Столичный доктор - Линник Сергей. Страница 31
Про революцию пятого года? Вот тут, прямо на московских улицах, по которым мы идем, будут стоять баррикады, литься кровь. Ведь сейчас идут последние годы спокойной жизни. Старт падению в пропасть даст Ходынка. В народе будут шептаться, что царь-то так себе, пока возят на ломовиках тысячи погибших, Николай танцует на балу у французского посла. Ах, он же с черным бантом танцует! Ну, это, конечно, все меняет. Потом эстафету примет Первая мировая с революцией. Тут, как говорится, уже без комментариев.
Что тут можно сделать, чтобы самому не сгинуть и близких людей спасти? Заниматься кунг-фу и побить всех злодеев? Не смешно. Глобальные общественные процессы перемалывают в труху целые нации. Уехать? Куда? В Австралию? Какие же капиталы надо иметь, чтобы устроиться в чужом обществе, встроиться в него, не дать себя сожрать местным акулам капитализма? Считай, вторую жизнь надо начинать. А по моей личной истории, так и вовсе третью.
– Ты готовишь хорошо?
– Прости, что?
– Ну вас же в пансионе учили готовить?
– Учили. Но мы только что говорили о тяжелых временах… – Вика даже остановилось, заглянула мне в лицо, мол, все ли со мной нормально?
– Есть способ их облегчить. Тяжелые времена.
– Какой?
Я оглянулся, разглядывая местность. Хитрюга Талль, пока я вещал о судьбах мира, потихонечку развернула меня и по Моховой почти подвела меня к Большому театру.
– Морковный суп.
Вика приложила ладошку мне ко лбу.
– Вот не пойму с холода, жар у тебя есть или нет?
– В архиве твоего папы есть старое письмо, – я убрал руку от лба. – Успокойся, жара нет, я не сошел с ума. От земского доктора Гладышева из Тамбовской губернии. Он утверждает, что если отварить полтора фунта моркови девяносто минут, потом протереть ее в пюре, добавить три грамма соли и залить все кипятком, то такой суп лечит диарею. В том числе у холерных.
– Ты шутишь? Простой суп?
– Да. Если это правда, а проверить действие легко, то это большое подспорье врачам, что работают с болезнями желудочно-кишечного тракта. Понос очень быстро обезвоживает организм, он теряет силы, чтобы сопротивляться бактериям.
Знаменитый суп Эрнста Моро в свое время совершил прямо переворот в лечении диареи. Его использовали вплоть до середины двадцатого века, когда появились эффективные лекарства в таблетках. В каждой больнице на кухне стоял бак с готовым морковным пюре, и как только поступал сложный пациент с поносом, ему первым делом давали тарелку с оранжевой похлебкой.
– Конечно, я смогу сварить такой суп. Прямо сегодня!
О, как загорелась…
– Сегодня не надо, – засмеялся я. – Новый год же…
Празднование у Таллей стало моим бенефисом. Пока все наливались шампанским, поднимали тосты у елки, слушали, как Виктория играет на пианино вальсы, я работал. Вот буквально упахивался. Сначала поймал Россолимо.
– Григорий Иванович, я вам обещал монографию по лечению травм позвоночника. – Я протянул стопку листов с иллюстрациями. В последний момент я вспомнил про петлю Глиссона и жесткий воротник Шанца на шею. Его вполне можно было сделать из картона, обшив чем-нибудь мягким. Воротник пригодится еще и для травмированных в скорой помощи – так сказать, два в одном.
Заведующий кафедрой внимательно изучил мои рисунки, пробежал глазами текст. Закурил папиросу, начал все перечитывать по второму кругу.
– Это отлично пойдет в журнал «Врач» к Манассеину, – выдал заключение грек. – Хотя нет, он зануда, всю кровь выпьет. Договорюсь в «Практическую медицину» к Герцентшейнуд. Да, так и поступим, там все быстрее опубликуют. Может, уже весной. Я сам выступлю рецензентом, тем более что вы нынче не работаете в университете, и никто слова не скажет.
Ага, это он про конфликт интересов.
– Воротник, воротник… – Россолимо вертел в руках лист с рисунком фиксатора для шейного отдела. – Я слышал, только между нами, Евгений Александрович…
Россолимо подхватил меня под руку, отвел к горящему камину, на столешнице которого стоял кувшин с горячим пуншем. Мы налили по чарочке, чокнулись.
– …разумеется, я знаю, что такое врачебная этика! – заверил я заведующего.
– В Москве был проездом лейб-медик царской семьи профессор Тихомиров. Его величество беспокоится насчет приступов мигрени Александры Федоровны. Уже перепробовали все средства: и компрессы, и мази с лавандой и мятой…
Хм… Значит, Боткин еще не стал лейб-медиком Николая?
– И что же… Вы думаете, тут возможно ущемление какого-то шейного нерва? – заинтересовался я. – А воротник поможет снять это ущемление?
– Почему бы и нет? – пожал плечами грек. – Что мы теряем? Давайте изучим вопрос. Я попробую набрать пациентов с шейными недугами и мигренями, дадим им поносить такой воротник. Как вам в голову-то пришла подобная идея?
– Когда лежишь прикованный к кровати целый день… – Я пожал плечами, сделал грустные глаза.
– Да, да, вы правы, собственная болезнь очень способствует…
– Боль еще больше способствует, – прервал я со смехом Россолимо.
Второй моей «жертвой» стал Бобров. Сан Алексеичу я притащил обещанную инструкцию по реанимации. Тоже с картинками.
– Проверять гипотезу профессора Талля и статью по итогам писать вам, – развел я руками, стараясь не расплескать пунш. – Боюсь, я сейчас весьма занят частной практикой… На научную работу совсем не остается времени.
– Зря, доктор, очень зря! – попенял мне не вполне трезвый хирург.
Бобров тоже курил без остановки – пиджак был засыпан пеплом. Однако Сан Алексеич сумел собраться, прочитать мои выкладки. Долго чесал в затылке.
– Это надо в «Вестник практической медицины». Но после тщательной проверки. Есть у меня несколько плановых операций…
Бобров достал из внутреннего кармана записную книжку:
– Ага, вот. Голицын двадцатого января, холецистэктомия. Двадцать второго – Стечкин, иссечение грануляции. Вы, сударь мой, заглядывайте к нам в хирургию. Сразу мойтесь и будьте готовы. Я распоряжусь проводить операции в анатомическом театре, предупрежу коллег. Если кто-то соберется умереть, будем пробовать вашу методу. Разумеется, все будет оплачено.
– Не мою методу, профессора Талля.
Бобров покивал:
– Разумеется, мы не забудем о его вкладе!
Вика на меня обиделась и дулась весь вечер. И надо сказать, я дал этому повод. Болтал нон-стоп с разными медицинскими светилами и светильничками, решал всякие вопросики. А как же внимание, обожание, восхищение? Всем этим окружали девушку другие, включая припершегося на торжество прокурора Хрунова. Емельян как-то сумел раздобыть у вдовы профессора приглашение, заявился с огромным букетом белых оранжерейных роз. Поди высадил на них всю месячную зарплату.
Увидев меня, Хрунов сморщился, но потом расцвел: я вообще не подходил к роялю, где царила Вика, да и жалобные романсы в компании распевать не торопился. А вот Емельян Алексеевич оказался обладателем неплохого баритона. На который он, видимо, возлагал большие надежды. Особенно на песню «Друг мой прелестный». Виктория в муаровом открытом платье, с высокой прической, обаятельной улыбкой с ямочками, от которых просто замирало сердце, и коротышка Емельян. В отличном костюме, но весь такой прилизанный, суетящийся… Нет, не пара ей.
– Барин! – отвлек меня от разглядывания Вики Кузьма.
Моего слугу Елена Константиновна попросила в помощь, и я не смог ей отказать. Предложил даже профинансировать часть расходов на торжественный ужин, которым так хотела блеснуть перед обществом вдова. Но Вика передала мамину благодарность и отказ. Знал бы, что припрется прокурор… Да нет, все равно бы помог.
– Что тебе?
Я осмотрел слугу. А хорош! Подстрижен, бакенбарды укорочены, одет в черный фрак с манишкой. Плюс белые перчатки… Сразу десяток годков скинул.
– Тама вас пересадить хотят. Я видел, как ентот, – Кузьма кивнул на поющего прокурора, – рубль дал Гришке, чтобы, значица, он вашу карточку в конец стола сдвинул.