Времеубежище - Господинов Георги. Страница 11

В некоторых предложениях он настойчив и довольно смел. Это что-то новое, он считал себя скорое нерешительным и робким. В последнем письме господин Н. предупреждает, что ей лучше не приходить, поскольку за ним явно следят. Какой-то коротышка в кепочке дни напролет проводит в кафе напротив их дома. Господин Н. смущенно поднимает взгляд.

— Ничего, ничего, — успокаивает его господин А. — Я не обижаюсь.

Господин Н. кладет письма в центр стола. Он не знает, может ли оставить их себе или должен вернуть. Господин А. снисходительно кивает: они для вас. Они продолжают обращаться друг к другу на «вы», хотя в настоящий момент у них обоих нет никого ближе собеседника.

Мало-помалу женщина, приходящая по четвергам, все больше занимает мысли господина Н. Но, неизвестно почему, это его скорее пугает, чем радует. Постепенно ее образ всплывает из глубин памяти, становясь все более отчетливым, как будто изображение проявляется на фотобумаге. Женщина собирает волосы в хвост, у нее седая прядь в челке. Вначале ему очень хотелось воскресить ее образ, но теперь он боится. Причина проста: он подозревает, что эта женщина способна пробить брешь в мощной плотине, которую он возводил в течение многих лет, и тогда неудержимым потоком хлынет то, что ему не хочется возвращать. Он просто не уверен, что выдержит. А с другой стороны, раз его когда-то любили, значит, он тоже существовал, вел активную жизнь, хотя многого и не помнит.

Наличие человека, которого он любил, служит доказательством собственной наличности. Но что же произошло потом?

В следующий раз господин А. преподносит еще один сюрприз. Из маленькой черной сумки он достает аккуратно завернутую в бумагу фотографию и протягивает ее господину Н. На черно-белом снимке — безлюдная улица. Под деревом стоят господин Н. и женщина. Стоят совсем близко друг к другу. Может, она хочет сказать ему что-то на ухо или поцеловать его. Непонятно. Тень от листьев рябью покрывает ее платье.

— Самая красивая женщина в Софии, — помолчав, говорит господин А.

Это признание повисает в воздухе — неуместное и несвоевременное.

— Она нравилась очень многим. Эта женщина была одним из источников ваших проблем. Хотя основная причина — ваши разговоры в кафе и книги. Особенно после событий шестьдесят восьмого. Но и она тоже. Она была дочерью одного писателя, который вас не выносил. Старый номенклатурщик. Многие шутили, что дочка — его единственное стоящее произведение. Она отдавала себе отчет, что у вас не может быть общего будущего. Ибо у вас самого не было будущего. Думаю, именно потому вас и любила.

Снова будущее. Господин Н. вспомнил бы, если бы мог, что никогда не думал о будущем. Слыша в компаниях разговоры о будущем при коммунизме, он усмехался и иронизировал. Космическое будущее было неясным и вызывало подозрения. Новый строй, новый мир, новые люди — все это казалось далеким и пустым. Однажды он сказал, что мысль о светлом будущем вызывает у него изжогу (это, разумеется, сразу же было записано). Позднее Бродский скажет красивее: «Мои расхождения с советской властью не политического, а эстетического свойства». Но я предпочитаю все же слова господина Н.: его несогласие с системой было физиологическим.

Существует мертвое, забальзамированное прошлое.

У всех людей моего поколения первое воспоминание о трупе одинаковое. Говорят, тогда существовал приказ министерства просвещения (и наверняка так оно и было на самом деле!), в котором говорилось, что ученики младших классов обязаны посетить мавзолей Георгия Димитрова. Учителям тоже следовало поклониться вождю, который очень любил детей и часто фотографировался с ними, несмотря на напряженный рабочий график. Полагалось отдать дань уважения герою Лейпцига, который смело поджег немецкий Рейхстаг. Так заявил один мой одноклассник, чем разгневал учителя. Вызвали родителей, объявили выговор и пр. «Геббельсу не удалось осудить Димитрова, а ты будешь называть его поджигателем?» — кричала на моего бедного одноклассника разъяренная классная руководительница.

Первая встреча со смертью осталась в памяти на всю жизнь. Мавзолей обеспечил эту встречу, так сказать, вживую. В дальнейшем при виде покойника в памяти сразу всплывало тело вождя. Мы знали, что нам неимоверно повезло. Что в мире не так уж много мавзолеев и препарированных тел. Об этом мы шептались, прежде чем войти в мавзолей, и хорошо, что нас никто не слушал, потому как нам здорово досталось бы. Мы ехали всю ночь с другого конца Болгарии на самом медленном пассажирском поезде. Рано утром нас, еще не совсем проснувшихся, повели в мавзолей, где пришлось долго ждать в ноябрьском тумане, так как еще было закрыто. Страх появился, когда подошло время посещений. Мы миновали гвардейцев у входа — они стояли навытяжку и не шевелились. А может, их тоже препарировали? Внутри полутемные коридоры освещались светильниками в виде факелов. Было зябко, как в холодильнике. Ну конечно, ведь мавзолей — холодильник. Подобие морозилки, куда наши матери прячут свиные отбивные и кур, чтобы не портились.

Приближаемся к залу с телом, уже видна стеклянная крышка гроба. Мой друг Демби шепчет: если присмотреться внимательно к закрытым глазам, можно увидеть, что ресницы легонько подрагивают. Так ему сказал брат, который уже бывал здесь.

Усопший казался пластмассовым, его пиджак и брюки выглядели более живыми. На лацкане пиджака я увидел ордена, усы вождя напоминали одежную щетку. Медленно проходя мимо головы, я за одну сотую секунды успел заметить совсем ясно, как левое веко слегка дрогнуло — раз, два… Я еле сдержался, чтобы не заорать. Вождь словно давал мне знак, подмигивая под стеклянной крышкой. «Ведите себя хорошо, потому что товарищ Димитров все видит», — строго говорила наша классная, угрожающе поднося указку к портрету вождя. «Да, да, видит, как бы не так», — сомневался я, и вот теперь он подмигивал, как бы желая наказать меня за сомнения. Еще и вправду окажется, что он вечно живой, как нам постоянно твердили.

Хорошо, что рядом был Демби, который спас меня от раннего метафизического страха. Я сомневался, что он заметил подмигивание (или это был знак только для меня?), но, как любитель биологии, проштудировавший все учебники старшего брата, друг все мне объяснил на примере опытов с мертвой лягушкой, описанных в книгах. Если лягушку, даже дохлую, подвесить с выпрямленными лапами, а потом пропустить через нее ток, она начнет дергаться, словно живая. «Мы будем делать такие опыты в шестом классе, — сказал Демби. — В общем, он мертвый, как лягушка, и никогда не встанет, но некоторые из его мускулов дергаются».

Обычно я прибегаю к этому объяснению, когда страхи становятся слишком метафизическими.

Господин Н. (конец)

— И все-таки как она пришла ко мне? — спрашивает господин Н.

— Она была женой вашего друга. Потом он стал сотрудничать с нами. Были у него грешки, и мы его прижали. Надо сказать, он особо и не сопротивлялся. Именно он являлся нашим главным источником, но вы всегда подозревали других. По крайней мере, так вы сказали по телефону.

— Вы прослушивали мой телефон?

Гэсподин А. оставляет вопрос без ответа.

— В тот день, когда ваш друг стал партийным боссом, она впервые к вам пришла. Это случилось после полудня в четверг. Первый из всех последовавших за этим четвергов.

Господин Н. внимательно слушает, и постепенно в его мозгу возникает образ женщины: длинные волосы с седой прядью в челке, небрежная летящая походка. Когда она шла по улице, все оборачивались ей вслед. Один известный режиссер был от нее без ума, даже поставил о ней спектакль. И актриса была под стать: длинные волосы забраны в хвост, а в челке седая прядь… Все поняли, кого она играет. Пьесу тут же запретили, режиссера перевели в другой театр, его брак был разрушен.

— Эта женщина приносила только несчастье, — сказал господин А.