Третья истина - "Лина ТриЭС". Страница 111

– Спасибо. ИндУльгенция. Нет.

– На остановке можно мне выйти, посмотреть?..

– Если хочешь.

– Мне не очень хочется. А вам?

– Мне? Нет.

Кузьмин вошел в вагон и возбужденно прошелся вперед-назад:

– Павел Андреевич, новости вот какие: в Смоленске придется задержаться на неделю… Может быть, вам это и не слишком удобно, но я бы не посоветовал продолжать путь без меня. Вы понимаете? – Кузьмин многозначительно посмотрел на Виконта. – Все эти обременительные хлопоты с пропусками... бесконечные выяснения личности... более мучительны, чем задержка на неделю. Что вы решаете?

– Что ж. Время терпит.

– Хорошо, что вы не возражаете, Павел Андреевич.

– Вы в Смоленске на меня каким-то образом рассчитываете, Виталий Константинович?

– Может быть, и понадобится ваша помощь, но не в военных, так сказать, действиях. Просто, как грамотного человека.

– Писаря? – хмыкнул Виконт.

– Сам пока не знаю. Верите, сам превращался уже и в писаря, и в счетовода. Управление – сложное дело, Павел Андреевич, энтузиазма тут мало. Чиновники частенько отказываются добросовестно выполнять свою работу.

– Что, саботажи у вас – частое дело? С этим трудно бороться, я думаю.

– Главное – некому. Против оружия можно выставить более сильное оружие. Но тут нужно выставить более сильное образование, а его-то и не хватает. И они чувствуют себя королями положения.

– Понимаю. Locus majoris resistentiae, – сочувственно кивнул Виконт. – Но чиновник из меня никакой.

– С латынью у меня всегда были нелады, – засмеялся Кузьмин.

– Это значит: «Место наибольшего сопротивления». – Саша одарила их парой слов и снова отвернулась к окну: ее ведь к разговору никто не приглашал.

– Любишь латынь, Саша? По гимназии помнишь? – вот на Кузьмина ее образованность произвела впечатление.

– В гимназии не было такого предмета. Это как раз Павел Андреевич любит, и я попутно запоминаю. А моя воля– mea voluntas – я бы близко к этому мертвому языку не притронулась.

– Не подошла.

– Да, да, Поль, не подошла, конечно, не подошла. Я бы лучше итальянский учила.

– Я все забываю, что ты девочка. В женской ведь совсем другая программа. А у вас, Павел Андреевич, филологическое образование?

– Нет.

– Какое же?

– Начинал в Риме, в Accademia di San Luca.

– Не слыхал, а чему там учат?

– Это один из трёх знаменитых художественных центров Италии.

– Значит, вы художник!

– Два года проучился. Не завершил. Параллельно прослушал курс физиологии и анатомии в Universita degli studi di Roma La Sapienzа, в Римском университете, то есть. Это полезно для художника, коим я собирался в те времена стать.

– Война помешала?

– Нет.

После недолгого молчания Кузьмин начал снова:

– А я после этого случая с письмом думал, что ваша профессия – языки. Меня тоже учили французскому в свое время, но у вас, конечно, не гимназические знания, признайтесь, а то мне будет просто обидно.

– Признаюсь, не гимназические.

Совсем плохо: даже готового улыбаться Виконта она не может ничем заинтересовать. Он улыбается, но не ей!

Написанное по-французски письмо, упомянутое Кузьминым, нашли в брошенной усадьбе среди важных документов и доставили Кузьмину на одной из станций. Он принес его вчера в вагон, долго сидел над ним и, наконец, бросил:

– Поразительно, как женщины в серьезные годы умудряются заниматься такой дребеденью.

Кстати, именно эта фраза впоследствии выросла в исповедь о его разочаровании в невесте и горестном отказе ей. Но тогда речь шла совсем не о том. Виконт отозвался на его слова:

– Что, вместо военных планов найдены лирические записки? Женщины украшают и разнообразят нашу жизнь, Виталий Константинович, но не более того. Не стоит требовать от них многого. Будьте просто благодарны.

Пока Саша определялась с отношением к его словам, Кузьмин продолжал:

– Насколько я разобрал, какие-то излияния о прекрасных магазинах около музея Клюли.

– Клюни, наверное. О Париже речь? Там есть музей в hôtel de Cluny.

– Извините, но здесь именно так. Поглядите сами.

Виконт прочитал листок и, возвращая, заметил, что в письме почти в каждом слове ошибки и особенно перевраны некоторые названия. Сашу они не позвали посмотреть, и она сидела, готовая заплакать. В прежние времена Виконт обязательно показал бы ей текст. Хотя бы для того, чтобы проверить, заметит ли она эти самые ошибки. А тут… рассуждают о… Франции, французских словах… как буд то не она наполовину француженка и пять лет безвылазно жила в Рамбуйе. Правда, ни отеля Клюни, ни какого-то последовавшего вслед за тем Бульмиша она не знала… но, все-таки, обидно до того, что невозможно уже терпеть. Пришлось опять набраться храбрости и спросить. Может быть, ей уже и не отвечают?

– Нôtel de Cluny – бывший монастырь ордена Клюни, ныне музей Средневековья в Латинском квартале, Бульмиш – так студенты называют Бульвар Saint-Michel. Он тоже неподалеку от Латинского квартала, – откликнулся Виконт ровным голосом, неизвестно к кому обращаясь, – но именно Boul Mich,а не Boar[81] Mich, –повернулся он к Кузьмину.

– Может быть, эта женщина, как я, путала буквы?– попыталась внести свою лепту Саша.

– Виталий Константинович, это письмо что, писала нерадивая гимназистка? Не похоже, обороты абсолютно верные, стиль литературный, я бы сказал. Не хотели бы, чтобы я подчеркнул ошибки?

– Да, да, пожалуйста, Павел Андреевич, мне пришла в голову одна идея.

– Охотно выполню вашу просьбу. Не составит никакого труда.

– Довольно странные ошибки. Вы не находите? – пробормотал Кузьмин, следя за рукой Поля и исправлениями.

– Нетривиальные, я бы сказал, – отозвался Поль, уколов Кузьмина взглядом.

Кузьмин забрал у него листок и отошел в дальний угол вагона.

– Любопытно, очень, очень любопытно. Эта дамочка не так проста, как казалась. Терроризмом дело попахивает...

– Жаль, мне не довелось прочесть аналогичное письмо другой стороны, – иронически отозвался Виконт

– Простите, я вас не понимаю... – в недоумении свел брови Кузьмин. – Вы хотите сказать, нашу шифровку по такому же поводу? А почему вы решили, что она существовала?

– А вы хотите сказать, что не утруждали себя шифрами? Отдавали прямые директивы? Так или иначе, ваша акция предшествовала. Это недвусмысленно следует из текста.

– Павел Андреевич, вы преувеличиваете связь... – Кузьмин хотел было еще что-то сказать, но Виконт перебил:

– Виталий Константинович, вы теперь знаете, чтó планируется и где. Я думаю, по крайней мере, эти жизни можно попытаться спасти.

Саша сгорала от любопытства: что же они обнаружили в злополучном письме? Но Кузьмин поспешно вышел, а по лицу Шаховского невозможно было ничего понять. Она долго сидела у совсем потемневшего окна вагона, строя по этому поводу догадки. Может быть, они открыли какую-то громадную тайну? А потом дядя Гриша узнает, что самые важные бои и неожиданные победы им удались благодаря тому, что планы противника разгадал тот самый Поль Шаховской, которого он совсем не понял… Наивные мечты, но такие увлекательные! Упоенная ими, она вздрогнула от неожиданности, услышав вдруг голос, очевидно, потерявшего терпение героя ее грез:

– Ночью лучше спать, пока можно.

Оказалось, Кузьмин уже не только вернулся, но даже успел улечься и уснуть. Виконт тоже уже расположился спать. Она, конечно, сразу послушалась, но огорчилась, что он подумает, будто она нарочно не ложилось, чтобы он к ней обратился.

А сегодня, с самого утра, Кузьмин пустился с Виконтом в беседу, но о письме упомянул только, когда речь зашла об образовании Шаховского. Саша насторожилась было, но о тайнах никто ничего не сказал. А то, как будет Виконт освещать свою биографию, и так известно. Ну, вот хотя бы:

– Похоже, бывали в Париже, Павел Андреевич?

– Бывал.

И далее, если Кузьмину захочется еще спрашивать, последуют столь же “пространные” ответы. Кузьмин, вместо дальнейших расспросов, начал рассказывать о нехватке топлива, диверсиях на дорогах, разрухе. А Саша с тихой болью в душе вспоминала, что ей-то он много рассказывал о Париже, прибежище художников и артистов: