моменты чужое несчастье действует как-то ободряюще. Перед лицом основательной засухи или сильнейшего голода собственная скорбь отчасти теряет свое величие. Просто перестаешь мнить себя центром вселенной.

Вот и я бы тогда перестала считать себя очень уж важной. Впрочем, спрашивается: что же мне тогда считать важным? Я бы должна была тогда вступить в какой-нибудь союз, работающий на всеобщее благо. Или, по крайней мере, жертвовать на Красный Крест. Или что-то в этом роде.

Известия – скучные. Может быть, надо было остаться с Сашей? Может, мне следует ему позвонить?

Я думаю, он меня еще любит. По крайней мере, надеюсь. Мне нравится, когда меня любят люди, к которым я сама равнодушна. Это повышает самооценку. Еще отчетливо помню тот вечер, когда мы расстались. Неделями я не решалась принять неизбежное. Я вообще расстаюсь неохотно. А с тех пор как мне за тридцать, я расстаюсь и того неохотнее. Но ситуация с Сашей стала совсем уж тупиковой, и Йо уговорила меня наконец поставить парня в известность.

– Ты пригласишь его к восьми часам. Я тебе позвоню вскоре после одиннадцати. И если дело еще не будет окончательно улажено, я позабочусь о том, чтобы твое детское фото появилось на обложке «Экспресса».

Ребенком я выглядела хуже некуда.

– Мы просто не подходим друг другу.

Саша поднял печальные глаза. У меня сердце разрывалось.

– Почему не подходим?

– Саша, ты и сам это должен видеть! Первое, что я делаю, когда сажусь в твой автомобиль, это переключаюсь на другую радиостанцию. Я терпеть не могу «Радио Германии»! И я неряха! Не могу сказать, чтобы мне нравился кофе с прокисшим молоком, но еще меньше мне нравится жить с человеком, который меня за него пилит каждое утро.

– Я также не могу больше терпеть, что мою макулатуру аккуратно грузят в контейнер, мое грязное белье складывают в корзину для белья (складывают! Не пихают!), видеокассеты сортируют по алфавиту, а ночью встают, чтобы закупорить хорошее красное вино, которое я оставила открытым. Так дальше не пойдет!

– Кора, ты мне нравишься именно такой, какая ты есть. Все это меня не беспокоит. Честно.

– Но меня-то достало!

– Кора, да не будь ты ребенком. Если два человека по натуре противоположны, то это вовсе не значит, что они не подходят друг другу, – Саша говорил это своим характерным голосом слушай-хорошенько-кроха-сейчас-я-объясню-тебе-как-мир-устроен. – Я рассказывал тебе когда-нибудь о моих дедушке с бабушкой?

Я нехотя покачала головой.

– Мои бабушка с дедушкой были так непохожи друг на друга, что двух более разных людей и представить себе невозможно. Дедушка в свои восемьдесят лет начал вдруг изучать историю и не уставал восторженно толковать о ней бабушке, пытаясь заинтересовать ее этим предметом. Иногда он говорил ей: «Магда, пойдем-ка сегодня вечером на лекцию. Наверняка она будет очень интересной. Тема – 1848 год». А бабушка гладила его по голове и говорила: «Ах, Ганс, лучше не надо. Мне уже слишком поздно».

Я вымученно улыбнулась.

– Но ты знаешь, именно за это он ее и любил. Они прожили счастливую жизнь, и у них было трое детей.

– Мы не можем иметь детей.

Это был, как мне показалось, удачный ход, так сказать, экзистенциальный.

– Почему это не можем?

– Тебя ведь не устраивало даже то, как я воспитываю своего волнистого попугайчика.

– Но согласись, как животное Герман полностью дегенерировал. Ты заглушала в нем его звериные инстинкты. И это, в конечном счете, стоило ему жизни.

– Что ты хочешь этим сказать? Что я погубила Германа? – Я заметила, как мой голос приобретает истерический оттенок.