Уходи с ним - Ледиг Аньес. Страница 31

— Ромео? Что вы здесь делаете?

— Я могу с вами поговорить?

— Идемте, пусть ваш дедушка поспит, он очень устал.

— Лучше б вы не разговаривали ночи напролет, от этого мало толку.

— А для нас много! Идемте, устроимся в тех креслах в конце коридора, там нам будет спокойно. В том крыле одни глухие, их селят в комнаты, которые выходят на шумную дорогу. Медперсонал неплохо соображает, верно?

— А что, так важно, чтобы нас не услышали?

— Несчастный, вы не знаете стариков? Сплетничать — их любимое занятие. Вы и представить себе не можете, чего я наслушалась о нашей идиллии с вашим дедушкой. Знаете, апогей жизни, высшая точка зрелости человека — уж не знаю, где именно она располагается, возможно, между сорока и пятьюдесятью, — так вот, до и после нее существует нечто вроде симметрии, в силу которой получается, что, старея, мы возвращаемся в детство. Трудно ходить, трудно сдерживать естественные потребности, считать, иногда даже говорить… И заверяю вас, что у некоторых стариков, а особенно старух, появляются рефлексы подростков. В столовой могут вцепиться друг другу в волосы, как в выпускном классе, когда были влюблены в одного и того же мальчика.

Мари-Луиза осторожно продвигается по коридору, крепко вцепившись в мою руку. Я пытаюсь перейти к сути дела, мне не терпится рассказать про Джульетту, но всякий раз, когда я начинаю говорить, она останавливается, чтобы меня выслушать. Тот самый загадочный фактор, который мешает человеческому существу, перешедшему определенный возрастной рубеж, делать два дела сразу. Поэтому я притормаживаю и жду, пока мы устроимся в креслах.

Я стараюсь не торопиться, излагаю вкратце, хотя столько всего нужно рассказать.

Она выжидает, чтобы удостовериться, что я закончил, потом поворачивает голову к окну и некоторое время вглядывается в пустоту. Глаза у нее влажные, но легкая улыбка то и дело скользит по безостановочно и беззвучно двигающимся губам, как если бы ей было необходимо повторить в уме мои слова, чтобы осознать, что все услышанное действительно правда. Я не понимаю. Она кажется почти обрадованной тем, что Джульетта уехала.

— Почему вы улыбаетесь?

— Потому что нет худа без добра. Сами посудите, когда мы с вами говорили о случайностях в жизни, которых, на мой взгляд, не существует, вы спросили, зачем был нужен несчастный случай. Не думала, что получу ответ так скоро.

— Какой ответ?

— Ромео, Джульетта уехала. Потеря этой крошечной девочки дала толчок к тому, на что я надеялась столько лет.

— И вас не тревожит, что она сбежала неведомо куда сразу после выкидыша на позднем сроке?

— Не слишком. Джульетта сумеет о себе позаботиться. Она же медсестра, или вы забыли? Я уверена, что это чудовищное испытание вырвет ее из лап ее дружка и что, не будь этой крохи, которая ушла слишком рано, у нее, возможно, не хватило бы сил на разрыв. Куда бы она ни направилась, ей там будет лучше, чем дома.

— До такой степени?

— Думаю, да. Именно поэтому Лоран меня не любит и никогда не любил. С самого начала я почувствовала, что он слишком хорош, чтобы быть настоящим. В его присутствии мне становилось не по себе, хотя я не могла ничего объяснить. Он был нежен и предупредителен с Джульеттой. Она не ощутила опасности и позволила себя завлечь, потеряв голову от счастья, что встретила мужчину, идеального во всех отношениях. Очень быстро он сформировал в ней зависимость, играя в кошки-мышки. Он ей не звонил, заставлял ждать много дней. Она сходила с ума, а потом он перехватывал ее на лету, еще более обворожительный, чем всегда, и все начинал сначала. Она слепо угодила в ловушку. А я все видела, все чувствовала. Ужасное ощущение, я беспомощно наблюдаю, как тонет дорогой мне человек.

— А дальше пошло еще хуже?

— В таких историях дальше всегда идет хуже. С самого начала он тянул с женитьбой, потому что знал, что она об этом мечтала с девичества. И я отчасти тоже. Я хотела сшить ей подвенечное платье. И была вполне способна это сделать, ведь я работала в Доме Шанель. Он отсек ее от друзей, даже от самых близких, от семьи, опорочив ее в глазах родителей, которые ни о чем не подозревали. И, хуже всего, она ушла с работы, а это было последней преградой на пути к полной изоляции. Начиная с этого момента я больше ее не видела. Я думала, что смогу ее защитить, но Лоран оказался сильнее. Вы понимаете, почему я была так взволнована, когда снова увидела ее в больнице.

— Я многое начинаю понимать.

— Доброжелательность и снисхождение к его слабостям из-за всего того, что ему пришлось пережить, из-за того, что он нашел в себе силы не сломаться, несмотря на тяжелую биографию, уступили место страху.

— Он бил ее?

— Не знаю. Но дело было прежде всего в психологическом насилии. Постоянное осуждение, едкие критические замечания, умение поставить ее в неловкое положение…. Она дошла до того, что стыдилась самой себя, считала себя уродливой, толстой, неуклюжей, никчемной. Во всем была виновата она одна. Судя по тому, что она нашла возможным мне рассказать, те нечастые случаи, когда он причинял ей боль, носили сексуальный характер. Он использовал ее как вещь. Не питал к ней ни малейшего уважения. Требовал от нее того, что было ей неприятно, либо принуждая, либо упрекая в том, что она излишне зажата. И она вновь ощущала свою вину. И соглашалась.

— Это невыносимо.

— Теперь вы понимаете, почему я испытала такое облегчение, узнав, что она сбежала? Возможно, маленькая Селестина прошла через ее жизнь именно ради того, чтобы дать возможность выбраться из западни, где в ином случае она бы окончательно погибла.

— В такое трудно поверить.

— А я вот верю. У всех нас своя судьба и своя маленькая роль, которую мы призваны сыграть на этой земле. Поэтому я испытываю не только грусть, но и облегчение. И думаю, что моя внучка сейчас очень несчастна, но в то же время чувствует себя освобожденной. Куда она направилась?

— В том-то и вопрос, и тут мне без вас не обойтись. Она оставила вот это, может, у вас появятся какие-нибудь соображения.

Я протягиваю письмо. Она достает небольшие изящные очки, цепляет их на нос, наклоняется вперед и отставляет листок на нужное расстояние.

— Хотите, я вам прочту?

— Пока что я и сама справляюсь, молодой человек, — отвечает она с улыбкой.

Я наблюдаю за ее лицом, пока она читает. В первые секунды оно непроницаемо, но очень быстро светлеет.

— Вам это что-нибудь говорит?

Она аккуратно складывает послание и напускает на себя озорной вид.

— Догадываюсь, куда она направилась. Если она не там, значит, я не достойна быть ее бабушкой.

— Где она?

— В Верхней Савойе [24]. Природа и старые друзья, которые ей дороги, хотя она давно с ними не общалась, — других вариантов я не вижу. Руку даю на отсечение. А рука помощницы Шанель, — вы себе представляете, чего это стоит?

— А где именно в Верхней Савойе?

— Тут мне понадобится карта того района, я уже не помню названия тамошних деревушек. Не забудьте, мы с вами в доме престарелых, гнезде свихнувшихся старикашек. Мой склон пологий, и все же я двигаюсь вниз. Однако, если освежить мне память, я сумею их вспомнить.

Я роюсь в мобильнике и зачитываю ей названия всех деревень на берегу Женевского озера, между Эвианом и Женевой. Я выговариваю медленно, давая ей время подумать. Благо сейчас она не идет, а сидит, и значит, может сосредоточить все свои силы.

Она прерывает меня:

— Анти! Точно, это Анти. Очень красивая деревня.

— Я не знаю тех мест.

— В Анти есть один рыбак. Его зовут Александр, и он друг детства Джульетты. Они целыми днями рыбачили вместе на Женевском озере. Родители Джульетты возили ее туда каждые каникулы. У них там была небольшая квартирка. Летом отдыхали на озере, а зимой катались в горах на лыжах. Она обзавелась там кучей приятелей, а с двумя крепко подружилась, с Александром на озере и с Бабеттой в горах.