Горец. Гром победы - Старицкий Дмитрий. Страница 48

Как же быстро может надоесть хмурое небо.

Паролет стоял на лугу, сливаясь своим осенним камуфляжем с ближайшей рощицей. Снизу его покрасили в «голубое небо». Точная копия моей первой модели, только двухместная. Биплан с толкающим винтом на высоком четырехколесном шасси.

– Ну что, мичман, птичка к полету готова? – спросил я, не сходя с коня, летчика, который ходил и пинал сапогом гусматик на высоких спицованных колесах.

Слез с седла и отдал повод денщику.

– Так точно, командир, только что по второму разу все проверил. Можно лететь.

Паровая машина уже работала, периодически спуская с шипением тонкие струйки избыточного пара. От самого парогенератора никакого шума слышно не было.

– Тогда полетели, ты за штурвалом, а я сегодня за наблюдателя, – заявил я, снимая шинель и принимая от денщика меховую куртку, деревянную кобуру пистолета Гоча и ППГС.

Лицо мичмана украсила дурацкая улыбка.

– Да, да… ты за штурвалом, – подтвердил я. – Доверяю. Только оружие не забудь. Вдруг придется на вынужденную садиться.

Мичман махнул рукой, и к нам подбежали штатные заводские механики. А я полез в гондолу на переднее сиденье. Кабиной это сооружение назвать было трудно. Прям самолетик на качелях в детском парке.

– Как пар? – крикнул мичман механикам, закрепляя у себя в кабине автомат.

– Давление достаточное, – услышал я ответ.

– Стопор?

– Свободный.

– Контакт!

Пропеллер с легким скрипом повернулся за моей спиной.

– Есть контакт, – крикнул механик.

– От винта!

– Есть от винта.

Пропеллер закрутился с шуршащим шумом большого вентилятора. Рева мотора, как на двигателях внутреннего сгорания, не было. Не ощутил я и сильной вибрации. Паровоз и тот больше шума производит.

– Колодки убрать, – продолжал командовать пилот.

Механики потянули веревки, освобождая колеса от тормозных колодок.

Самолет двинулся вперед, слегка подпрыгивая на кочках. Набрал скорость на лугу и легко оторвался от земли.

Когда набрали первую сотню метров высоты на пологой глиссаде и пошли на разворот с легким креном, я похвалил летуна.

– Молодец, мичман, хорошо взлетел. Который полет?

– Двадцать девятый сегодня будет, командир, – откликнулся он.

– Обогнал меня уже, – вздохнул я.

Мне самому до смерти хотелось сидеть за штурвалом, но… мое дело сейчас наблюдать местность, на которой предстоит воевать.

– Все равно, командир, вы – первый, – проявил мичман легкий подхалимаж.

– Аэростат привезли? – задал я этот вопрос, чтобы мягко прекратить эти саввадзедунские речи.

– В пути пока. Но к вечеру дотащат. Его стирхами волокут. И компрессор с ним. И лебедку. Там большое хозяйство оказалось.

– Дай бог, дай бог, – вырвалось у меня.

– Командир, неужели вы из этих, которые верят в оставшегося бога?

– Нет. Просто поговорка такая осталась в наших горах. Ушедших богов было много. В древности, приговаривая так, считали, что кто-нибудь из них да откликнется.

Фух… вроде отмазался.

– Все, все, командир, выше не полетим, там облака пойдут сплошняком.

– Какая высота?

– Полтора километра.

– Давай поворачивай к линии фронта, уже не добьют до нас. Но ниже километра не опускайся, чтобы не словить шальную пулю.

– Принял, – отозвался мичман, и биплан, накренившись, стал совершать очередной поворот.

На удивление мы разговаривали в полете, не особо напрягая голоса. Большое преимущество паровой машины перед вечно ревущим двигателем внутреннего сгорания.

Откинул со стенки раскладной столик и, преодолевая завихрения воздуха в открытой гондоле, закрепил на нем зажимами карту. Теперь только от зоркости глаз и внимательности моей все зависит. Но мне не первый раз летчиком-наблюдателем выступать. Правда, на самолете – первый. До того только на дирижаблях. Совсем разные ощущения. На дирижабле чувствуешь себя намного защищенней.

А хорошо мои бронеходы замаскировались. Сверху и не видно совсем. Вот уже показались и наполовину построенные скелеты мостов для наших коробочек, облепленные саперами, как соломинка муравьями.

Увал.

Ближние наши тылы и линии траншей, разделенные нейтральной полосой, запутанной рядами колючей проволоки.

Отметил необычно людные командные пункты противника и махнул мичману рукой, указывая, что надо лететь в ближние тылы врага. Туда, куда скакали посыльные всадники, сверху похожие на юнитов компьютерной игры.

Первая авиаразведка в этом мире состоялась. И провел ее я – Кобчик!

Сели в ста километрах севернее, где у нас заранее был оборудован аэродром подскока с бочками дистиллированной воды, керосина и масла.

Мичман с дежурным механиком колдовали над регламентом обслуживания, а я поднимал карту по записям в блокноте.

Как заранее ожидалось, фронтовая разведка противника не дремала. Вскрыли нашу подготовку к атаке качественно и заранее стягивали резервы и дополнительную артиллерию, вплоть до корпусной. Восьмиорудийную батарею длинных шестидюймовок я сам видел на марше. Шла эта механизированная колонна с запада. Пушки тягали большие угольные рутьеры, густо дымя высокими паровозными трубами. Считай, корпусной резерв бросили против нас республиканцы. И две дивизионные батареи сдвигались ближе к линии наших мостов с севера и с юга. Итого против нас, кроме траншейных малокалиберных пушек и бомбометов (которые республиканцы быстро с нас собезьянничали), будет действовать целых три батареи полевых трехдюймовок. Двадцать четыре ствола. Это не считая тяжелых пушек. Сурово.

С юга от железной дороги не двинулось ни одно орудие.

А вот с севера по рокаде тянулась в нашу сторону еще одна колонна дивизионных пушек. Кого-то на время совсем обездолили на «арту». Сейчас выясним кого.

Кроме артиллерии шли в сторону предполагаемого нашего прорыва пехотные колонны и обозы.

Сверху все было видно под ясным зимним солнышком как на мониторе компьютерной пошаговой стрелялки.

На промежуточном аэродроме заправились и вылетели в тыл, в штаб фронта – отвезти разведданные и получить последние приказы. Армия на то и армия, а не партизанский отряд, что все делается по приказу. Причем письменному.

На обратном пути повстречали дирижабль «Гурвинек III». Покачали ему крыльями, приветствуя, хулигански облетели вокруг. Из гондолы, заметив имперские опознавательные знаки на наших плоскостях, приветливо замахали руками.

Во фронтовом штабе переполох. Прибыл император из столицы. Сразу накрылась нормальная работа. Сам штаб выглядел как разворошенный муравейник. А уж что вокруг творилось… Городишко просто «вымер». Никого на улице без униформы. Кирасиры на лошадях улицы патрулируют, числом не менее отделения каждый патруль.

Благо что посадочное поле для дирижаблей находилось недалеко, а то не знал бы, как до штаба фронта добраться. Всем ни до кого. Император прибыл! В этот раз на поезде, иначе и к причальной мачте мне бы не приземлиться. Где-то за городом площадку бы пришлось искать левую. А под снегом это чревато. Снег все равняет – и кочки, и ямки.

Но мичман молодец, приземлился, как в ласковую женскую ручку.

Поздравил пилота с юбилейным вылетом и поплелся в штаб, загребая бурками давно не чищенный грязный снег с улиц. Пополам с конскими яблоками. Здесь хоть всего километров семьдесят севернее, а было существенно холоднее, чем в лесу временного расположения моей бригады.

Штаб охраняли в две нитки дворцовых гренадер. Но даже через внешнее оцепление императорских гвардейцев меня не пустили. Вызвали офицера.

Гвардейского лейтенанта, недовольного тем, что его выдернули на мороз, я вежливо попросил:

– Лейтенант, передайте генералу Моласу, что барон Бадонверт прибыл с воздушной разведки.

Одет я был, как из самолета вылез. Дубленая летная куртка без знаков различия и деревянная кобура на боку. На меховой шапке очки-консервы сдвинуты на лоб. Штаны ватные и бурки от рабочего комплекта бронемастера.