Разночинец (СИ) - Прутков Козьма Петрович. Страница 57

— Здравствуйте, господин Лайне. Господин Сиканен. Чем обязан? Что происходит?

— Вот, англичанина привезли.

— Англичанина?

— Да. С «Каледонии».

— Присаживайтесь. И англичанина усадите, — предложил пристав, опускаясь обратно в кресло. — «Каледония», «Каледония»…

— Это судно, которое затонуло полгода назад.

— Вспомнил, вспомнил, слышал, слышал. Но полгода… Где можно было бродить полгода? Где вы его хоть нашли?

— Его приютила Сиркка Халла.

Услышав знакомое имя, англичанин встрепенулся:

— Силкка Халла! О! — пьяный показал два больших пальца, всем видом изображая восторг.

— Понятно, — кивнул пристав и вздохнул. — Документы-то у него есть?

Староста положил на стол кожаную папку, называемую bowgett или breast wallet, прародителя современных бумажников. Пристав раскрыл кошелек и ожидаемо обнаружил в них побывавшие в воде и слипшиеся листы каких-то бумаг, разобрать на которых хоть что-то не было никакой возможности. Лучше сохранились банкноты, хотя и они имели плачевный вид. Три однофунтовых бумажки, пять фунтов какого-то Клайнсдейл-банка и акцепт на двадцать фунтов с датировкой 1877 года Банка Глазго.

— Вот ведьма! Удружила! — сквозь зубы проговорил пристав. И добавил упавшим тоном: — И что теперь делать?

— Оформлять и пусть валит в свою Англию. Кстати, его вроде Джордж зовут.

— Надо опросить, — смирился с предстоящей работой пристав.

— Эй, англичанин! — окликнул иностранного гостя Сиканен.

— Not English. Scott! — отвечал найденыш.

— Оно и видно, что «скот», — последнее слово пристав произнес на русском, а затем перешел на английский, ну как он его понимал и умел. — Джордж, сейл аут…

— Yes, they were sailing… George, Harris and… I’m not fat, — пробормотал пьяница и принялся звать и даже свистеть. — Montmorency! Montmorency!

— Ты Джордж Харрис? — уточнил пристав.

— No! No! — запротестовал брит. — Harris sings couplets. Every to garden!

— Что он говорит? — поинтересовался пристав у Сиканена, которого знал как знатока языков.

— Харрис этот, выходит, куплетист. А дальше бред какой-то! Все в сад! — перевел полиглот.

— Yankees go home! Go!

— Какие мы тебе янки? — рявкнул Сиканен. — Как тебя зовут, пьянь? Ват ис йо нейм?

— Георг Александр Ярк, сэр! Судно «Каледония», порт приписки Абердин, сэр! — вполне по-человечески, и даже почти на финском, ответил мореман, после чего, исчерпав все силы, обмяк на стуле и заснул.

— Уберите, — махнул рукой пристав, записывая для памяти данные клиента.

***

Очнулся я в доме старосты. Голова раскалывалась, организм испытывал сушняк, что та колючка в Сахаре. Комнату, дом, остров и наверно всю Финляндию раскачивало как на качелях. Что же это я такое пил? И главное сколько? Под черепушкой время от времени стучали друг об друга, какие-то воспоминания с ощущениями, взрываясь от этого что те фугасы. И мысли, обрывки мыслей… На английском, блин, на английском!

Yesterday, all my troubles seemed so far away.

Now it looks as though they’re here to stay.

Oh, I believe in yesterday.

Это что? Я пою? В самом деле? У меня же голос как у Каррузо в исполнении Абрамовича! У гиены приятней.

И виделась женщина, внимательно слушающая песню. И от ее красоты бросало в жар. И чудилось белое женское тело, горячее и ненасытное. И всякие непотребства. Много, много, слишком много всякого и разного, где можно и как можно, и даже как нельзя. Так что и фантазия пасовала, и сил не осталось.

Я пил, и напитки, и любовь, и меня выпили досуха, до самого донышка.

И вновь всё кружится… Ну здравствуйте, обморок и забытье!

А где-то из той космической темноты, что была до рождения мира, доносится:

We are the champions!

We are the champions!

Оf the World!

Ненавижу Квин и Меркури! Но как поют, собаки!

У моего ложа стоял Матти Лайне, в белой рубахе, как архангел, а рядом ангел Сиканен.

— Что он бормочет? — спросил Матти.

— Что-то поет на английском. Это из него ведовство Халла выходит.

— Не перестаралась ли Сиркка? Как бы он skotom не остался.

— Сиркка опытная ведьма! Очухается!

Когда я очнулся в следующий раз, комнату самую чуточку покачивало, но опасений, что Финляндию вот-вот куда-нибудь унесет со всеми ее гранитными скалами, островами и озерами уже больше не было.

Стакан простокваши ухнул в желудок, унося с собой остатки похмелья, а горячая уха по-царски со ржаным хлебом и еще с одним стаканом простокваши совершенно вернули меня к жизни. Хлеб, к слову, прямо при мне сняли с жерди, разломив пополам. Под потолком за кисеей висело еще несколько таких же лепешек с дыркой. Очень непривычный для меня способ хранения хлеба. Заканчивала обед густая простокваша виили с целой пригоршней лесных ягод насыпанных сверху горкой. Она была настолько густая, что ее надо было есть ложкой.

Фух! Жив-здоров и полон сил, хоть сейчас к Сиркка Халла!

При воспоминании о прекрасной финке заныло в сердце и внизу живота. Приворожила, как есть приворожила, ведьма!

Я посмотрел на братьев Лайне — они оказали мне честь разделить трапезу и сидели напротив.

Эти меня к ведьме не отпустят. Даже на денек, даже на минутку. Потому как могу там у нее на хуторе и остаться, пока не выгонит. Помню я судьбу конунгов Норвегии Харальда Прекрасноволосого и Эйрика Кровавого Топора, отца и сына, которых околдовали финки и держали их в повиновении до самой смерти, своей или мужа.

Home is where the heart is! Вот только мое ли это сердце говорит? Или это наведенные мысли, колдовство?

И еще одна мысль царапнула, но была столь обидна для моего самолюбия, что я поспешил ее отбросить, забыть!

Давайте оставим прошлое прошлому. Let bygones be bygones.

Визит к ведьме точно не прошел даром. Я теперь и думаю по-английски. Не Уинстон Черчилль, конечно, но запасец слов для среднего англичанина сойдет. А ведь все вытащено из моей памяти! Много там накопилось всякого — песен, фраз из фильмов.

To be, or not to be, that is the question:

Whether 'tis nobler in the mind to suffer

The Slings and Arrows of outrageous Fortune

Or to take arms against a sea of troubles,

And by opposing, end them. To die, to sleep.

Вот! Помню даже Шекспира, а не только песенки популярных групп.

Финны и не понимают, какое сокровище рядом с ними. Сиркка такое бы могла выудить из моей памяти! Но лучше и не думать о таком. Оказаться в клетке, пусть и золотой — так себе перспектива! Лучше уж уехать в Чили, здоровее буду.

К слову, я теперь Георг Александр Йорк, матрос с затонувшего полгода назад британского судна «Каледония», порт приписки Абердин.

С именем было все понятно: я хотел просто перевернуть имя и фамилию. Вместо Георгиева стать Георгом, а вместо фамилии использовать имя. Свое настоящее имя, Ярополк, правда в сокращенном варианте — Ярик. Как Ярик стал Йорком — не помню и не представляю… Что касается Александра, ну вот хотелось мне такое имя. Я даже хотел так назваться в самом начале своих приключений, но почему-то выбрал себе Семен Семеныча. Так что нечего удивляться тому, что со мной происходило дальше. Вот действительно: как вы яхту назовете… Посмотрим, как с новым именем все повернется.

Официальные документы из полицейской управы у меня есть, как и справка местного морского начальства, что пароход «Каледония» затонул тогда-то, там-то и там-то, широта, долгота. А я значит служил на утонувшем корабле. Финны утверждают, что помогут поменять финские бумаги на британские у консула в Германии. Не верить мне нет повода.

Но прежде чем отплыть, мне предстоит съездить в Або, чтобы посмотреть несколько паровиков. Братья Лайне, как понимаю, хотят убедиться, что я не растерял своих знаний механика. Знали бы они, что, собственно, таковых знаний у меня-то никогда и не было! С другой стороны, и мне практика полезна. Это и дополнительные деньги, и опыт, что еще ценнее.