Не исчезай - Эрикссон Каролина. Страница 29

– Но я думаю, будет лучше, если мы никому об этом не расскажем.

Никому. Я сразу же поняла, о ком шла речь. Об отце. Даже ему нельзя было рассказать. Особенно ему. Теперь она была очень озабочена тем, чтобы я что-нибудь ответила, продемонстрировала, что все поняла. И я пообещала. Не рассказывать о том, что случилось в тот день у Рут на кухне. Никому. Мама поняла, что напряжение спало. Тогда она поднялась. Посмотрела на Рут. И снова повернулась ко мне спиной.

В этот момент судьба отца была решена. Ему оставалось жить два месяца.

Девочка замерла. Она вытаращенными глазами разглядывала меня и топор. Но это продолжалось всего несколько секунд. Потом она отвела глаза и стала что-то высматривать вокруг себя. Как будто что-то искала или, точнее, хотела убедиться, что что-то осталось на месте. Я проследила за ее взглядом; он шарил по земле передо мной и за моей спиной.

Только тогда я обнаружила, что маленький крест у моих ног был не единственным. На краю поляны торчало еще несколько крестов, сделанных из палок, и около каждого из них земля и мох были, очевидно, недавно разрыхлены, а потом выровнены обратно. Я находилась на лесном кладбище.

Судя по всему, девочка была удовлетворена своей ревизией, потому что ее лицо выразило облегчение.

– Ты их не испортила.

– Могилы? – спросила я. – Зачем мне их портить?

Она разглядывала меня какое-то время, не отвечая на вопрос. Я заметила, что она выглядит пристыженной. Но потом выражение ее лица снова поменялось.

– О’кей, но что ты тогда тут делаешь?

Она задала этот вопрос тоном землевладельца, в чьи угодья я будто бы незаконно вторглась.

– Я ищу, – ответила я. – Ищу кота. А ты что тут делаешь?

Девочка опустила глаза и пожала плечами. Ее длинные тусклые волосы трепетали на ветру, часть из них упала на лицо, как черная вуаль. С обеих сторон пробора виднелись светлые корни волос, и в слабом свете начинающегося утра можно было различить секущиеся кончики. Я не могла не заметить про себя, что ей не помешала бы хорошая стрижка. И новая одежда. И почему бы не капелька туши и блеска для губ? И тут я вспомнила о собственной потрепанной одежде, нечесаных волосах и немытом лице. Без своего обычного снаряжения я чувствовала себя голой, беззащитной и оставленной. Откуда-то снаружи пришли слова: «Нападение – лучшая защита».

– Так это твоя работа? Кого ты здесь похоронила?

Девочка снова посмотрела на меня своим долгим взглядом. Как будто оценивала. Я ожидала, что меня сочтут слишком ненадежной, и не надеялась на ответ. Но на этот раз я его получила.

– Ты ведь уже и так знаешь.

Она прошла мимо, едва меня не задев. Я прикрыла на секунду глаза, потом медленно развернулась. В онемении разглядывала эту другую Грету, пока она садилась на корточки перед каждым крестом и заботливой рукой поправляла и выпрямляла. Ее слова звенели у меня в ушах. Внезапно все встало на свои места. Девочка и ее страшные приятели. Нож с запятнанным лезвием, который я нашла на острове. Изувеченное существо, лежавшее рядом.

– Белка, – сказала я хрипло. – В какую из могил ты положила белку? Или она осталась на острове?

Девочка по-прежнему сидела ко мне спиной, но за ее склоненным плечом было видно, как дрожит рука, поддерживающая крест.

– Нет, – тихо ответила она. – Она не осталась там. Я съездила туда и забрала ее.

Она поднялась, но осталась возле могилы, пристально глядя на нее. Всем своим телом, не открывая рта, она как бы говорила «здесь». Под землей, прямо под нами, сейчас лежала та несчастная белка.

Я с трудом сглотнула и обвела взглядом печальную вереницу крестов. Могила белки была предпоследней в этом ряду. Догадка уже почти осенила меня, но тут девочка снова заговорила:

– Я сама сделала эти кресты. И иногда я прихожу сюда, чтобы… посмотреть на них. Но только когда никто не видит. Обычно очень рано утром, на рассвете, как сегодня. Никто не должен знать. Иначе…

Она замолчала. Я тихо ждала, давая ей время собраться с мыслями. «Никто не должен знать». Я знала это заклинание. Знала, что, когда говорят «никто», обычно подразумевают не чужих и незнакомых, а, напротив, самых близких людей. Родственников. Друзей. Любовников.

– Это просто животное. Ничего больше. Шкура да кишки. Но все-таки я не могла просто так оставить… я не могла просто так оставить ее там. Я бы, скорее, сама умерла.

Последние слова она произнесла с надрывом. Ее голос дрожал от тяжести, которую они несли в себе. Я увидела, что она сжала кулаки. Какая-то часть меня хотела протянуть руку и опустить ее на худенькое плечо. Но я этого не сделала.

– Зачем вы это делаете? – спросила я. – Какая радость в том, чтобы мучать и убивать беззащитных животных?

Прежде чем девочка успела ответить, в моей голове сверкнуло воспоминание. Я вижу перед собой возбужденное лицо Алекса, вижу, как пульсирует жилка на его виске, когда он наклоняется надо мной. На мне ничего не надето, кроме нового, черного шелкового галстука. Он уже сорвал с меня пиджак и трусы, эта часть ролевой игры уже пройдена. Я лежу в летнем домике на двуспальной кровати, руки привязаны к изголовью. Алекс ласкает меня, пощипывает соски. Поднимает галстук, который лежит между грудями, скользит по нему пальцами. Потом его руки подбираются к узлу галстука на моей шее. Он начинает медленно подтягивать его, тянет все сильнее и сильнее, пока мои протестующие возгласы не затихают, пока у меня не начинает жечь в груди и я не теряю способность дышать. Он смотрит мне в глаза, и я понимаю, что он видит, как там светится страх. Тогда он улыбается. И затягивает узел еще сильнее.

– Власть, – сказала я, отвечая на свой собственный вопрос. – Все дело в ощущении власти.

Девочка обернулась и равнодушно посмотрела на меня.

– Что ты знаешь об этом? Что ты вообще знаешь хоть о чем-нибудь?

Сначала я расстроилась, что она так буднично сочла меня безнадежной. Но это чувство быстро ушло. Я почувствовала, как сильно устала. Я была совершенно вымотана. Топор выскользнул из рук и с мягким стуком упал в мох.

Девочка ходила между могилами, оглядывала их одну за другой, если требовалось, поправляла кресты и смахивала нападавшие с деревьев иголки и веточки. Наконец она дошла до последней могилы – той, что находилась рядом с захоронением несчастной белки. Она встала перед ней спиной ко мне.

– Откуда ты знаешь, где я живу?

Она пожала плечами и ответила, не поворачивая головы:

– Это было не так сложно вычислить. Сразу заметно, живет ли кто-то сейчас в доме или нет. К тому же ты примерно описала, где дом находится.

– Что ты делала в моем саду той ночью? Если ты, конечно, пришла не за помощью, хочу я сказать.

Она даже не пыталась отрицать. Не пыталась объяснить. Тишина разлилась между нами. Во мне медленно начало расти раздражение.

– Ну скажи уже что-нибудь! Зачем ты туда пришла!

Она по-прежнему не отвечала. Я быстро подошла к ней и дернула за руку, заставив повернуться ко мне. Сначала показалось, что она плачет. Ее худенькое лицо сморщилось. Но слез я не видела.

– Мне так жаль, – сказала она тихо. – Прости меня.

Я нахмурила лоб, непонимающе покачала головой.

– Что я должна тебе простить? Что ты мне сделала?

Она протянула руку и неловко дотронулась до верхушки креста. Потом снова посмотрела долгим взглядом. И тут в ушах у меня зазвенело. Земля завертелась под ногами, в висках застучало. Краем глаза я заметила поваленное дерево. Шатаясь, подошла и тяжело опустилась на него, схватилась за шершавую кору обеими руками. Крест… Могила…

«Кого ты здесь похоронила?» – «Ты ведь уже и так знаешь». Да, понимаю я, знаю. И мне хочется завопить от отчаяния.

Смилла, милая, нежная, маленькая Смилла. Прости, прости меня.

Вопль не вырвался из моего горла. Ни обвинения, ни жалобы. Ни звука. Я пыталась найти правильные слова и не находила их. В конце концов я смогла произнести что-то едва шевелившимся ртом.