ГенАцид - Бенигсен Всеволод Маркович. Страница 10

– Ну что там за задержка? – нарочито грозно произнес Бузунько, повернувшись к сцене.

– Да все нормально, – фальшиво добродушно откликнулся Черепицын, кинув на Гришку зловещий взгляд.

Гришка проигнорировал мимический выпад сержанта и с достоинством победителя спустился в зал.

«Этак мы, блин, до ночи провозюкаемся, – с тоской подумал Пахомов. – А я с утра даже пожрать толком не успел».

Дальше, впрочем, все пошло живее. Никто не привередничал, рожу не кривил и в диалог понапрасну не вступал.

Была, правда, небольшая заминка, когда на сцену поднялся гастарбайтер, таджик Мансур Каримов. Никаким гастарбайтером он уже давно не был – получил год назад долгожданное российское гражданство, но так уж его называли за глаза большеущерцы. Называли, кстати, без тени снисходительности или враждебности – Мансур был человеком приличным, добродушным, а главное, не слишком религиозным и не чрезмерно трудолюбивым. Последние два пункта особенно пришлись по душе большеущерцам, ибо на всякое излишнее рвение, в религии или в работе, особенно у чужака, они реагировали нервно, расценивая это как скрытый намек на их собственную апатию и лень.

Российское гражданство Мансур получил благодаря фиктивному браку с россиянкой, но, невзлюбив большой город, подался вместе с маленькой дочкой от первого брака в провинцию и прописался в Больших Ущерах.

Большеущерцы иногда звали Мансура для удобства Суриком, против чего последний не возражал.

Единственно, что слегка смущало местное население, это его чудовищный русский. Великий и могучий давался Мансуру таким напряжением сил и воли, что при разговоре с ним казалось, что и не говорит он вовсе, а борется с каким-то неведомым зверем, поселившимся у него во рту. Он неимоверно коверкал русские слова, путал роды и игнорировал падежи, обильно приправляя это малосъедобное жаркое гарниром из таджикских слов и своим неискоренимым акцентом. Но так как Гришку-плотника большеущерцы понимали немногим лучше, то и здесь Мансур оказался вполне приемлемым вариантом.

Однако президентский указ за номером 1458 застал беднягу врасплох. Поднимаясь на сцену, он готовился к худшему. Во-первых, он не совсем понимал, что происходит. Во-вторых, он боялся и избегал всякой публичности, а тут ему предлагалось на несколько секунд оказаться в центре внимания. От волнения он даже вспотел и теперь постоянно вытирал рукой свой смуглый лоб. Получив книжку из рук Пахомова, Мансур слегка поклонился в знак благодарности, решив, что его, как и всех большеущерцев, за что-то награждают. Но Черепицын быстро вернул его на землю.

– Ты понял, Мансур, какая задача перед тобой стоит?

– Да. То есть нет.

– Да или нет?

Мансур сглотнул предательский комок.

– Не совсем. – А затем добавил уже более решительно: – Нет.

Пахомов, заметив волнение Мансура, посмотрел ему в глаза и произнес предельно спокойно и четко:

– Это книга. Ты должен выучить.

– Всю? – с ужасом выдохнул Мансур.

– Нет. Только то, что помечено.

– Там, где бумажка лежит, – добавил Черепицын.

– А сможешь? – спросил Мансур.

– Кто? Я? – удивился Черепицын. – Ты за меня не беспокойся, я смогу.

– Нет. Я смогу? – исправил окончание глагола с подсказки сержанта Мансур.

Черепицын пожал плечами:

– Постарайся. Ты же российский гражданин. У тебя теперь те же права и обязанности. Так что привыкай.

– Привыкай, – эхом отозвался Мансур.

– Не дрейфь, – крикнул кто-то из зала. – Если че, подсобим.

Мансур печально покачал головой, еще раз провел ладонью по мокрому лбу, расписался в ведомости и, зажав книгу обеими руками, как реликвию, спустился в зал.

После этого, собственно, больше никаких задержек не возникло.

И через час все было кончено: книги розданы, подписи поставлены. Пахомов сидел, перепроверяя количество подписей. Черепицын с нетерпением поглядывал на майора. А сам майор, докурив очередную сигарету, вышел на авансцену.

– Товарищи, – обратился он снова к залу. – Прежде чем объявить собрание закрытым, хочу еще раз подчеркнуть важность президентского указа, а также ответственность, которая возлагается на каждого из нас. Посему считаю должным сообщить, что ГЕНАЦИД – проект хоть и не засекреченный, однако...

Майор сделал многозначительную паузу и обвел глазами зрительный зал.

– Однако... его воплощение... его, так сказать, проведение в жизнь. носит характер... э-э-э... характер.

закрытый, – с облегчением вырулил, наконец, Бузунько. – То есть нежелательно, чтоб информация о розданных литературных текстах обсуждалась где-то за пределами Больших Ущер. Об этом предупреждены и жители райцентра, и жители прочих населенных пунктов. Подобное требование – часть плана по внедрению в жизнь вышеуказанного национального проекта. Прошу отнестись к этой части с должным вниманием и уважением. Вот.

Майор глянул на Черепицына и Пахомова, как бы ища у них одобрения, а затем добавил:

– Если вопросов нет, все свободны.

Как по сигналу, абсолютная тишина сменилась стуком отодвигаемых стульев, шелестом книжных страниц и негромкими голосами зрителей.

Толкаясь и обмениваясь впечатлениями, народ выходил из клуба на свежий воздух. В зале остались только сержант, майор и библиотекарь.

– Ну что, Черепицын, мероприятие проведено грамотно, так что от души поздравляю, – Бузунько пожал руку смущенному похвалой сержанту. – Я правильно говорю, Пахомов?

Пахомов устало кивнул.

8

Ночью Пахомову приснился странный сон. Будто идет он по деревне, а навстречу ему Пушкин собственной персоной. Библиотекарь, как это всегда бывает во сне, нисколько тому не удивляется, словно классикам и делать-то больше нечего, кроме как по Большим Ущерам прогуливаться да свежим воздухом дышать. Но из вежливости подходит к поэту и приветствует.

– Каким ветром, Александр Сергеевич, в нашу глушь? А Пушкин приподнимает цилиндр и отвечает:

– Да говорят, библиотека у вас знатная. Вот заехал взглянуть на это чудо света.

– Да ну что вы, – смущенно отмахивается Пахомов. – Библиотека так се. Тьфу, а не библиотека. Но ежели угодно, могу проводить.

«Порадую старика», – радостно думает почему-то Пахомов, хотя Пушкин по возрасту библиотекарю разве только в сыны не годится.

– Проводите. Если это вас не затруднит, буду премного благодарен, – отвечает поэт, и вдруг видит Пахомов, что и не Пушкин это уже, а вроде как Лермонтов. На нем расстегнутый гусарский ментик с золотыми шнурками – точь-в-точь как на известной картине.

Но Антон и тут не удивляется. Лермонтов так Лермонтов. Не Пушкин, конечно, но тоже неплохо.

И вот идут они вдвоем по заснеженной дороге и беседуют.

– А не холодно вам, Михал Юрич, в ментике-то одном? – спрашивает он Лермонтова. – Все-таки зима на дворе.

А тот презрительно кривит губы, мол, не Кавказ, но переживем и это.

Помолчал Антон, а потом решился придать беседе более непринужденный характер.

– А я вот всё хотел спросить вас, вы только не обижайтесь, но как это у вас в «Демоне» львица «с косматой гривой на хребте» оказалась? Вы, наверное, просто львиц не видели, да?

– Какой еще к черту «Демон»? – возмущается тот. – Вы, может, «Бесов» имели в виду? Так там нет никаких львиц с гривами!

Поднимает Антон в изумлении глаза и видит – рядом-то Достоевский шагает. В темно-зеленом пальто с отворотами, точь-в-точь как на известной картине.

– Извините, Федор Михалыч, – говорит Антон. «Бесы», конечно. Перепутал. Бес попутал.

– Ай, бросьте, – машет рукой Достоевский, а потом, сменив гнев на милость добавляет:

– Послушайте, вы бы мне лучше денег одолжили. Рублей пятьсот. Проигравшись я.

– Так нету, – оправдывается Антон.

– Ясно, что нету, – фыркает тот недовольно. – А были б, так и не дали, пожалуй. Еврей, что ли?

– Да нет, – удивляется Пахомов. – Почему? Русский. – И добавляет для пояснения своего материального положения: – Интеллигент.