Кексики vs Любовь (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta". Страница 9

Нетушки, Юльчик, не вырвешься! Ты мне еще за торт должна, пришла пора расплачиваться!

Она опять пытается — пытается от меня уклониться, пытается мне не отвечать, вот только… Её тело будто само, рефлексами откликается моему напору.

Я веду кончиком языкам по стискивающимся губам — и они слабеют, позволяют проникнуть сквозь них, снова взять их штурмом.

Сдобная сладкая прелесть!

И вся моя!

Ну… Ненадолго, правда! Ровно до той минуты когда уже второй кот, черно-белый и тощий с возмущенным “Ма-а-ау” не десантируется прямо на мою шею. Сброшенный и явно не готовый к полету кошак реагирует инстинктивно — вцепляется в мою рубашку на спине, полосуя ткань и кожу под ней когтями настоящей россомахи.

Я бы и рад не взвыть и не закрутиться на месте, в попытках стряхнуть с себя чертову тварь, я бы и рад ни за что в своей жизни не отрываться от Плюшки, но…

Я же не железный! И боль-то просто адская! С меня, кажется, сдирают кожу по-настоящему!

— Так его, Кутузыч, рожу наркоманскую! Ишь чо удумал, наших девок посреди бела дня мацать! — дедовское улюлюканье откуда-то сверху определяет нерушимую истину — коты в московских дворах просто так с балконов не летают!

Мне удается нашарить хвост дикой твари, приклеившейся к моей спине и отодрать её от себя вместе с полосой рубашки и парой кусков кожи, кажется. Кутузыч улетает в ближайший куст, и я надеюсь — его там лично ждет кошачий сатана. Задираю голову наверх, любуясь на лысую, как яблоко, но морщинистую, как урюк, башку.

— Дед, ты в конец озверел? — рычу разъяренным медведем.

— Му-у-у-урка, — зычно тянет дед, не сводя с меня прицельного прищура, — ты где, паршивка, кись-кись-кись.

На призывы деда откликается такой синхронный кошачий хор, что я прыжком выпрыгиваю из зоны поражения его балкона.

Ладно. Леший с ним. Где?.. Куда!

Я успеваю схватить тяжелую дверь подъезда за долю секунды, когда Максимовская пытается её за собой захлопнуть. Влетаю следом, ловлю за руку.

— Плюшка!

— Сам ты Плюшка! — неожиданно рявкает Юлька мне в лицо, резко разворачиваясь.

На этом её запал заканчивается, и она замирает, стискивая свои кулачки и грозно прожигая меня глазами.

— Так бесит это слово? — я приподнимаю брови. — Прости, я не думал…

— А ты типа умеешь? — саркастично цедит Максимовская, скрещивая руки на груди. — Не смеши меня, Бурцев, чурбан потому и зовется чурбаном, потому что бестолковый кусок пенька.

— Зато посидеть на мне очень даже можно, — улыбаюсь нахально, — где хочешь, для начала? На коленках? Или, может, на лице?

— Руки! — взвизгивает Юлька, и приходится сделать два шага назад, в противовес тому, что я сделал к ней.

— Плю… — осекаюсь, натурально увидев, как в глазах девушки загорается неистовство берсерка, — Юль, ну чего ты психуешь-то? Сама говорила, что свободна сейчас. И я тоже свободен. И…

— Ты дебил, да? — Максимовская стискивает зубы. — Нет, чего я спрашиваю, точно! Натуральный дебил. Ты бредишь вот этим? После всего, что было?

— А что… — я осекаюсь с вопросом, не потому, что меня впечатляет яростная Юлина отповедь. Нет. Просто до меня доходит — не все простили мне подвиги долбанутой юности. Конкретно Юлия Руслановна Максимовская — совсем нет.

И вот это попадос! Такой лютый, что меня почти сразу же начинает потряхивать!

Не хочу я, чтобы эта шикарная вкусная женщина меня ненавидела.

Ненависть оргазмам не помощник.

Она даже не прощается — сбегает, воспользовавшись минуткой моего зависания, и в этот раз я не рвусь к закрывающимся дверям лифта.

Задумчиво выхожу из подъезда, возвращаюсь к машине, в черт его знает какой раз задираю голову, разыскивая взглядом Плюшкин балкон. Сначала правда на хитрую рожу деда натыкаюсь, и он грозно скалится, типа “Знай наших!”

Ну уж нет, не позволю я какому-то старперу себя запугать. Матюгальник валяется у машины, никто его даже не подумал спереть.

Подбираю, процокиваю, проверяя работоспособность.

Дед угрожающе высовывает из окна руку с дрянью орущей черной кошкой.

Надеюсь, хоть от одной у него рука отвалится!

— Хорошо, Юль, Плюшкой больше не буду тебя называть, — клятвенным тоном произношу, обращаясь к бесчувственным стеклам лоджии Максимовской, — тем более, что Кексик тебе подходит гораздо больше.

В этот раз приходится уворачиваться не только от кота. Но и от “любимого маминого алоэ”, которого Юлька для меня не пожалела.

Когда я сажусь в машину — сам себе клянусь, что это не побег — это отступление. С нахрапу взять Максимовскую не получится, это дошло наконец до моей забитой гормонами башки. Надо проработать стратегию!

Глава 5. В которой героиня верна своим принципам

— Ты свихнулась, Юль?

На самом деле… Кажется, да! Потому что когда на балконе закончились цветы для метания ими в пустую башку Бурцева, я всерьез хватаюсь за табурет, на котором стояло злополучное алоэ. И только Маринка, повисшая у меня на спине, помогла мне вспомнить, что адекватность — это несколько выше по шкале глубины. Не пробивать же мне дно ради Бурцева, да? Он и сам с этим прекрасно справится!

Встряхиваю головой, пытаюсь взять себя в руки и во избежание искушения — а на лоджии у меня еще целый книжный стеллаж, метательных снарядов — искусительная уйма — ухожу на кухню.

По дороге прохожу мимо зеркала, задеваю плачевное зрелище. Пока неслась от Бурцева — раскраснелась как свекла, не помогают это скрыть даже остатки салонного макияжа. Так же и укладка не выдержала долгого забега, превратив меня во внебрачную дочь Сеньориты Швабры и Сеньора Чертополоха.

Хотя…

Будем честны и откровенны, какая разница? Можно подумать, с укладкой и обычным цветом лица я была красоточка, и резко перестала весить свои восхитительные девяносто три килограмма.

Нет уж. Хватит с меня сегодня самообманов. И тряпок этих, добавляющих в мою жизнь иллюзию моей несуществующей привлекательности тоже хватит.

— На плечики хоть повесь, — тоном великомученицы произносит Маринка, наблюдая, как я с остервенением сдираю с себя дурацкий шелковый топ, юбку, чулки…

Я делаю вид, что не заметила её замечания, молча влезаю в майку с рокером-котом и джинсы-шаровары на шнурочке, но…

Все-таки трачу лишнюю минуту, чтобы повесить “наряд для свидания”. Музей-то завтра вроде как должен состояться!

Правда перед этим мне надо хоть маленечко выпустить пар.

— Я, кажется, поняла, почему ты все еще не замужем! — траурно произносит Маринка, проходя за мной на кухню. — Если ты каждого мужчину, пригласившего тебя на свидание, закидываешь цветочными горшками…

— С цветами, прошу заметить! — уточняю, сама не знаю зачем, уже снимая с крючка на двери любимый фартук. Руки мелко сводит от подкатывающей ко мне со спины истерики. А что лечит психоз лучше всего на свете?

Правильно, три противня горячих бисквитных печенек, сделанных твоими руками!

— Ну, Юля-а-а! — Маринка стонет и хватается за голову. — Такой мужик! На такой шикарной тачке! Романс тебе под окнами пел! А ты в него цветком?

— Жаль не попала! — бурчу раздраженно, доставая из холодильника яйца и перекладывая их поближе к плите, чтобы быстрей прогрелась.

Маринке легко говорить. У неё из детских травм только то, что в третьем классе приз за лучший танец снежинки не ей отдали. Она, счастливая обладательница огромных шоколадных глаз и талии, которую ладонями обхватить можно, в душе не представляет, как это бесит, когда какой-то зажравшийся мудозвон пытается повеселиться за твой счет. А я — я знаю!

Именно поэтому это я сейчас в неистовом ритме рублю огромным ножом холодное сливочное масло. И представляю, что делаю это с кокушками Бурцева, не меньше! Ух, как бы я ему сейчас вместо них котлету бы сообразила!

А Маринка — с печальным видом пытается донести до меня свет истины.

— Юльчик, нельзя так с мужиками. Они у нас сейчас обидчивые, ранимые. Ты в него сегодня цветком кинула, а он завтра на свидание не придет. И что, я зря старалась, да?