Столичный доктор - Линник Сергей. Страница 9
Я поплыл, впал в какое-то странное состояние сумеречного сознания. Что-то вроде лунатизма. Все понимаю, но как бы смотрю на себя со стороны.
А потом китаец меня оглоушил:
– Пола вставать.
После чего резким движением воткнул последнюю иглу в район крестца. И тут я чуть ли не подскочил. Повернулся на бок, спустил ноги вниз и, схватившись за плечо Ли, сел. Глубоко вдохнув, посмотрел на ноги. Они спустились!
– Ну же! Один шаг!
Больше опираясь руками на массажиста, я встал, передвинул правую ногу, потом левую. Слушались они меня не сказать чтобы хорошо, как сквозь вату. Но слушались.
На двух шагах мы остановились, я лег на живот обратно в кровать, китаец начал вынимать иголки.
– Очень, очень холошо! Челез месяц будете ходить!
В Новый год – на собственных ногах. Точнее, на ногах Баталова. Что может быть лучше?
В суд по делу Гришечкина и Талля я так и не пошел. У меня были другие заботы. Позитивные! С наступлением декабря дела наладились. Ходил я совсем мало, в основном опираясь на Кузьму. Пять шагов к двери спальни – пять обратно. Но регулярно. В лечебной гимнастике что важно? Правильно! Медленно увеличивать нагрузки. Не надорваться и не навредить. Последнее так и вовсе главный медицинский принцип со времен Древней Греции и Гиппократа.
Спина все еще болела, но не так сильно, как раньше, а главное, начали на нет сходить ломки. Видимо, Баталов просто не успел плотно подсесть на морфий.
– Да вы прямо расцвели, барин. – Я добился даже похвалы за обедом у Кузьмы.
От слуги опять попахивало алкоголем, но так, умеренно. Я даже задумался о том, чтобы тоже отметить свои успехи рюмочкой белой. Спросить водки не успел, на лестнице застучали шаги, в комнату зашли Серафим и незнакомый пучеглазый полицейский в шинели и фуражке. Оба поздоровались, перекрестились на образа, замялись в дверях, не зная, что делать.
– Кузьма, прими у господ верхнюю одежду и принеси стулья, – первым очнулся я.
– Прошу прощения за беспокойство, Евгений Александрович. – Священник переглянулся с полицейским. – Мы с Емельяном Алексеевичем только что из Екатерининской больницы. Пытались передачу оставить для доктора Зингера. Я бы исповедовать его мог при желании…
– Не томите, отец Серафим! – ускорил я священника.
– Доктор совсем плох. В беспамятстве третий день.
Полицейский пригладил пушистые усы, опять перекрестился. Пучеглазый оказался местным участковым приставом Блюдниковым. Фактически главой УВД района, переводя на современный мне язык. В ведении Блюдникова был весь Арбат вплоть до Троицких ворот, Остоженка и Никитская улица.
– Евгений Александрович, Арбату нужен свой доктор.
Пристав быстро освоился, уселся со священником за стол. Даже согласно кивнул, когда Кузьма вынес водку в графине и рюмки.
– Пять тысяч душ пашпортного составу, отходники, купцы, горожане… Все уже воем воют: найди нам доктора.
– Почему же вы этим занимаетесь, а не градоначалие?
Визитеры заулыбались.
– Они там без барашка в бумажке не почешутся, – пояснил Блюдников. – А у меня супруга третий день дохает так, что стены дрожат. Везти ее в Екатерининскую? Так ее там не примут.
Я задумался. Вот она, местная арбатская власть, сидит передо мной. Не генерал-губернатор на Тверской управляет городом, а вот такие люди. И поди им откажи…
– Господа, вы же знаете, что я повредил спину.
– Все понимаем! – Серафим аккуратно, без маханий выпил свою рюмку, занюхал хлебом. – Хотя бы несколько дней приемных. Вторник и четверг. С нашей стороны – любая помощь. Объявим среди прихожан сбор средств, да и тузы наши арбатские не поскупятся. Так, Емельян Алексеевич?
Пристав, косясь на бутылку, согласно покивал.
Четверг наступил уже на следующий день. Серафим оставил мне на бумажке адрес: дом Пороховщикова, прием с девяти утра до часу дня, потом обед, который мне сервируют в местном трактире, а после этого уже до упора, с трех пополудни до самого вечера. К бумажке прилагались ключи. А вот трудовой договор не прилагался. С зарплатой тоже ясности не было: чего-то мне там тузы соберут, а когда и сколько – не ясно. Деньги от студентов уже заканчивались, опять «семейство Баталовых вплотную подошло к финансовой пропасти».
Давши слово – держись, не давши – крепись. Взял с собой главный врачебный инструмент – часы-брегет – и по свежевыпавшему снежку доковылял, опираясь на Кузьму, до дома Пороховщикова. Вот и утренняя гимнастика у меня. Сильно лечебная. Грохнешься на нечищеной брусчатке – по второму кругу сломаешь спину.
Приемный покой Зингера находился в полуподвальном помещении в правой части дома. И там стояла конкретная такая холодрыга. Две длинные комнаты (зал ожидания и смотровая, совмещенная с кабинетом) были напрочь выстужены открытой форточкой. Из оконных щелей невыносимо сквозило, и я первым делом отправил Кузьму за газетами и варить клейстер. Будем утепляться. Сам же занялся двумя печками, благо возле них лежали дрова и розжиг. Вот отлично, просто замечательно: у дома нет центрального отопления, выживай как можешь.
После того как в печках разгорелся огонь, я осмотрел помещения. В первой комнате стояли лавки. На этом вся обстановка заканчивалась. Во втором была ширма, кушетка, письменный стол, пара стульев, раковина с рукомойником, который заполнялся водой сверху. На стене прибита полочка, а на ней стояли медицинские справочники. Еще был в наличии довольно просторный шкаф, запирающийся на второй ключ на связке.
Открыв створки, я обнаружил «аптеку». На полках стояли различные склянки с таблетками, каплями, лежал набор хирургических инструментов. Разумеется, слуховая трубка и жгут. А еще целый ящик разных трав, которые были рассортированы по бумажным конвертам. Ромашка, очанка, аир болотный, чего тут только не было. Вот и лечи как хочешь. Что там доктор выписывал в фильме «Не горюй» у Данелии женщине, упавшей с пяти ступенек? Подорожник?
Пришел Кузьма. Начал, вздыхая, заклеивать окна.
– Как закончишь, сделай мне чаю. И себе тоже, – распорядился я.
– Дык чайника нет. Надо за ним идти домой.
– Так сходи! И заодно инвалидное кресло притащи – мочи нет ходить.
– Раньше бы сказали, когда за газетами посылали!
– Вот ты мастер пререкаться… Перед уходом залей воды в рукомойник!
Я, перебирая руками по столу, добрался до стула, со счастливой миной приземлил пятую точку. Так, теперь посмотрим, какую документацию должен вести московский доктор. На столе в беспорядке были навалены рукописные врачебные карты. С ятями и фитами я уже освоился, почерк, к удивлению, был разборчивый, все в принципе понятно.
Чего только в картах не было… Капкан для ног – подагра, вороньи сапоги – трещины на ступнях. И грудная жаба, по-научному – стенокардия. Понятно, что не лечится. Она и в будущем будет бичом врачей и скоропомощников.
Много было карт женщин с грудницей. Я так понял, что так Павел Тимофеевич помечал мастит. Из лечения в основном назначались разные травяные сборы, прогулки, усиленное питание. Само собой, микстуры. Те самые, с наркотиками. Некоторые названия ставили в тупик. Ну что такое, например, чесоточный морс с розовым маслом? В чем лечебный эффект? Загадка. Лекарства фасовались не только в привычные таблетки, порошки и мази, но и в забытые уже «лепешки», «кашки»…
К удивлению, в приемном кабинете присутствовала и государственная отчетность. Зингер вел аптечный журнал отпуска лекарств, плюс некие списки пациентов с диагнозами и назначениями для медицинского департамента при МВД. Сто лет пройдет, а врачи все так же загружены писаниной. Причем в буквальном смысле: все документы заполняются от руки, все заверяются личной печатью доктора. Который у меня не было. Вот сюрприз! Надо ехать в Министерство внутренних дел, разбираться. Или дома поискать, должна где-то лежать, наверное. Не могла ведь ее актриска на память забрать?
Первый пациент нарисовался быстро. Некий шумный армейский поручик с традиционными подкрученными усиками и не менее традиционным выхлопом от ночного кутежа.