Кексики vs Любовь (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta". Страница 14

— А…

Я не успеваю задохнуться новой волной праведного негодования — Бурцев, в лучших традициях великого нарцисса, ни на что не обращает внимания и тут же исчезает за балконной дверью. Остается на балконе только Иуда-Нефедыч, и судя по его довольной роже — он-то как раз доволен доставшимся на его долю развлечением.

Бурцев спускается! А я… А у меня из оружия только букетик гвоздик! И… Вчера он меня откровенно зажимал! Хочу ли я, чтобы он повторил это при Андрее? Нет, однозначно нет!

— П-п-поехали? — выдыхаю, резко оборачиваясь к подъезду.

Андрей, все это время стоящий неподвижно и неслышно — только красный от злости, будто отмирает. Кивает, резко шагает в сторону машины.

— Садись быстрее, — бросает мне через плечо, направляясь к водительскому месту.

А у меня от нервной паники даже не сразу получается дверь открыть.

Быстрее, быстрее! Если Бурцев будет спускаться быстро — он может нас догнать. И не дать выехать. И тогда не избежать сцены!

И все-таки я успеваю. Успеваю нырнуть на заднее сиденье. Успеваю захлопнуть дверь машины. И Андрей, на мое счастье, не глушил двигатель, сразу выруливает со двора. Уже когда мы выезжаем за угол дома, я вижу, как распахивается тяжелая дверь подъезда и на крыльцо быстрым своим шагом выходит Бурцев.

Нет никаких сил удержаться — я торопливо опускаю стекло со своей стороны и, высунув руку, демонстрирую Тимурчику средний палец.

Господи, когда же этот хмырь от меня отвяжется?

— Не хочешь мне объяснить, что это было такое? — ледяным тоном интересуется тем временем Тевтонцев.

Ох. Как я бы хотела это знать!

— Молчать будешь?

Честно говоря — хотелось бы. Хотелось бы просто помолчать, просто успокоиться, просто пережить. Вырезать из памяти ту секунду, когда на меня водопадом сыпалось алое нежное, разлетающееся по ветру безумство. Никогда её не вспоминать, никогда не заставлять себя так ошеломленно смотреть в небеса и думать, отчего пролетающая мимо туча прицельно на меня чихнула розами.

Почему?

Мне не стоит принимать эту выходку Бурцева всерьез. Я понимала это сразу. У него там марафон пикапа, он еще не все трюки на мне опробовал, мне бы просто выдохнуть и протрезветь, но кто ж мне даст это сделать.

— Я теряю терпение!

Ох, Андрюша, Андрюша, мог бы и не пояснять. Вижу я и белые, отчаянно стиснувшиеся на руле костяшки, и багровые раскаленные твои уши, на которые сейчас нельзя воду лить — зашипит и начнет испаряться.

— Чего ты от меня ждешь, Андрей? — проговариваю неохотно. — Чтобы я тебе объяснила, почему Бурцев ведет себя как идиот? Так за этим, пожалуйста, к его психиатру. Я не в курсе.

— Так не бывает! — не унимается Тевтонцев. — Как это ты не в курсе? Он же за тобой ухлестывает, а не за мной.

— Хочешь, я его тебе уступлю? — спрашиваю и сама понимаю, что обостряюсь язвой не в ту сторону. По идее, с Андреем-то как раз я должна — и хочу — быть милой, а не вот это вот все, но его недовольный, звенящий невысказанными обвинениями голос будит во мне защитные рефлексы.

— Думаешь, это смешно? — взвивается Тевтонцев. — Я вообще-то за тобой приехал. Мы договаривались. А ты… Такое себе позволяешь!

— А я-то тут при чем? — искренне изумляюсь. — Я не назначала Бурцеву встречи, он сам приехал.

— Сам приехал, сам узнал, в каком подъезде ты живешь, сам договорился с твоим соседом и засыпал тебя щипаными розами, — саркастично повторяет Андрей, — ты сама себя слышишь? Дураком меня решила выставить?

— Ну что ты, Андрюша, — выдавливаю из себя вымученную улыбку, — хочешь, я тебе мамой поклянусь что ничего об этом не знала? И не хотела. Это у Бурцева что-то со вчера заклинило, и он ко мне привязался. Ты же помнишь, он еще в школе меня задалбывал. Портфели прятал, с дружками травил…

Андрей драматично молчит.

Еще бы ему не помнить. До того, как Бурцев взялся за меня — доставалось от его компании как раз Андрею, который не очень-то дружил с физкультурой.

— Ладно, проехали, — сухо бурчит Тевтонцев, — но если это еще раз повторится…

Я прикусываю себе язык, удерживая на нем ерепенистое “То что?”.

В конце концов, Маринка права. Хватит уже мечтать о принцах, пора делать скидку на реальность и принимать мужчин такими, какие они есть. И хоть чуть-чуть поумерить гонор мне тоже не помешает…

— Так в какой музей мы едем? — спрашиваю, чтобы хоть как-то смягчить повисшую в салоне тишину.

— В Дарвиновский. На экспозицию “Грызущий мир”. Я же вчера тебе говорил! — обвиняюще роняет Андрей. — Где ты вообще витаешь?

Где-где, в розовых мечтах о Тимуре Бурцеве, конечно!

— Я вчера переутомилась на банкете, — озвучиваю я вслух дипломатическое объяснение, — плохо запомнила.

— Можно и повнимательнее быть!

Не клеится у меня с Тевтонцевым.

Чем дальше я цепляюсь за какие-то сущие мелочи, детали, лишь бы продлить диалог побольше, чем больше слышу недовольства в его голосе, тем больше понимаю, что Наташка не зря меня предостерегала насчет Андрея. У него до крайности тяжелый характер.

“Ой, Юлечка, а у тебя что ни мысль — то вселенское благо”.

Надо успокоиться. Свидание вообще-то даже не начиналось. Это все Бурцев вообще-то! А Андрей… Ну, сердится Андрей. Конечно! Приехал ко мне с цветами, а у меня тут… Такой спектакль.

Вспомнив про цветы, кошусь на несчастные гвоздики. Помятые, поникшие, погрустневшие. Будто это они на меня обиделись за измену с Бурцевым. Хотя я ж не виноватая, он сам приперся!

— Грызуны, значит? — бодро спрашиваю я, уже когда мы вылезаем у музея, незаметно поддергивая подол черного платья на пару сантиметров выше. — Обожаю грызунов. Особенно этих… Как его… Шиншилл!

— Шиншиллы! — Андрей недовольно хмыкает. — Они же бестолковые! А вот крысы…

Даже не знаю, что лучше — Андрей, который бесится и не хочет со мной разговаривать, или Андрей поймавший вдохновенную шлею и распинающийся на тему того, какие крысы, дикие, не декоративные, а именно дикие крысы — враг номер один для любого повара — гениальные и потрясающие создания…

Ладно. Все не в тишине. Можно слушать это как передачу “Диалоги о животных”, делая вид, что интересно. Можно подумать, мне это в новинку. Свет мой бывший Федечка обожал рассказывать обо всем подряд, и его тоже надо было слушать с открытым ртом, иначе — обижался и по несколько дней игнорил.

Правда, честно скажем, у Николая Дроздова голос-то поприятнее. И рассказывает он не таким нудным лекторским тоном, транслируя мысль “как можно этого не знать”.

Еще и скучно так — до зевоты. А зевать нельзя, Андрей же обидится!

Кто знал, что это не все испытания, что мне на сегодня жизнь приготовила. Не-ет, самый главный сюрприз поджидает меня у билетных касс, когда нам приходится встать в очередь. Оказывается, не одни мы хотим попасть в музей в льготные часы. Кроме нас тут толпа студентов и кучка старушек пенсионеров пришла посмотреть на сусликов.

И ведь как назло, крыльцо музея находится на самом солнцепеке. И на нас козырька не хватает. А я еще ко всему прочему и черное платье зачем-то сегодня напялила. Десять минут ожидания — и я превращаюсь в подобие печальных гвоздичек — еще жива, но уже почти разложилась. А Андрей еще и начинает припираться на кассе из-за скидки в десять процентов, ему, как постоянному покупателю. А я сама уже готова заплатить и за себя, и за него, чтобы наконец нырнуть туда, в хорошо кондиционированный музейный зал. И только здравый смысл меня от этого порыва удерживает. Нельзя так обижать мужчину. Нельзя! Но боже, как же жарко…

— О, Кексик, вот вы где! А я уж думал мавзолеем ошибся! — возмутительно бодрый раздается над моим ухом голос Бурцева. Я разворачиваюсь, умоляя про себя боженьку, чтоб это был мираж.

Увы, для миража этот гаденыш слишком плотный. Стоит себе в паре шагов от меня, мороженое в руках покачивает. Два рожка. Еще и моего любимого, фисташкового.

Господи, сегодня весь мир, что ли, против меня?

— Андре-е-ей…