Третья истина - "Лина ТриЭС". Страница 49
– Я первую часть так смотрела! Ничего и никого вокруг не видела…
– Это я заметил.
Лулу тоже возвела глаза к потолку:
– Это там эклектика?
– Эклектика, – еще раз вздохнув, сказал Виконт, – это механическое смешение стилей, композиция разнородных элементов.
– Виконт, почему я никогда не понимаю слов, которые вы говорите?
– «Никогда», нечего сказать, обрадовала! Раньше ты находила со мной общий язык.
– Ой, нет, я не то хотела сказать, я вас лучше всех вообще понимаю!
– Зато я перестал тебя понимать.
– Виконт! – тихо позвала Лулу и только, когда он повернулся к ней и прозвучало характерное для него: «Что?», содержащее больше утверждения, чем вопроса, она заговорила, разгоняясь и стараясь, чтобы нахлынувшее волнение не помешало передать смысл:
–Вы знаете, вы думаете, я вас забыла? Я вас все время ждала, даже во сне. Потом подумала, что вы не приедете, и все равно ждала и ждала. Я каждый день про катание помню, и лето скоро вообще, уже ведь ноябрь! А вы ведь в какой-нибудь Белокалитвенской, как же я могла верить? А как вы про летучего голландца недорассказали… Я даже, когда чего-то не понимаю в книжке, представляю, как вы скажете это – и сразу лучше!
Ни русский, ни французский язык не помог Лулу объяснить, как же она счастлива тем, что он приехал, как ей хорошо и уютно возле него, сколько бы непонятных слов он не наговорил. Она хотела как раз сказать, что не поняла-то всего две последние фразы и просто неправильно попросила объяснить, но свет потух, и ее горячие излияния были прерваны. Не находя больше слов, она уткнулась в его плечо. Через мгновение почувствовала на голове его руку и услышала очень ясно, видимо, он наклонился:
– Не нервничай, Александрин, ты же умная девочка! Ты в театре, столько интересного! Я-то здесь при чем?
Дважды он назвал ее сегодня умной и как-то совершенно по-разному. Кажется, вот теперь, это был прежний, «летний» Виконт, но Лулу все не могла успокоиться: он перестал обижаться? Она пыталась заглянуть ему в лицо: когда он сердится, радужки становятся гораздо темнее. Но цвета глаз было в темноте не разглядеть, а по плотно сомкнутым губам и спокойному взгляду, устремленному на сцену, ничего нельзя было понять. Лулу осторожно подергала его за рукав.
– Ты рано забеспокоилась, до развязки еще далеко!
Но развязка была не при чем: она внезапно перестала жить в мире той сказки и переселилась в свою, в этот момент такую счастливую! Она – зрительница, пришла с родным человеком, он о ней заботится, а она с удовольствием смотрит спектакль. И если будет что-то страшное на сцене, или даже не на сцене – у нее есть надежная защита. Она так до конца спектакля и упивалась присутствием «своего» человека рядом – это было такое необычное и желанное ощущение для нее, что «не совсем безоблачный конец» не смог ее пронять.
Она снисходительно и сочувственно вздохнула, когда растаяла одинокая, чужая всем Снегурочка… но созвучнее всего ее настроению была приветственная песня Яриле.
…Когда они вышли из театра, причем Лулу так и не сумела извлечь свой фартук из гардеробной, было еще сравнительно светло.
Это время – ранние сумерки – Лулу обычно не любила. Уроки закончились, домой не хочется, не знаешь, куда себя деть.
Но сегодня! Она шла около Виконта, он не разговаривал, думал о чем-то, но Лулу все равно было интересно и приятно гулять. Так и бывает в семьях, она много раз видела, люди идут себе рядом, спокойно молчат, и радуются присутствию друг друга. Она представляла себе, что это привычная послеобеденная прогулка, каждодневная, и нет необходимости говорить что-то именно сегодня. Послеобеденная… немедленно засосало под ложечкой.
– Вот жалко, что я съела свой завтрак – у нас был бы большой бутерброд с ветчиной, а вчера у меня были пирожки. Вы тоже их любите…
Виконт остановился, улыбнулся и подтолкнул Лулу локтем в плечо:
– Решила, что я уклоняюсь от кондитерской? Нет. Мы движемся в нужном направлении.
– Правильно. Мы в кондитерскую. А только потом к Софье Осиповне? Да?
– Какая Софья? Кто это? А! Родственница Евдокии Васильевны! Вряд ли успею заглянуть к ней.
– Вы покушаете и уедете? Как это? Еще рано…
– Не хнычь, Лулуша!
Отворив стеклянную дверь, Виконт впустил Лулу в сытный и сладкий воздух кондитерской.
И вот уже съедены слоеные пирожки, на очереди – знаменитая ростовская «водовозка» из бисквита и шоколада. Лулу сбавила темпы. Ела она одна, Виконт прихлебывал кофе и с некоторым изумлением смотрел, как тридцатикилограммовая худышка Лулу поглощала произведения кондитера. Наконец он сообразил:
– Ты же с утра вне дома. А я отбиваю тебе пирожными аппетит. В котором часу тебя ждут к ужину?
– Я, когда приду домой, тогда и поем, хоть в десять часов!
– Какие десять часов, что за чепуха! Восьми нет.
Лулу представила, что бы он сказал, узнав о ее многочисленных опозданиях к ужину… У нее даже озноб прошел по телу, но одновременно она поняла, чего ей не хватает в жизни. Как же хорошо побаиваться того, кто заботится о тебе! Но объяснить, как обстоят дела, все ж таки не решилась.
– А я вторую половину плохо смотрела… и даже не очень жалко было…
– Понимаю, почему ты не в восторге. Дело в игре, декорациях. Сюжет идет, а атмосферы хорошего театра нет.
– Я не в восторге? Я… смотрите… смотрите…
Лулу вскочила и, встряхнув волосами, продекламировала:
– В... какой-то час обычной чередой
Являюсь я на землю берендеев…
Она величественно выпрямилась и повторила жест Весны из спектакля: выбросила руку вбок и вверх, подкрутив пальцы.
– Час – «урочный», но вообще чудесно! – похвалил Виконт. – Это что – пародия? А еще кого можешь?
– Снегурочка вот такая, – она поникла всем телом и опустила руки в безвольном оцепенении, но тут же встрепенулась:
– А лучше – Вакула Бобыль! – и, заломив воображаемую шапку, потеребила подбородок, наморщила нос и почти сквозь зубы запела:
– У Вакулы Бобыля ни кола, ни двора! – тут она изобразила, что пошла вприсядку, и повторила: – ни кола, ни двора. Ни кола, ни двора!
Виконт весело рассмеялся и довольно блеснул на нее глазами:
– Ты же у меня жанровая актриса, я и забыл! Тебе, конечно, нужна не эта поделка. Если бы мы были с тобой в Петербурге… Петрограде, что я бы тебе показал! – он сам сделал какое-то вращательное движение рукой.
– Виконт, а вы танцевать умеете?
– Конечно, и даже люблю.
– А где такое место, в котором можно танцевать одному?
– Почему одному? Иногда приятнее с кем-нибудь потанцевать, чем уклониться.
Лулу не очень представляла себе, как и что, и, главное, с кем он может танцевать, но тема не показалась приятной, и она переменила ее:
– А давайте, вместо Калитвы, помните, вы обещали, в Петроград поедем? Я так хочу… Адмиралтейская игла, мосты повисли… как красиво и необычно!
– Александрин, Александрин, что себя растравлять? – он подтащил Лулу к себе за отвороты пальто и провел ладонью по ее щеке.
– А ты поправилась немного – вот приеду, Евдокию Васильевну порадую,– он отнял ладонь от ее лица и поднялся. – Идем, пройдемся по набережной до твоего дома.
По дороге он спросил:
– У тебя здесь есть Островский? Тебе хорошо самой прочесть «Снегурочку», чтобы синие ресницы не заслоняли всего остального.
– Здесь я читаю только о непослушных детях и, как их вороны живых едят. Это Софья Осиповна дает, свои я дома забыла. А знакомая лавка – закрылась. Летом буду читать, ведь скоро, правда?
– У тебя здесь абсолютно нет книжек? Это безобразие. Зайдем.
Скоро к портфелю в руке, обтянутой перчаткой, прибавилась стопочка книг, и Лулу, поворачивая лицо набок, старалась прочитать названия, но так как шли они уже достаточно быстро, ей это не удавалось. Она попыталась выспросить, что там написано. В этом нетерпении была еще и тайная мысль «завести» его на рассказ. Но ничего не получилось, он покачал головой и погрозил пальцем, как всегда, по-своему, один раз и, как будто, ударив им о невидимую преграду.