На повестке дня — Икар - Ладлэм Роберт. Страница 87

— Я и вправду раздражаю вас, да, Герби? — поинтересовался Эван, отметив бычью поступь Деннисона.

— Вы меня раздражаете, и меня зовут не Герби.

— Ну, не знаю. Там, у президента, вы выглядели как Герби. Он вас сразил, да?

— Временами президент склонен слушать не тех людей.

Кендрик смотрел на главу аппарата президента, пока они шагали по широкому коридору. Деннисон игнорировал робкие приветствия многочисленных сотрудников Белого дома, попадавшихся им навстречу; некоторые из них изумленно глазели на Кендрика, очевидно узнав его.

— Не понимаю, — сказал Эван. — Побоку нашу взаимную неприязнь, но в чем ваша проблема? Это ведь меня, а не вас пихают туда, где я не хочу находиться. Чего вы скулите?

— Потому что вы, черт возьми, слишком много болтаете. Я видел вас в программе Фоксли, и потом ту маленькую демонстрацию, которую вы учинили у себя в офисе на следующее утро. Вы непродуктивны.

— Вам нравится это слово, не так ли?

— Есть много других слов, которые я могу использовать.

— Уверен в этом. Тогда у меня, возможно, есть для вас сюрприз.

— Как, еще один? Что же это, черт возьми, такое?

— Подождите, пока мы придем к вам в кабинет.

Деннисон приказал своей секретарше не соединять его ни с кем, кроме абонентов приоритетной «красной линии». Секретарша поспешно кивнула в знак подтверждения, но испуганно добавила:

— Для вас оставлено более дюжины сообщений, сэр. Почти все просят срочно перезвонить.

— По приоритетной «красной линии»? Женщина покачала головой.

— А что я вам только что сказал? — С этими учтивыми словами глава президентского аппарата втолкнул конгрессмена в свой кабинет и с шумом захлопнул дверь. — Ну, и какой у вас сюрприз?

— Знаете, Герби, на самом деле я должен дать вам один совет. — Кендрик небрежно подошел к тому же окну, где стоял прежде, затем повернулся и посмотрел на Деннисона: — Можете грубить своим помощникам как хотите, пока они будут это терпеть, но никогда больше не хватайте члена палаты представителей и не вталкивайте его в кабинет, как если бы вы собирались его выпороть.

— Да не толкал я вас!

— Я понял это таким образом, и это все, что имеет значение. У вас тяжелая рука, Герби. Уверен, мой выдающийся коллега из Канзаса чувствовал то же самое, когда посадил вас на задницу.

Неожиданно Герберт Деннисон сделал паузу, потом негромко рассмеялся. В его затянувшемся хихиканье не слышалось ни злости, ни враждебности; скорее, оно отражало облегчение. Он распустил узел галстука и небрежно сел в кожаное кресло перед письменным столом.

— Господи, хотел бы я быть на десять — двадцать лет моложе, Кендрик, тогда я с удовольствием отхлестал бы вас по заднице. Но в шестьдесят три понимаешь, что осторожность — лучшая сторона доблести или чего бы там ни было. Мне все равно, если меня снова собьют с ног, хотя сейчас намного труднее подниматься.

— Тогда не напрашивайтесь, не провоцируйте этого. Вы держитесь очень вызывающе.

— Садитесь, конгрессмен, да поближе, к моему столу. Ну давайте, садитесь же! Эван сел.

— Ну и как? Чувствуете покалывание в позвоночнике, прилив крови к голове?

— Ничего такого не чувствую. Это место для работы.

— Да ну, думаю, мы разные люди. Понимаете, внизу сидит самый могущественный человек на земле, и он полагается на меня, а я, сказать по правде, тоже не гений. Я только заставляю бегать этот глупый выводок. Смазываю механизмы, чтобы колесики вращались. Однако в масле, которым Я пользуюсь, много едкости — прямо как во мне. Но это — единственная смазка, которая у меня есть, и она действует.

— Наверное, в этом есть какая-то цель? — заметил Кендрик.

— Разумеется, есть. Видите ли, с тех пор, как я здесь, то есть с тех пор, как мы здесь, все мне кланяются, как китайские болванчики, льстят напропалую и широко улыбаются — а в их глазах написано, что они предпочли бы пустить мне пулю в лоб. Только через такое я уже проходил, меня это не волнует. Но тут появляетесь вы и велите мне убираться к чертовой матери. Подобные заявления, знаете ли, освежают. С этим можно иметь дело. Мне действительно нравится то, что я вам не симпатичен, а вы не симпатичны мне. Имеет ли это какой-либо смысл?

— В извращенном виде. Но тогда вы — извращенец.

— Почему? Потому что я предпочитаю говорить прямо, а не ходить вокруг да около? Бессмысленные словоизлияния и подхалимаж — только пустая трата времени. Если бы я мог избавиться и от того, и от другого, мы бы все работали в десять раз лучше, чем сейчас.

— Вы когда-нибудь давали кому-нибудь об этом знать?

— Пытался, конгрессмен, помоги мне Бог, еще как пытался! И знаете что? Никто мне не верит.

— А вы на их месте поверили бы?

— Наверное, нет. И может, если бы они поверили, глупый выводок превратился бы в зарегистрированный дурдом. Подумайте об этом, Кендрик. Моя извращенность не так-то проста.

— Тут я ничего не могу сказать, но наш разговор многое для меня упрощает.

— Упрощает? А, тот сюрприз, что вы собираетесь мне выложить?

— Хорошо, — согласился Эван. — Понимаете, до определенного момента я сделаю то, что вы от меня хотите, — за плату. Вот моя сделка с дьяволом.

— Вы мне льстите.

— Даже не собирался. Я тоже не склонен к подхалимажу, потому что это — пустая трата моего времени. Говоря вашими словами, я «непродуктивен», потому что наделал много шума, выступив против ряда вещей, вызывающих у меня возмущение. А вас, когда вы это услышали, погладило против шерсти. Пока что я прав?

— Правы до последнего гроша, парень. Можете выглядеть как угодно, но, на мой взгляд, вас многое роднит с увешанными бусами длинноволосыми протестующими засранцами.

— И вы опасаетесь, что, если мне предоставят трибуну, может стать еще хуже, и ваши абрикосовые деревья побьет морозом? Я снова прав?

— Правее некуда. Не хочу, чтобы кто-то или что-то перебило голос президента, его рассуждения. Он вывел нас из «голубого» участка, мы оседлали сильный и теплый ветер со Скалистых гор и чувствуем себя хорошо.

— Не буду стремиться понять вас.

— Возможно, и не смогли бы...

— Но по сути вы хотите от меня двух вещей, — быстро продолжил Эван. — Первое: чтобы я говорил как можно меньше и вообще, ничего такого, что ставит под сомнение мудрость, исходящую из вашего глупого курятника. Я близок к истине?

— Ближе некуда.

— И второе: вы хотите, чтобы я исчез, и исчез быстро. Ну как?

— Заслужили медное кольцо.

— Ладно, я все это выполню — до определенного момента. После этой маленькой церемонии в следующий вторник, которой никто из нас не хочет, но мы уступаем президенту, в мой офис потоком хлынут запросы из средств массовой информации. Газеты, радио, телевидение, еженедельники — словом, вся братия. Я — новость, а они хотят продавать свой товар...

— Вы не говорите ничего такого, чего бы я не знал или что бы мне не нравилось, — перебил его Деннисон.

— Я всем откажу, — решительно заявил Кендрик. — Не соглашусь ни на какие интервью. Не выскажусь ни по одному вопросу и исчезну так быстро, как только смогу.

— Расцеловал бы вас прямо сейчас, если бы не кое-что непродуктивное в ваших словах, например «до определенного момента». Это еще что такое?

— Это значит, что в палате представителей, если мне дадут слово, я выскажу мои соображения как смогу беспристрастно. Но то в палате. Спустившись с холма, я становлюсь недоступен для комментариев.

— Большинство пиаровцев мы держим не на холме, а внизу, — задумчиво проговорил глава аппарата президента. — То что снимают камеры на спутниках, не попадает в «Дейли ньюс» и «Даллас». При данных обстоятельствах, благодаря этому вкрадчивому сукину сыну, Сэму Уинтерсу, ваше предложение столь неотразимо, что мне интересно, какова же цена. Предполагаю, вы ее уже определили для себя?

— Я хочу знать, кто настучал на меня. Через кого — так очень, ну очень профессионально — произошла утечка.

— Думаете, я не хочу узнать? — Деннисон резко подался вперед. — Да я бы этих ублюдков торпедами потопил в пятидесяти милях от Нью-Порт-Ньюса!