Желтый ценник - Шавалиева Сания. Страница 16

Площадка между администраций и продуктовым павильоном была засыпана белым щебнем, настолько крупным, что приходилось выбирать, куда ставить ногу.

В одном месте все-таки оступилась, подвернула лодыжку. Стало совсем невмоготу.

Когда в груди появилась тянущая боль, Ася повернула к невысокому крыльцу синего вагончика администрации. Двери были закрыты. Дернула. Дверь не поддалась. Дернула сильнее, сверху задрожала крыша, задребезжало стекло в окне. Ася подняла голову, суеверно глянула на небо, словно оттуда протянулась чья-то царственная рука и придерживала дверь, давая время одуматься и сбежать.

Постояв немного, вновь взялась за ручку.

– Вот чего дергаешь? – на Асю вопрошающе, даже с укором, глядела женщина с ведром и шваброй. – Видишь же, что закрыто, зачем дергаешь, и так уже каждый день ручки отрывают.

– Когда откроют?

– Почем я знаю, когда надо, тогда и откроют. Дорогу дай!

Уборщица открыла вагончик ключом и громко захлопнула за собой дверь.

К вагончику подошла торговка в синей кофте и спортивных брюках с лампасами и справа от входа стала раскладывать стол. В металлические крючки двух трубок вставила ножки, натягивая покрывало, расправила трубки в стороны. Поставила на землю, проверяя устойчивость, покачала, несколько раз передвинула, потом стала раскладывать товар: мужские трусы, детские футболки, разноцветные носки, табличку «Куплю ваучеры». Убедившись, что все выложено, женщина подняла голову, и Ася вздрогнула от неожиданности. Она узнала Татьяну.

И Татьяна здесь?

Нет! Это не она. Ошиблась.

Да, она. Точно. Она.

– Тань, – тихо позвала Ася.

Таня откликнулась, улыбнулась, но совсем другой, чужой улыбкой. Дрогнули лишь губы. Грустные глаза не шелохнулись, словно жили отдельной жизнью. А ведь какая у Татьяны была роскошная улыбка, на все лицо, с чудесными лучиками вокруг глаз. Смеялась она заливисто – на всю комнату.

Первым чувством был испуг. Вспомнилась свадьба. Ася пригласила Татьяну быть свидетельницей. Татьяна долго отнекивалась, ссылалась на загруженность. Ася настаивала. Лучшая Асина подруга Алина вдруг отказалась быть свидетельницей, тут было несколько причин. Самая главная – Алинин муж был русским, а свадьба намечалась татарская, да еще и безалкогольная. Революционные веяния нового правительства. Возникало ощущение, что разрешалось бить, грабить, стрелять, только делать это все на трезвую голову. Виноградники вырубили, водку запретили. Вдруг стало модным говорить только на татарском языке. Пока запуганный обыватель подчинялся, справлял безалкогольные свадьбы, спешно учил татарский язык, наглецы шли напролом. Подпольно гоношили водку, торговали отравой, покупали какие-то бумажки с грабительскими печатями и захватывали все вокруг. Директора магазинов, заводов, совхозов вдруг становились хозяевами, а работники – рабами. Не сразу конечно. Сначала всем выдавали бумажки с непонятным названием «ваучеры» и призывали быть богатыми и успешными. Ушлые сориентировались, обещая золотые горы, выманивали ваучеры у простофиль и пропадали навеки. Прошло много лет, прежде чем обыватели поняли, как виртуозно их нагрели. Они привыкли верить власти, ее твердости и решимости и по-другому жить не умели.

Татьяна была образцом патриотизма – комсорг общежития. По статусу она занимала отдельную однокомнатную квартиру. Ася в это время ютилась в комнате на семь человек – училась спать среди толпы народа, музыки и обалденного запаха жареной картошки и мяса. Девчонки в основном были деревенские и привозили продукты из дома. Ася же существовала на талоны: в месяц кило шестьсот мяса, или восемьсот граммов вареной колбасы, или четыреста – копченой. Выбирай что хочешь. Ася стояла перед прилавком, щедро заваленным мясными продуктами, нервно мяла коричневую бумажку с синей печатью. «Месяц, год, товар» – так коротко и ясно обозначался момент праздника желудка. Желудок, не принимая политики партии, требовал: «Все-все-все, и это-это-это, и желательно много-много-много». Особенно это чувствовалось, когда Ася переехала из маленького шахтерского поселка в город-автогигант. Там мамины домашние котлеты, здесь – разноцветные талоны: на масло – белые, на крупу – серые, на мясо – коричневые. Иногда Асе везло, и она покупала у старушки ведро картошки. В основном питалась в заводской столовой. Прилипшая к тарелке лепешка картофельного пюре и серая котлета, затерянная в огромном количестве бурдового соуса. Именно бурдового, потому что другого названия для этой подкрашенной и подкисленной томатной пастой бурды не находилось.

Татьяна бесконечно поднимала патриотический дух девочек общежития, устраивала дискотеки, встречи с поэтами, которые своим нудным чтением убивали свои гениальные творения. Татьяна организовывала слеты и была в курсе всей комсомольской жизни завода. Иногда избранных приглашала в свою комнату на междусобойчик, девчонки оттуда появлялись воодушевленные и окрыленные, потому что их угощали шпротами и гречневой кашей. Ася ни разу не удостаивалась такой чести.

Татьяна с Асей сдружились, когда ее выбрали комсоргом цеха. Стали встречаться на собраниях у генерального директора и на комсомольских мероприятиях.

Все это было в той, советской жизни.

Эта нечаянная встреча просто перевернула сознание Аси. До встречи с Татьяной она так себя, любимую, жалела, что была уверена: происходит какая-то ошибка. Случился временный сбой, еще немного – и все придет в норму, она вновь устроится на завод, Руслан начнет получать зарплату, лет через пять получат квартиру, Руслан пойдет по карьерной лестнице, а Ася займется детьми, будет водить их в художественную или музыкальную школу.

Асе однажды приснилось, что при рождении получила серебряную пластинку с описанием судьбы. Но прочитать не получилось, поэтому то, что хотела прочитать, придумала сама: «…бла-бла-бла, рождена для семьи, детей, и будет жить во дворце с четырьмя башенками». Что было начертано на серебряной пластине на самом деле она не помнит, может, не разобрала черные каракули: «фи-фи-фи, ты чмо и твое место… на рынке». Асю реально штормило, утром она себя жалела, а вечером ругала и ненавидела. Ася была отнюдь не сумасшедшей, вообразившей себя божеством. Наоборот, трезво оценивала свою жизнь и это существование. То, что лепнина с потолка ее дворца рушилась, грозя засыпать до макушки, ее ничуть не расстраивало. Угнетало то, что дети голодали. Они просились зайти в магазин не для того, чтобы мама что-то купила, а просто так, просто посмотреть. «Просто посмотреть на молоко и хлеб» – повергло Асю в шок. Это стало самым мощным поводом, чтобы выйти на рынок.

Татьяна для Аси была образцом для подражания.

«Не сотвори себе кумира!» в этот раз не сработало. Тогда она сотворила себе кумира Татьяну, и теперь ее кумир тоже стоял на рынке. Еще один удар по балде: «Думай! Чего ты здесь стоишь, такая нарядная, и сомневаешься. Да кто ж тебе сказал, что торгаши – люди второго сорта. Сама сказала, сама поверила, сама расстроилась. А вот засунь свою гордыню куда подальше и начинай работать. Еще и еще раз тебе доказать, что это не каторга, а очень хорошо оплачиваемая работа? Да, тяжелая! Да, непрестижная! Обычная работа. И если ты хорошо будешь ее работать, она хорошо будет тебе платить».

Как только Татьяна разложила товар, пошел народ, словно включили магнитофон. Потянулась черная лента звуковой дорожки, в динамиках зазвучали привычные вздохи и ахи: «Почем? Че так дорого? Уступите?» Татьяна солировала, вела свою партию, тихо, одиноко, устало. Иногда привычная дорожка отключалась, происходил обмен: трусы – в сумку покупателя, денежка – в сумку Татьяны.

Не очень шибко, но на сто «почем?» – одна покупка. Ася простояла около Татьяны примерно часа два, практически до обеда. Таня тихо отвечала. Все это было смерть как скучно и уже пересмотрено много раз.

Подошла женщина. На голодный желудок Ася сразу уловила застарелый запах пирогов, настолько въевшийся в ее одежду и в каждую клетку ее тела, что выдавал человека с головой.