Когда пал Херсонес - Ладинский Антонин Петрович. Страница 27

Как эта героическая повесть не походила на наши скудные времена! Но непостоянный характер херсонитов был передан в легенде достаточно точно…

На следующую ночь снова ужас овладел корабельщиками. Во мраке послышались крики:

– Плывут руссы! Скифы нападают на нас!

С хеландии «Великомученица Варвара» полыхнул огонь. Однако тревога оказалась напрасной. Скифов не было. Но при вспышке огня можно было увидеть в море ладью, которая приближалась к кораблям, стоявшим в ту ночь на якоре у острова Св. Климента. В ночной тишине мы услышали диалог:

– Кто вы? – кричали с кораблей плывущим в ладье.

– Монахи из киновии Святого Климента.

– Куда плывете?

– На пепелище.

– Сколько вас?

– Трое.

Дрожащие от страха монахи поднялись по веревочной лестнице на корабль «Двенадцать апостолов». Обманув бдительность скифов, они вышли с наступлением сумерек из херсонесской гавани и пустились в опасное странствие с целью достичь ромейских кораблей. Им хотелось посмотреть, что осталось от монастыря на острове. Монахов привели ко мне, и они упали на колени.

– Что происходит в Херсонесе? – был мой первый вопрос.

Они стали вопить, перебивая друг друга:

– Погиб Херсонес! Разорен прекрасный город! Скифы наводнили его, как волны морские. Многих жителей убивают… Стратиг погиб от русских мечей…

От них-то я и узнал о том, что произошло за последние дни в Херсонесе. Монахи подтвердили, что некоторая часть города сгорела. Базары были разграблены, и в городе не осталось ни одной амфоры вина. Владимир занял со своими близкими дом стратига, и каждый день там происходят пиры. Руссы любят пить вино, может быть, в связи с суровым климатом своей страны. Но князь запретил воинам осквернять церкви и наносить ущерб домам и имению священнослужителей. Якобы епископ уже дважды совещался с князем. Монахи уверяли нас, что на этих совещаниях речь шла не о чем ином, как о мирных переговорах с василевсами.

Дальнейшее подтвердило их слова. На другой день утром мы увидели, что из херсонесской гавани отплывает ладья, украшенная коврами. Это был христианский корабль, потому что солнце поблескивало на его крестах и хоругвях. К нашему удивлению, в ладье оказался сам херсонесский епископ Иаков с пресвитерами в золотыхи серебряных облачениях. Заплаканный мальчик держал в руках икону Богородицы. Диакон бряцал кадилом. За священниками стояли скифы в красных и голубых плащах, но без оружия. Судя по одежде, это были знатные воины, посланцы князя. Мы смотрели на них изумленными глазами и не знали, что все это значит. Поразительна были красота этих людей, их спокойствие, их мощь и соразмерность всех членов.

Прежде чем ладья пристала к «Двенадцати апостолам», я успел надеть на себя воинские доспехи – панцирь, поножи и меч – и накинул на плечи вышитый золотыми орлами черный сагий. Леонтий тоже надел присвоенную его званию белую хламиду с золотым тавлием.

Корабельщики, свесившись за борт, с любопытством смотрели на приплывших в ладье. Епископ держал в руках дикирий и трикирий и крестообразно осенял ромейский корабль. Священники пели стихиры. Высокий, взволнованный голос мальчика звенел в хоре гнусавых басов. Епископ был тучным человеком, с лицом, заросшим до глаз черной бородой. Иподиаконы, повязавшие себя крест-накрест орарями, казались в сравнении с ним пигмеями.

Странно меняется жизнь, когда военные обстоятельства вдруг нарушают ее мирное течение. Подобное зрелище не могло бы представиться и во сне. Но я собственными глазами видел, как епископ в сияющем облачении, с осыпанной жемчугами митрой на голове, поднимался на корабль по веревочной лестнице, а корабельщики протягивали ему с помоста мозолистые руки, предлагая сыновью помощь. Слабосильный иподиакон поддерживал его, как будто бы он мог справиться с тяжестью огромного архиерейского тела. За епископом поднялись на корабельный помост остальные. Вокруг расстилалось сияющее море. Солнце ослепительным шаром всходило над головой. Вдали были видны на херсонесском берегу городские желтоватые башни. Черные ромейские корабли неподвижно стояли на якоре.

На помосте постлали красный ковер. Мы встали на него, Леонтий и я: он – представитель гражданской власти, я – воинской. Заспанный Никифор Ксифий поспешно застегивал фибулу хламиды. Нас окружали схоларии в панцирях из медной чешуи.

Епископ тяжко дышал. Опираясь на посох, иерарх молча стоял перед нами и смотрел мученическими глазами на ромейских воинов. Мы тоже молчали, потому что он прибыл на корабль в сопровождении врагов христиан. Наконец епископ скосил глаза на восковую табличку.

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа… Приветствуем прибытие ромеев в сии воды. Да продлит Господь дни христолюбивых василевсов наших Василия и Константина, а над врагами дарует им победу и одоление и во всем благое поспешение…

Небо сделало меня свидетелем величайших событий, ужасных войн, несчастий и катастроф. При одной из таких катастроф я присутствовал на помосте «Двенадцати апостолов». Необычайное действо разыгрывалось перед нами. Владимирпредлагал мир, обещал вернуть ромеям захваченный город и всю Таврику, предлагал помощь в борьбе с азийскими мятежниками, но требовал соблюдения обещаний, данных василевсами. Они ни для кого не были тайной. За шесть тысяч варягов против Варды Фоки василевсы обещали отдать варвару руку своей сестры. Теперь он требовал соблюдения договора. Впротивном случае угрожал, что пошлет воинов на Дунай, сотрет с лица земли несчастный Херсонес.

Маленькие глазки Леонтия забегали. Это не ночной бой, теперь он был в привычной для него атмосфере. Уже его служители несли бронзовую чернильницу, папирус и трости для писания, как будто теперь что-нибудь зависело от тростника, а не от меча. Несдержанный на язык Никифор Ксифий шепнул мне:

– Шуршит папирусом, как мышь.

А мне казалось, что это только страшный сон. Вот все рассеется, как дым, и ничего не будет. Но все было по-прежнему. Море сияло. Черные ромейские корабли стояли на якоре. Иподиакон высыпал в море горячие угольки из кадила. Думая, что это пища, к ним подплыла стая серебристых рыбок.

На другой день переговоры продолжались в Херсонесе. Как обычно, ими руководил по всем правилам ромейской премудрости магистр Леонтий Хрисокефал. Дело было весьма ответственным. Теперь я понял, почему василевс послал в Херсонес этого опытного и ловкого человека. Сам я со своим вспыльчивым характером не был бы пригоден для такого предприятия.

Встречи с руссами происходили в белом доме покойного стратига. Владимир, окруженный самыми знатными воинами, руссами и варягами, сидел на короткой и обшитой золотой материей скамье, на которой раньше восседал в торжественные моменты стратиг Стефан Эротик. Князь широко расставил мощные колени, опираясь подбородком на тонкую, красивую руку. Пальцы его были украшены перстнями. Это была рука человека, взращенного в холе. Но на князе была простая белая рубаха и такие же штаны с зелеными ремнями обуви. Один из воинов держал над его головой голубое знамя с изображением, которое напоминало мне лилию. Кажется, оно было знаком того рода, из которого происходил русский князь.

Я смотрел на князя с большим любопытством. Это был человек лет тридцати пяти, довольно высокого роста, стройный, с широкими плечами, но с тонкой талией. Под рубахой чувствовались сильные мышцы. У него были голубые глаза, над которыми нависали дуги густых рыжеватых бровей, и несколько плоский нос. На щеках играл легкий румянец. Как и его отец, он брил подбородок, но оставлял длинные усы. Они были у него такие же светлые, как у Святослава. Копну русых волос не украшала никакая диадема.

Да, это был русский герой, человек с жестоким сердцем, колебавший теперь самые основы нашего государства. Лев Диакон доказывает, что один из предков Владимира – Ахиллес. Такое заключение историограф сделал потому, что, подобно гомеровским мирмидонянам, руссы сражаются в пешем строю и что у них мирмидонские погребальные обычаи. Лев убеждал меня:

– Вспомни! Подобно Владимиру, Ахиллес тоже был голубоглазым и русым и, по мнению Агамемнона, отличался вспыльчивым характером. И разве не носил он плащ с застежкой на правом плече, как это в обычае у руссов?