Форт Далангез - Беспалова Татьяна Олеговна. Страница 32

Запись сделана штабс-капитаном 153-го пехотного Бакинского Его Императорского Высочества Великого князя Сергея Михайловича полка Минбашибековым.

"Сегодня поступило из штаба армии следующее послание (привожу его не дословно, ввиду секретности, а по памяти, имея в виду основной смысл оного послания:

"Ввиду приготовления к штурму Эрзерумских укреплений соблюдать полнейшую секретность всех сведений и действий, а также приказываю:

1. Начальствующим лицам изучать подступы к позиции Девебойну;

2. Исследовать подступы к ущелью реки Туй, по предгорьям горы Мах-Оглы, проходимость хребтов Кара-Базар и Палантекен;

3. 39-му пехотному полку выдвинуться к позиции Девебойну.

Частям запрещается ввязываться в серьёзный бой".

Таким образом, нам обеспечен перерыв в боестол-кновениях и короткий отдых…"

Глава шестая

ОФИЦЕРСКОЕ СОБРАНИЕ. ЗАПИСКИ ДУРАКА

(рассказ вестового штаба отдельной Кавказской армии Павла Лебедева)

18 января 1916 года меня отослали от особы его высокопревосходительства для специального надзора за офицерским собранием. Офицеры хороши, когда надо командовать строем. С пистолетом или шашкой наголо перед строем скакать, великие подвиги совершая и речи произнося, — это дело справедливое и для русского офицера привычное. Но на бивуаке, или если наступает перерыв в боях и штаб призывает офицеров из строевых частей для инсценировки и обсуждения боевых задач — тут дело иное. Тут могут начаться недопустимые в прифронтовой полосе картёж и изобретательность. В прифронтовой полосе за такие дела к стенке ставят или, в лучшем случае, на гауптвахту сажают. Однако если между боями настала законная по военному времени передышка, то без офицерского собрания никак не обойтись. В собрании господа офицеры из разных родов войск, а некоторых из них по чести офицерами-то не вполне можно считать. Например, казаки. Казаки — это вообще люди особого, низшего сословия, хоть и нарочитой воинственности, чем и берут свои преимущества перед нами, коренными русаками. А уж если казак в чине какого-нибудь там подъесаула 1-го или 2-го Кизляро-Гребенских полков, то есть позавчера через плетень перепрыгнул и назвался он Матвеем Медведевым либо Александром Зиминым, то такой почтенно чаёвничать в обществе не умеет, а по природной своей привычке на все стороны шашкой машет. Так и хочется ему сказать: мы тут тебе не горцы, не даги, которые коров твоих, да коней, да девок уводят. Мы — приличные миряне с центральной России, и шашку свою ты спрячь, иначе не избежать беды. Пусть нас, как врагов, турок сечёт, а ты своих сталью остро заточенной не тормоши кого попало. Многое я мог бы сказать бородачу в черкеске, но тот офицер, и я должен ординацию блюсти. Нет, казаки не изобретатели и к картам не привержены, но очень уж свирепы. Чуть что — сразу шашку вон и геть. А это неправильно, если на дворе инсценировка.

Вот почему меня, Павла Лебедева, и отлучили от широкой груди Николая Николаевича, и прикомандировали к офицерскому собранию. Для надзора, стало быть. А где надзор, там и особая работа: тут и подай, тут и принеси, и самовар поставь, и посуду перемой. Потому что господа офицеры — это кроме упомянутых казаков, конечно, — с какой-нибудь бумажки или рушника кушать не станут. Им хорошую посуду подавай — стекло, фаянс и незлобер. А казак и деревянной ложкой с котелка может жрать. Другого я в казацких обычаях не видел. Может потому, что я дурак?

Адам Ковших — человек еврейского происхождения со множеством имён, меня вслух и прилюдно дураком именует. С виду Ковших этот на самом деле настоящий барин в бобровом воротнике и гетрах. Все барские обычаи знает назубок. На многих языках трещит, как перепел, а всё же не офицер он. Нерусь этот Адам Ковших, или попросту выкрест. Офицерствующие бородачи 1-го и 2-го Кизляро-Гребенских полков его в глаза жидом величают, а он только ржёт да "Господа своего всемогущего" через слово поминает. Это Иегову, стало быть. А не знают упомянутые мною бородачи, что слово "жид" его высокоблагородием Николаем Николаевичем из кисона нашего исключено специальным устным приказом, за ослушание которого полагается специальное взыскание, в силу войны. Потому что в войну все мы, как один, русские, даже армянин Пирумян и немец Мейер. Ковшиха сие рассуждение, конечно, не касается, хоть он и крещёный в православную веру. Но это своё мнение я держу в дальнем углу под сукном в силу данной присяги и обязанности подчиняться командирам.

Есть в собрании и настоящие офицеры.

Вот, к примеру, их благородие полковник Евгений Васильевич Масловский. Всеми мыслимыми регалиями осенён. Образование получил в Тифлисском кадетском корпусе и Михайловском артиллерийском училище. Из училища был выпущен подпоручиком в Карсскую крепостную артиллерию. Позже служил в Кавказской резервной артиллерийской бригаде. В 1906 году окончил Николаевскую академию Генерального штаба. Хоть и православный, а всё равно брамин! Этот непременно когда-нибудь генералом станет. Сейчас он немного ранен. Насчёт такой раны волноваться не стоит, но беспокоит она его, сутки напролёт точит, как зубная боль, хоть и заживает быстро. Забвение от неё он находит лишь ненадолго за дружеской беседой, рюмкой портвейна или партией в винт. Николай Николаевич картёж не одобряет, но его благородие Евгений Васильевич пусть грешит по маленькой.

Под офицерское собрание преобразовали дом местного зажиточного купца. Обстановку, кухонную утварь, богатые ковры и гардины бежавший от русской армии турок не смог вывезти. Тут же по комнатам рассыпаны и разные книжки. Я пытался в них заглядывать, да немного понял из латинских букв. Думал я эту литературу на растопку печей пустить, но его благородие меня остановил. Дескать, книги на английском и немецком языках. Их можно читать. Однако офицеры 1-го и 2-го Кизляро-Гребенских полков латинской грамоты не знают. Для них лишь греческий да церковнославянский. И то хорошо: нечего таких германским романизмом развращать.

Кроме сугубо штабных служильцев в офицерском собрании оказались и закалённые Саракамышем строевики. Например, его благородие полковник Даниэль-бек Пирумян или Даниил Пирумов. Герой-то он герой, кто спорит. Однако при виде его я впал в ужасное затруднение. Как к нему обращаться? Наш Николай Николаевич при штабе завёл обыкновение друг друга по имени-отчеству величать, но в отношении его благородия полковника Пирумяна у меня с этим делом загвоздка — никто его отчества не знает, кроме всезнайки Ковшиха, а тот эдакую репу мне загнул, что христианскому языку такого вовек не выговорить. Ну не называть же мне его благородие героя Саракамыша Даниэль-беком? Так-то он невысокого роста и худощавый, лысоватый и глазастый. Бороды не носит, но лицо порой принимает столь суровое выражение, что свирепостью своею может напугать и всё Кизляро-Гребенское войско. В целом, это лицо можно было бы назвать обыкновенным, если б не глаза. От одного взгляда его благородия Даниэль-бека посуда на моём разносе начинает испуганно дребезжать. Его высокопревосходительство Николай Николаевич называл эти армянские глаза "открытой книгой". Услышав такое мнение, я позволил себе посмотреть в них не раз. Действительно, всё в них отражается, как в зеркале: и радость, и гнев, и я с самоваром и чистым рушником через плечо. Читать в них может любой — будь то придурковатый Ковших или, положим, я. Такой человек, как его благородие полковник Пирумян, для разведки или дипломатии не годится — мигом выдаст себя с головой. Зато подобная правдивость увлекает солдат. "Русские богатыри" — так именует наши строевые части Николай Николаевич — охотно идут за такими начальниками и в огонь, и в воду, и в снежный буран. Свидетельство тому — дело при Саракамыше, где 153-й пехотный Бакинский полк под командой Даниила Пирумова показал себя с самой лучшей стороны.

А нынче, широко развернув простыню газетного листа, его высокоблагородие полковник читает вслух присутствующим офицерам одну заметку за другой. По-русски он говорит слегка по-армянски. Многие из господ офицеров имеют привычку к чтению вслух или декларации, как учителя в реальном училище или какие-нибудь профессора за чаем с барынями.