Гнев богини Геры - Боггс Тимоти. Страница 3

— Мама…

— Чтобы думать.

Он тотчас же понял правоту ее слов и опустил голову.

— Прости. Я не…

В ее голосе звучала нежность.

— Геракл, ты мой сын. Я слишком хорошо тебя знаю. Или у тебя что-то стряслось, о чем ты не хочешь мне рассказывать, или тебе просто не сидится дома. — Нежность сменилась легкой грустью. — И ты готовишься к новым странствиям.

Он повернулся, выгнув спину так, чтобы она могла видеть его лицо.

— Ты права.

— Я знаю.

— Я терпеть не могу, когда ты бываешь права.

— И это мне тоже известно.

Он стиснул ее лодыжку.

— Вообще-то…

Она подняла брови:

— Что «вообще-то»?

— Я не могу сказать, что мне не сидится дома. И ничего у меня не стряслось. — Он уставился на траву, выросшую возле стены. — На этот раз мне стало как-то тягостно. Трудно даже определить словами это ощущение. Тревожное предчувствие, что ли.

Она пошевелила пальцами, давая понять, что ей пора идти дальше. Потом они направились по редкому лесочку в сторону ее дома. Его радовало все — прохлада тени, солнечное тепло, дикие цветы, распустившиеся повсюду в лесу и на лугах после двухдневного легкого, но постоянного дождя.

— Ты беспокоишься из-за Геры, — сказала она.

Он уже собрался было ей возразить, когда неожиданно понял, что мать снова права. И все-таки это предчувствие он неправильно назвал тревожным. Тревоги в нем почти не было. Скорее ожидание. Оно появилось у него с тех пор, как коварная мачеха попыталась его убить. И это его действительно беспокоило. Хотя, конечно, в этом, возможно, и крылась причина, почему она ждала так долго и не делала больше никаких попыток — чтобы заставить его нервничать. В таком случае ему следовало вести себя более осторожно, но без ненужной скованности. Если, конечно, желание заставить его чувствовать себя скованным и стало причиной того, почему она так долго ждет, не делая новых попыток его убить…

Алкмена тихо рассмеялась и взяла его под руку.

— Не думай об этом так много. Иначе у тебя закружится голова.

— Слишком поздно, — пробормотал он, когда они вышли из-под деревьев.

Скромный дом Алкмены казался меньше, чем был на самом деле, из-за растущих над ним деревьев, которые защищали его от жарких и холодных ветров, от солнца и бурь. В саду, разбитом по одну сторону от дома, мать выращивала овощи, а также цветы, диковинная красота которых могла соперничать с теми, что выращивались профессиональными цветоводами вокруг Коринфа или Спарты.

Место уюта.

Место чистоты и покоя.

Когда они подходили к двери, Алкмена что-то пробормотала и подтолкнула его к длинной и низкой мраморной скамье, стоявшей в саду.

— Присядь. Когда обед будет готов, Плеофия тебя позовет.

— Что? — Геракл прикинулся оскорбленным. — Ты не хочешь, чтобы я сегодня приготовил обед?

— Сядь, — повторила она и дождалась, когда он сядет. — Насколько мне помнится, ты готовил обед вчера.

Он подчинился и поморщился, когда ему вспомнились слова Плеофии, служанки матери, которые она произнесла, увидев плоды его трудов на кухне. «Молодая женщина, — подумал он, — не должна даже знать таких слов, которые употребляют только солдаты».

Геракл виновато улыбнулся:

— Ладно. Я подожду.

Алкмена нагнулась и поцеловала его в лоб.

— И не волнуйся ты из-за Геры. Она сделает свое дело, когда придет время. Не раньше. И твои волнения ее не тронут. — Она поцеловала сына еще раз и пошла в дом, однако он все-таки успел уловить тревогу в ее глазах.

Она прекрасно понимала, что Гера не угомонится, пока не отправит его к Аиду; еще она знала, что он не успокоится, пока не расквитается за все с богиней, заставившей его убить своего друга Ифита.

И на эту месть может уйти вся его жизнь.

Но даже ее будет недостаточно, чтобы отплатить богине за ее коварство и злодеяния.

«Ладно, ладно, — отругал он себя, — не заводись. Ты сейчас вернулся домой, и матери не обязательно нести этот груз».

И это была правда. Всякий раз, когда он приезжал, она едва не рыдала от радости при виде его и от облегчения, что он все еще жив; а при каждом расставании изо всех сил старалась скрыть свои страхи и связанные с ними слезы. Она также изо всех сил старалась в его отсутствие жить нормальной жизнью, но, по свидетельствам его местных друзей, он понимал, что ее непрестанно терзает тревога.

Он также знал из бесед с ней, что она бывает в курсе всех его дел, потому что Зевс, его отец, взял себе за правило сообщать ей о них.

Это могло показаться утешительным.

Но на самом деле не утешало.

Он не разговаривал со своим отцом с тех пор, как погибла его семья, потому что Зевс был в то время слишком увлечен своей очередной любовной интрижкой и не остановил Геру, не предостерег семью Геракла о ее планах. Алкмена много раз говорила сыну, что Зевс огорчен и стыдится за Геру. Но Гераклу уже было безразлично. Зевс все равно не мог страдать так, как он, а еще Геракл подозревал, что его отцу никогда не было по-настоящему стыдно.

Когда-то он любил своего отца.

Возможно, что-то оставалось в его душе и до сих пор, однако эта любовь омрачалась чем-то очень близким к ненависти.

Геракл смотрел на цветы, стиснув зубы и сжав кулаки, пока наконец не понял, что делает. Тогда он на секунду закрыл глаза, открыл их и на этот раз увидел цветы, их нежные чашечки, ощутил их сладкий аромат. Он сделал глубокий вдох, выдохнул и расслабился.

И тут же подумал, не пора ли ему отправляться в дорогу.

Начать новый жизненный цикл.

Или, может, еще немного поработать на стене, пока его не позвали обедать?

Он встал.

Он взглянул на дом.

Он посмотрел мимо дома на пустую дорогу.

Он ощутил зуд в ладони, взглянул на нее и покачал головой, обнаружив синяк и легкую припухлость. «Дешевый хвастун, — подумал он, — не мог, что ли, взять молот? Зачем тебе понадобилось рубить камень голыми руками? Все это твое честолюбие».

Он снова посмотрел на руку.

Проклятое хвастовство, и оно проявляется не только в этом.

Через мгновение до него донеслось задорное пение, и он увидел бредущего по дороге мужчину с гордой, даже надменной осанкой. Свои пожитки незнакомец перекинул через плечо, а его левая рука лежала на бедре, на висящих там ножнах.

— Мать! — крикнул Геракл. — Сегодня мы с тобой обедаем не одни.

Он услышал ее ответ и снова сел на скамью, на этот раз верхом. Стал ждать. Надеясь, вопреки всему, что пение вскоре прекратится. Люди и с более благозвучными голосами постеснялись бы петь на улице, да еще так громко.

Человек махнул ему рукой и скрылся за домом.

Геракл почувствовал на себе чей-то взгляд. Повернув голову, он увидел Алкмену, стоящую в арке дверного проема. Она прислонилась к стене с преувеличенной небрежностью. Он покачал головой:

— Ты знала?

Она пожала одним плечом:

— У меня было предчувствие. — Она усмехнулась. — Как и у тебя. — И она опять ушла в дом.

Через несколько секунд Иолай вышел из-за угла дома, сбросил свои пожитки и сел напротив Геракла.

— Ты хорошо выглядишь, Геракл.

— Да и ты тоже неплохо.

Иолай был на целую голову ниже Геракла. Его длинные волнистые волосы слегка выгорели на солнце. Сильным он вовсе не казался, но сила у него была немалая; не выглядел он и быстрым, и ловким; однако и в этом у него было мало соперников. И хотя он прекрасно владел мечом и кинжалом, что торчал у него за поясом, он, как и Геракл, предпочитал всему добрый удар кулаком, который учил неосмотрительного противника уму-разуму, но не убивал.

После недолгого молчания Иолай отрывисто потер руки.

— Я просто проходил мимо и подумал — дай-ка зайду к твоей матери.

— Конечно, что ж не зайти.

— Замечательное совпадение, ты не находишь?

— Точно, замечательное.

Иолай отстранился.

— Геракл! — воскликнул он, изображая негодование. — Геракл, ты что, мне не веришь?

Геракл улыбнулся в ответ:

— Почему не верю?