Возлюбленная кюре - Дюпюи Мари-Бернадетт. Страница 36
Жалость к бедной Анни не шевельнулась в его сердце ни разу. А ведь он мог бы, глядя на жертву, хотя бы подумать, что наказал ее слишком жестоко за то, что она обнаружила, а потом позволила себе осуждать внебрачную связь между ним и женой доктора. Очень скоро многие испытают священный ужас при мысли об этом человеке, который облачился в одеяние священника, служил мессу и призывал прихожан быть милосердными к ближнему, между тем как сам равнодушно и спокойно дожидался, пока отлетит душа, чью связь с телом он и оборвал. Так же, как и немногим дано будет понять, что он мог спокойно смотреть, как в страшных муках сползает в могилу несчастная женщина.
Никто и никогда не узнает, что он чувствовал и о чем думал у постели Анни Менье. Что, если им руководили только равнодушие и инстинкт самосохранения?
На следующее утро Анни все еще боролась со смертью, ни на мгновение не выходя из состояния мучительной летаргии. Достаточно было посмотреть, как она морщится, как скрипит зубами, чтобы прийти к этому неутешительному заключению. Но более страшное впечатление производили ее хрипы и вид истерзанного недугом тела.
Каждый, кто ее видел, уходил с мыслью, что конец уже скоро. Ризничий приблизился к кровати и тут же убежал, пытаясь скрыть слезы. Бедняга Алсид испытывал к Анни искреннюю симпатию.
– Господи, вот горе-то какое! Какое горе! – бормотал он, направляясь в церковь и даже не замечая, что на паперти его поджидают Туанетта и Сюзанна.
– Ваша правда, мсье Ренар, – сказала служанка де Салиньяков. – Я тоже заходила в пресбитерий, думала поболтать с больной, да только она уже ни с кем не разговаривает. Только бредит…
– Странно… Кюре рассказывал мне утром, что предложил Анни исповедаться, а она ответила: «Оставьте меня в покое!» – с удивлением отозвалась Туанетта.
– Действительно странно! – заметила Сюзанна. – Разве не правильнее было бы облегчить душу перед встречей с Создателем?
Ризничий кивнул и направился к группе местных старушек, собравшихся возле источника. Они засыпали его вопросами, охая и качая головками в белых парадных чепцах.
Колен де Салиньяк зашел к священнику ближе к полудню и очень удивился, что Анни еще жива.
– У этой женщины железное здоровье, – сказал он Шарвазу. – Тучность помогает ей бороться с болезнью, а я-то думал, что в этом основная проблема. Но увы, несчастная уже не с нами… Вы, отец Ролан, наверное, знаете, что сильная боль омрачает сознание больного, отдаляет от всего, что привязывало его к жизни. Умирающий – беззащитное существо, которому хочется остаться среди живых, но сил на это уже не хватает.
– Я понимаю, конечно, – серьезно отвечал кюре. – Единственное, о чем я сожалею, так это о том, что Анни в краткие моменты просветления отказалась от последнего причастия.
– А вы уверены, что она была в сознании? Ничто не мешает вам ее причастить!
И доктор стремительно вышел из комнаты, не забыв захватить свой чемоданчик. Он спешил домой, к жене и сыну. Матильда встретила его в вестибюле. На ней было коричневое бархатное платье с высоким воротником, волосы она собрала в узел на затылке.
– Колен, мы тебя заждались! Жером все время спрашивает, где папа. Он так рад, что наконец встал с постели. И обед готов. У нас сегодня жареные куропатки и фаршированная капуста.
– Мои любимые блюда! Ты меня балуешь, женушка, – проговорил он, понизив голос. – Но у меня нет аппетита. Больше всего мне хотелось поскорее увидеть тебя, взять на колени сына. Вид умирающего отбивает мне аппетит даже после пятнадцати лет медицинской практики.
– Вид умирающего? – повторила Матильда шепотом, чтобы Жером, игравший в столовой, ее не услышал. – Анни еще жива?
– Она жива. Ее организм на удивление долго сопротивляется смерти, – сказал доктор.
Новость ошарашила молодую женщину. Она представила себе бесконечную муку, испытываемую Анни. И почти пожалела своего любовника. «Сюзанна говорит, что он не отходит от постели… Почему этот кошмар длится так долго?»
Пока муж снимал плащ и ласковым голосом подзывал сына, она бегом направилась в кухню. Увидев ее, служанка вздрогнула.
– Мадам, я сейчас начну накрывать на стол! Простите, что задержалась, но вся деревня только и говорит, что об Анни!
– Можешь не извиняться. Сними кастрюли с печи, твой господин пока не хочет обедать, и я тоже. Подай нам нарезанный хлеб, немного козьего сыра и яблочный компот. А потом сбегаешь в пресбитерий, узнаешь…
– Слушаюсь, мадам!
Супружеская чета и мальчик еще не встали из-за стола, когда вернулась закутанная в шаль Сюзанна – на улице начался дождь. Она прямиком вбежала в столовую, в спешке не замечая, что оставляет на навощенном полу грязные отпечатки.
– Мадам, мсье, Анни отдала Богу душу! – воскликнула девушка. – Отмучилась, бедная…
Глава 8
Подозрения
Ролан Шарваз испытывал огромное облегчение с тех пор, как его служанка умолкла навеки. Анни умерла в считаные секунды. Тело ее в последний раз содрогнулось, и она затихла. Он долго смотрел на искаженное смертью лицо и огромные телеса под простыней.
Пришел доктор и, огорченно качая головой, констатировал смерть. Следом за ним потянулись соседи: рыдающая Туанетта, бледный как полотно ризничий, Сюзанна, мэр с супругой…
В комнате за закрытыми ставнями, где до сих пор стоял невыносимый смрад, началось ночное бдение. Две старухи в черном сели подальше от кровати и молились, меланхолично глядя перед собой и постукивая четками. Через некоторое время к ним присоединились еще две дамы почтенных лет.
Свет свечей, приглушенный разговор в комнате покойницы – ко всему этому Шарваз давно привык и не имел ни малейшего желания в этом участвовать. Под предлогом усталости он удалился в свою спальню.
Кюре местечка Сен-Жермен отчаянно нуждался в одиночестве, тишине и глотке свежего воздуха. Опершись о подоконник открытого окна, ничуть не страшась декабрьского холода, он повторял едва слышно:
– Все кончено! Теперь она не сможет мне навредить! Никогда больше я не услышу ее бормотаний, проклятий, тяжелых шагов за дверью… Скоро приедет Марианна. Она меня любит, и жизнь моя наконец станет спокойной. Я останусь тут, в Сен-Жермен, и никто меня не прогонит. И у меня будет Матильда с ее податливым нежным телом, ее безусловной любовью…
Про себя он уже решил, что не станет искать встреч с любовницей, дабы не навлечь на себя и на нее неприятности, но их встреча, вне всяких сомнений, будет пылкой. «Быть может, написать ей? Моя сладкая Матильда, как ты, должно быть, по мне томишься…» – подумал он, зевая.
Но усталость не дала ему сделать даже этой малости. Вспомнилось ему и лицо единственной женщины, которую он уважал, – очаровательной мадам Кайер, пребывавшей далеко от него, в департаменте Сона и Луара.
Сидя напротив мужа за столом, Матильда де Салиньяк с отвращением смотрела на кусок мяса на своей тарелке. Сюзанна, впечатлительная натура, перед ужином шепотом рассказала госпоже о том, что видела и слышала в доме священника.
– Ах, мадам, знали бы вы, как мучилась бедняжка Анни перед смертью! Туанетта прибежала вскоре после того, как она отдала Богу душу, и, по ее словам, лицо у Анни было какого-то странного цвета… Господин кюре закрыл ей глаза.
– Как это печально! Но теперь у нее уже ничего не болит, – ответила Матильда, которая стояла, скрестив руки на груди и стараясь не встречаться со служанкой взглядом.
Ей до сих пор не верилось, что все улажено и ее жизнь снова потечет своим чередом, без страхов и забот. Воспоминания не давали ей покоя. Она видела себя пересыпающей содержимое синего флакона в другой флакон, поменьше, а потом – бегущей в церковь с сумочкой в руке.
Там, на выходе из исповедальни, она и отдала любовнику мышьяк. Но особенно мучительно было вспоминать темную комнату с тяжелым запахом, где агонизировала Анни, и ее осунувшееся, изменившееся до неузнаваемости лицо, ее блуждающий взгляд. И себя в этой комнате – стоящей рядом с учителем и мужем и разыгрывающей невинность.