Форт Далангез - Беспалова Татьяна Олеговна. Страница 38

Впрочем, далее события развивались несвойственным для шахмат манером — белые раз за разом пропускали свои ходы. То был период торжества чёрных, которые сумели обратить оборонительную операцию в наступательный порыв.

Итак, в связи с занятием турками в первый период операции Ардагана, откуда они, по мнению русских, могли угрожать в сторону Боржома или даже Тифлиса, русские предприняли операцию с целью уничтожения этой группы турок, которая закончилась 21 декабря разгромом турок у Ардагана. В операции наиболее активное участие приняла Сибирская казачья бригада, переброшенная из Тифлиса. Преследование турок началось с опозданием на двое суток. За это время турки, конечно же, успели оторваться от русских. Зато русским удалось использовать для маневра в горах и конницу.

Теперь о бардусском направлении. Здесь русские, произведя в короткое время перегруппировку сил, в свою очередь успешно нанесли удар туркам в направлении на Бардусс.

Таким образом, к 5 января 1915 года русские отбросили турок как на ольтинском, так и на сарыкамыш-ском направлениях на их прежние исходные позиции, с которых они начали Сарыкамышскую операцию.

Во всё время своего рассказа полковник Пирумян водил пальцами левой руки на старой с обтрёпанными краями карте. Десницей же он сжимал гриф гитары. По завершении своей речи, рассказчик погладил карту, откинулся, удовлетворённый, огладил свои армянские усы и снова принялся перебирать гитарные струны. Он дёргал их и теребил, извлекая нестройные, напоминающие мелодии среднеазиатских мусульман, звуки. Не выдержав сей муки, я, Павел Лебедев, со всем христианским смирением заложил уши кусками пеньки.

Тотчас же по завершении сей короткой спасительной манипулии передо мной возник образ Ковшиха. Орущий, брызгающий слюной холодный образ. Я разводил руками, делая вид, что вовсе потерял слух, но Ковших настаивал и даже позволил себе рукоприкладство в виде постукивания по моему лбу обутой перчаткой правой рукой. Пришлось ради спасения субордиции освободить уши от защищавшей разум пеньки. Тут же сонмища звуков самого оскорбительного содержания ворвались в мою голову. Ковших требовал медяков, поминутно поминая возлюбленного им Иегову. Вот чёрт! Я принялся рыться в карманах. Нашлось всего пара пятаков, полученных мною самым честным образом в виде чаевых от господ офицеров.

— Господь мой всемогущий! — проорал Ковших, убегая. — Не надо кроить такие морды, скаред! Я тебе всё возмещу…

И хлопнул входной дверью, оставив по себе волну морозного воздуха с лёгкой примесью смрада гниющей плоти. Я глянул в окно. Обоз с ранеными застыл под нашими окнами. Вдоль череды саней взад и вперёд бегал незнакомый возница. Какой-то бешеный унтер орал матерно прямо под окнами офицерского собрания. Я хотел было выйти, чтобы напомнить самаритянам о благопристойности, но меня остановил командирский окрик, вырвавшийся из глотки черкески 2-го Кизляро-Гребенского полка.

— Эй, ты! Чай остывает. Подай самовар! — взревел подъесаул Медведев.

Пришлось поворачиваться с самоваром и чистыми приборами для господ. Разговор в собрании между тем продолжался.

— Каков же итог сей басни? — спросил подъесаул Зимин, адресуясь всё к тому же их превосходительству полковнику Пирумяну.

— По шахматной терминологии, принятой к использованию полковником Пирумяном, думаю, это ситуация цуцванга для белых, когда любой ход турок ухудшает их ситуацию, — усмехнулся полковник Масловский. — И да! Всё дело происходило в ужасные морозы. Но, как видите, успех! Сокрушительный успех русских!

— Позвольте высказаться, господа, — вмешался штабс-капитан.

— Разумеется, Минбашибеков! Говорите!

— Я тоже был в деле. Наш 153-й пехотный полк состоял тогда в составе 39-й пехотной дивизии. И скажу прямо: война с природой куда важнее стычек с неприятелем. Зато мы приобрели опыт. Русский солдат в жестокие морозы более стоек, нежели турок. И ещё. Немного крамолы. Не машите на меня, Евгений Васильевич. Всё равно скажу о паническом генерале от инфантерии. В середине декабря, в связи с неблагоприятно складывавшейся для русских обстановкой в районе Сарыкамыша, генерал Мышлаевский, не дав исчерпывающих указаний в вопросах управления Са-рыкамышской группой и не поставив ей задач, оставил ее под благовидным предлогом и отправился в Тифлис, распространяя в тылу армии панику.

— Это в прошлом. Александр Захарьевич в отставке. К чему поминать? — отвечал полковник Масловский. — Думаю, Эрзерумскую операцию мы так же разыграем, как по нотам. Так ли, Даниэл Абиссогомонович?

Пирумов отложил в сторону гитару.

— Мои ребята дорогого стоят. Наша задача — взятие форта Далангез. Форт будет взят. Согласно плана Николая Николаевича, сутки под перекрёстным обстрелом с вышестоящих фортов. Но мы выстоим. Я уверен: выстоим.

— Мне довелось пролетать там в ясную погоду, — проговорил его благородие поручик Мейер. — Тропа есть. Местные крестьяне поддерживают её в проходимом состоянии. Так они доставляют к фортам провиант. Тропа небезопасна, но ею вполне можно воспользоваться. Нашлись бы только смельчаки.

— Таковых среди нас немало, — кивнул полковник Масловский.

Его превосходительство желали пояснить ещё что-то, но повторное появление обледенелого Ковшиха прервало разговор.

— Всё в порядке. Обоз тронулся в сторону железнодорожной станции, — объявил тот. — Проблема с вагонами. Множество раненых ожидают погрузки. Я заметил: обморожение так же может вызвать антонов огонь, как и ранение шрапнелью. Чаю мне! Коньяку! Господь мой всемогущий, как же я замёрз!

Прибежал лакей. Принёс требуемое.

— Шрапнель жарит нещадно, — подъесаул Зимин брал слово редко, но всякий раз вспыхивал, как порох. — Без привычки под шрапнельным огнём любой смельчак намочит штаны. Тут о подвигах речь. Дескать, привычка к опасности — это не подвиг. И то правда. Привычка к опасности — это наше ремесло.

Ковших обернулся к казакам. Этот хлюст и чай, и коньяк употреблял из тюльпанных турецких рюмок с одинаковой ловкостью. Ах, как вкусно он прихлёбывал огненный, сдобренный коньяком чаёк из резного стеклянного бокала, ловко удерживая его двумя пальцами.

— Амаль много раз говорила мне, дескать, все казаки на одно лицо. Вот и вы вижу на одно лицо. Похожи, будто и вправду братья, а между тем… — затараторил он.

— Твоя правда, жидёнок, мы — братья. Сашка Зимин — младший сын моей тётки Агафьи, — прогудел Медведев.

— Что за Амаль? — поинтересовался Зимин. — Француженка? Твоя любовница? У каждого, кто носит бобровый мех, имеется любовница. Любовниц возят в Париж, на выставку, украдкой от жён. Гадость, конечно, но так пишут в газетных листках для всяких дураков, и я один из них. В походе пристрастился ко греху. Читаю.

— А у тех, кто носит бурки из овчины, иные обычаи? — смеясь, поинтересовался полковник Масловский.

— Амаль — мой лучший друг! — приосанился Ковших.

— Не понимаю, — скорчив зверскую мину, развёл руками Зимин.

Мейер хмыкнул. Медведев фыркнул. Их высокоблагородия господа полковники один рассмеялся, другой вздохнул.

— Дружить с женщиной — наверно это так романтично, — проговорил полковник Масловский. — Мне не доводилось.

И тут уж разговор в офицерском собрании обратился во вполне законную женскую область. Бразды беседы, по обыкновению, принял его превосходительство Даниэль-бек или Бек-Пирумян — это вы уж сами разбирайтесь.

— Женщина действительно может стать лучшим другом. Взять хотя бы мою Ерануи. Увлекалась рисованием, пением и археологией. Особенно археологией. Участвовала в экспедиции академика Марра в Ани. Мой тесть, Маркар Халатян, — купец, и Ерануи получила блестящее образование. И что? Всем-всем пожертвовала для меня. Гарнизонная жизнь. Частые разлуки. Пятеро детей…

Евгений Васильевич молчал, а я-то знал наперёд: этот нипочём не примет участия в подобной беседе. Зато черкески 1-го и 2-го Кизляро-Гребенских полков навострили уши, что и немудрено, ведь старшему из них не более двадцати пяти лет.