Директива Джэнсона - Ладлэм Роберт. Страница 104

Джэнсон еще раз сверился с компасом, убеждаясь, что тропа ведет в нужном направлении. Тройной ярус зелени джунглей заслонял свет, и у земли царил вечный полумрак даже в самый солнечный день. Шесть человек отряда Джэнсона шли, разбившись на три пары, держась друг от друга на некотором расстоянии, так как сбиваться в кучу на территории, занятой противником, очень опасно. Только сам Джэнсон шел без напарника.

– Магуир, – тихо сказал он в рацию.

Ответа Джэнсон не получил. Вместо этого он услышал очереди автоматических винтовок, потонувшие в частом треске карабинов Восточного блока.

Потом послышались крики людей – его людей – и лающие команды неприятельского дозора. Джэнсон потянулся к своей винтовке «М-16» и получил удар по затылку. После этого он уже больше ничего не чувствовал.

Джэнсон лежал на дне глубокого черного озера, медленно скользя сквозь ил словно карп, и он мог бы оставаться там вечно, купаясь в мутном мраке, но что-то потянуло его к поверхности, из уютного, беззвучного подводного мира, и свет ударил ему в глаза, даже обжег кожу. Он бился, пытаясь остаться внизу, но его неудержимо тащило вверх. Выталкивающая сила воды увлекала его, словно крючок, – и вот, открыв глаза, Джэнсон увидел над собой другую пару глаз, похожую на два черных дула. И он понял, что мир воды уступил место миру боли.

Джэнсон попытался сесть, но не смог – он решил, что настолько ослаб. Он предпринял еще одну попытку и обнаружил, что крепко привязан к носилкам, грубому полотну, натянутому между двумя жердями. С него сняли брюки и куртку. У него кружилась голова, перед глазами все плыло; Джэнсон узнал симптомы сотрясения мозга, но сделать он ничего не мог.

Быстрый обмен фразами по-вьетнамски. Глаза принадлежали офицеру – вьетконговцу или из армии Северного Вьетнама. Офицер видел перед собой пленного американского солдата, и в этом не было сомнений. Откуда-то донеслось завывание коротковолновой радиостанции, похожее на звучание расстроенной скрипки: звук нарастал и затихал, и наконец Джэнсон понял, что это сознание покидает его и возвращается снова. Солдат в черной пижаме принес жидкой рисовой каши и запихнул ложку в его пересохший рот. Как это ни странно, Джэнсон ощутил что-то похожее на благодарность; в то же время он понял, что для своих врагов он представляет большую ценность, является потенциальным источником информации. Их задача состоит в том, чтобы вытянуть из него эту информацию; его же задача – не выдать ее, при этом оставшись в живых. К тому же, как было известно Джэнсону, дилетанты, ведущие допрос, порой невольно выдают больше информации, чем получают. Он строго наказал себе сосредоточить все внимание… когда оно к нему вернется. Если, конечно, оно вообще когда-нибудь вернется.

Комок риса застрял у Джэнсона в горле, и он понял, что это жук, случайно попавший в кашу. На лице кормившего его вьетнамца мелькнула усмешка – вьетнамец был недоволен тем, что вынужден кормить янки, и это недовольство лишь отчасти смягчалось сознанием того, чем он его кормит. Но Джэнсону было все равно.

– Xin loi, – резко как хлопок бича произнес солдат.

Одно из немногих вьетнамских выражений, которые знал Джэнсон: «Сожалею».

Xin loi. Сожалею: война внутри ореховой скорлупы. Сожалею, что мы уничтожили деревню, пытаясь ее спасти. Сожалею, что мы сожгли напалмом твоих родных. Сожалею, что мы пытали пленных. Сожалею – расхожее слово на любой случай жизни. Слово, за которым не стоит никаких чувств. Мир стал бы гораздо лучше, если бы это слово произносили искренне.

Где он? В хижине где-то в горах? Вдруг Джэнсону быстро обмотали голову масляной тряпкой, и он почувствовал, как его отвязали от носилок и потащили вниз – не на дно озера, как во сне, а по подземному ходу, прорытому под неглубокими корнями деревьев. Его тащили до тех пор, пока он не начал ползти на четвереньках, просто чтобы не ободраться о твердую землю. Подземный ход поворачивал то в одну сторону, то в другую; он поднимался вверх и спускался вниз, пересекаясь с другими; голоса становились приглушенными и снова отчетливыми, а потом опять терялись вдали; запах машинного масла, керосина и плесени перемежался со зловонием немытых тел. Как только вернулась симфония насекомых у подножия джунглей – ибо писк и жужжание дали понять Джэнсону, что он покинул подземный лабиринт, – его снова связали и усадили на стул. С головы сняли тряпку, и он вдохнул полной грудью горячий воздух. Веревка была толстая и грубая, такая, какой привязывают к бамбуковым причалам речные лодки, и она больно впилась в запястья и щиколотки. Над узорами из кровоточащих царапин и ссадин, покрывающих обнаженное тело, закружили тучи насекомых. Майка и трусы – все, что осталось на нем из одежды, – были покрыты коркой грязи из подземелья.

К Джэнсону подошел широкоскулый мужчина с глазами, казавшимися совсем маленькими за стеклами очков в стальной оправе.

– Где… остальные? – Казалось, рот Джэнсона был набит ватой.

– Солдаты твоего отряда? Убиты. Только ты живой.

– Вы вьетконговцы?

– Так говорить неправильно. Мы представляем Центральный комитет Фронта национального освобождения Южного Вьетнама.

– Фронта национального освобождения Южного Вьетнама, – повторил Джэнсон, с трудом артикулируя звуки растрескавшимися губами.

– Почему ты не носишь бирку?

Джэнсон пожал плечами, тотчас же вызвав удар бамбуковой палкой по затылку.

– Должно быть, потерял.

По обе стороны от ухмыляющегося офицера стояли два охранника. Оба были вооружены автоматами «АК-47»; на пулеметных лентах, которыми они были перепоясаны, висели 9-миллиметровые пистолеты «макаров». Один из них пристегнул к поясу нож, входящий в снаряжение «Морских львов». По царапине на рукоятке Джэнсон понял, что это его нож.

– Ты лжешь! – воскликнул офицер, ведущий допрос.

Он бросил взгляд на того, кто стоял у Джэнсона за спиной, – Джэнсон его не видел, но чувствовал исходящий от него запах, перебивающий даже сырую духоту воздуха джунглей, – и Джэнсон получил страшный удар в плечо. Судя по всему, прикладом карабина. Весь правый бок онемел от боли.

Он должен сосредоточиться – не на офицере, ведущем допрос, а на чем-то другом. Сквозь щели между бамбуковыми жердями стен хижины Джэнсон видел большие плоские листья, покрытые бисеринками дождя. Он тоже лист; и все, что на него упадет, скатится, подобно капле воды.

– Мы слышали, что вы, солдаты специального назначения, не носите бирки.

– Специального назначения? Увы. – Джэнсон покачал головой. – Нет. Я ее потерял. Зацепился за колючки, когда полз на животе по тропе.

Офицер, похоже, начал терять терпение. Пододвинув стул к Джэнсону, он наклонился вперед и похлопал его сначала по левой руке, затем по правой.

– Можешь выбирать, – сказал офицер. – Которую?

– Что «которую»? – недоуменно переспросил Джэнсон.

– Не делать выбора, – мрачно заметил широкоскулый офицер, – это тоже делать выбор.

Он перевел взгляд на того, кто стоял у Джэнсона за спиной, и сказал что-то по-вьетнамски.

– Мы ломаем твою правую руку, – чуть ли не нежно объяснил он Джэнсону.

Удар обрушился с силой молота: сменный ствол пулемета, использованный как самостоятельное оружие. Запястье и локоть Джэнсона лежали на бамбуковом подлокотнике кресла; лучевые кости руки висели между этими двумя точками. Они хрустнули, словно сухие ветки. Одна из них от удара раскололась: Джэнсон понял это по приглушенному скрипу, который он не столько услышал, сколько ощутил, – и по невыносимой боли, разлившейся по руке. У него перехватило дыхание.

Он пошевелил пальцами, чтобы узнать, подчиняются ли они ему. Они подчинялись. Кости перебиты, но нервные окончания не пострадали. И все же правая рука теперь практически совершенно бесполезна.

Скрежет металла о металл предупредил Джэнсона о том, что будет дальше: в массивные кандалы, надетые на щиколотки, был вставлен железный прут толщиной два дюйма. Затем невидимый истязатель привязал к пруту веревку и, набросив петлю Джэнсону на плечи, пригнул его головой к коленям. Запястья Джэнсона оставались привязанными к подлокотникам кресла; давление на плечо возрастало, сопровождаемое пульсирующей болью сломанной руки.