Шантажистка - Пирсон Кит А.. Страница 8

Как правило, я захлопываю створки раковины на данной стадии знакомства, вот только ощущение узнавания по-прежнему не дает мне покоя, и я, собравшись с духом, отваживаюсь на вопрос:

— Хм, простите, но не встречались ли мы раньше?

— Не думаю, — снова поворачивается она ко мне. — Но этот вопрос я слышу довольно часто. Наверное, у меня просто лицо такое.

— Да, хм, наверное. Простите.

— Кроме того, — ее улыбка превращается в ухмылку, — хотелось бы надеяться, что вы запомнили бы меня.

— Да-да, конечно, — храбрюсь я, при этом ощущая, как щеки мне заливает краска. — Просто… Просто я по роду занятий встречаюсь со множеством людей, а вот хорошей памятью похвастаться не могу.

— И что же у вас за род занятий, Уильям?

Стоит лишь признаться незнакомому собеседнику, что являешься профессиональным политиком, да еще от Консервативной партии — все, разговор можно считать завершенным. Однако с учетом того, что примерно через час меня все равно представят на сцене, уклоняться от ответа бессмысленно.

— Я всего лишь рядовой политик.

Зрачки Габби чуточку расширяются, а аккуратно подведенные брови приподнимаются.

— Да что вы говорите! Как интересно!

«Это сарказм, что ли?»

— Боюсь, не настолько интересно, насколько это может показаться.

Внезапно она кладет ладонь мне на колено.

— Что ж, мистер Хаксли, не хочу вас расстраивать, но не должны ли вы прямо сейчас находиться на этой сцене?

Я в замешательстве смотрю на нее.

— Откуда вы знаете мою фамилию?

Взгляд Габби медленно скользит вниз, и я машинально опускаю голову, вне себя от ужаса, что забыл застегнуть ширинку.

— Ах, ну конечно, — охватывает меня облегчение. — Мой бейдж!

— Точно. Ваш бейдж, — воркует моя новая знакомая. — И с памятью у меня, слава богу, все в порядке: ваше имя в списке выступающих.

— Мое выступление перенесли. Что-то напутали с моим офисом.

Прежде чем Габби успевает ответить, динамики позади нас разражаются оглушительной музыкой, и свет гаснет. Сцену затягивает искусственным дымом, который прорезают пляшущие в такт музыке разноцветные лучи.

— Несколько чересчур, как считаете? — кричит женщина мне на ухо.

Я киваю, и мы вместе со всеми аплодируем появившемуся на сцене ведущему, наигранно энергичному толстяку, явно воображающему себя важной персоной. Почему таким образом начинаются мероприятия подобного рода — выше моего понимания. Не успеваю я подумать, что ничего более нелепого не придумаешь, как он начинает хлопать в ладоши над головой. Несколько идиотов в первых рядах следуют его примеру, что еще более распаляет толстяка.

— Да хватит потакать дураку, — бросаю я, пожалуй, несколько громче, нежели рассчитывал.

Габби снова смеется и шепчет мне на ухо:

— Для политика замечание весьма откровенное.

Я молчу, не зная, что ответить.

Наконец музыка стихает, и ведущий приступает к исполнению своих обязанностей. После достаточно гладкого вступления он объявляет первого оратора.

— Леди и джентльмены, поприветствуем Гэвина Гранта!

Аудитория не отказывает ему в одолжении, и мистер Грант, кем бы он ни был, выходит на сцену. Уже через две минуты становится ясно, что этот Грант невыносимо скучен, равно как и следующие четверо. Впрочем, я несколько несправедлив: скуку навевают не столько ораторы, сколько сама тема. Меня, например, совершенно не интересуют новости футбола и показатели розничной торговли. Публика, однако, внимает им с интересом, и меня начинает беспокоить, что моя собственная речь, чего доброго, умерит пыл собравшихся.

Однако времени пересмотреть содержание выступления у меня уже нет, поскольку появляется Джереми и манит к двери в боковой стене зала. Я киваю Габби, и она желает мне удачи.

Мы проходим по коридору в небольшой аванзал. Толстяк кивает мне из угла поверх газеты. Я отвечаю тем же, и Джереми предлагает стакан воды.

— Не нужно, спасибо.

Мужчина ставит стакан на стол и сверяется с часами.

— Три минуты, мистер Хаксли.

В остающееся время я вновь просматриваю текст речи. Вот только вносить существенные изменения слишком поздно, а по части импровизации я слабоват.

Внезапно дверь со сцены распахивается, и в помещении появляется взмокший мужчина с круглым лицом. Вслед ему доносятся аплодисменты.

Ведущий складывает газету и встает.

— Готовы? — осведомляется он у меня.

— Пожалуй.

Без дальнейших комментариев толстяк направляется на сцену. Овации постепенно сходят на нет, и конферансье представляет публике мою персону. У меня, разумеется, тут же начинается мандраж.

— Ни пуха! — бросает Джереми и указывает на дверь.

Толстяк выкрикивает мое имя. Ну вот и все. Глубокий вздох, и вот я уже делаю пять шагов по сцене. Быстро обмениваюсь с ведущим рукопожатием, он ободряюще хлопает меня по спине и жестом приглашает к трибуне. Приветственные аплодисменты стихают; и на меня выжидающе смотрит целое море лиц.

Я чинно достаю из кармана пиджака два сложенных листка бумаги и кладу перед собой на стойку. Прочищаю горло и набираю в легкие воздух для воодушевляющего вступления. То есть я надеюсь, что оно будет таковым.

— Леди и джентльмены! Наше правительство всегда поддерживало и будет поддерживать бизнес!

Для эффектности делаю паузу и со всей убедительностью выдаю следующую строчку:

— До внесенных нашим правительством изменений в законодательство бизнес задыхался от бюрократической волокиты и канцелярской скотины.

«Вот же черт! Рутины, идиот! Ру-ти-ны!»

Я очень, очень надеялся, что слушатели проспят мою оговорку. Увы. В зале раздаются сдавленные смешки.

— Спасибо, мистер тореадор! — внезапно выкрикивает какой-то остряк.

Тут уж плотину прорывает, и публика заходится хохотом.

Слово не воробей.

Двести человек успокаиваются лишь через минуту, и к этому времени уровень моего престижа падает до нулевой отметки. Уже не пытаясь произвести впечатление, я оттарабаниваю речь за половину запланированного времени.

Заключительная фраза встречается жиденькими аплодисментами, которые тонут в новой волне смеха. Я с позором ухожу со сцены.

Ведущий качает головой и хмурится. В аванзале меня тоже встречают прохладно, следующий докладчик, не здороваясь, проходит мимо, бормоча что-то под нос.

— Пожалуй, не самое лучшее ваше выступление, — тактично замечает Джереми.

— Просто оговорка.

— Крайне досадная оговорка.

— Да уж, но они повели себя прямо как дети!

Говорить больше не о чем, лучше уйти. Конечно, сейчас не помешало бы выпить, тем более на халяву, но желания подвергаться дальнейшим насмешкам нет.

— Пожалуй, я пойду.

— Да-да, конечно. Я вас провожу, — тараторит Джереми, видимо радуясь, что я уже ничем больше не испорчу мероприятие. — Мне все равно нужно предупредить следующего оратора.

Мы проходим по коридору в заднюю часть зала. Зрители, к счастью, всецело поглощены очередным выступлением. Джереми пожимает мне на прощание руку и испаряется.

В конце последнего ряда замечаю два пустых места. Судя по всему, Габби на сегодня речей хватило. Что ж, ее можно понять. У регистрационной стойки меня окликает молодая женщина, перебирающая ворох бумаг.

— Мистер Хаксли?

— Да.

— Вот, просили вам передать, — протягивает она сложенный листок бумаги.

Беру и разворачиваю послание, ожидая увидеть повестку за злостную клевету на делопроизводителей или аграриев.

Однако это вовсе не повестка, а записка от руки:

Дважды перечитываю записку, чтобы убедиться, что все правильно понял.

Бросаю взгляд на часы: еще нет и половины восьмого. Завтра утром никакие дела меня не ждут, и уж точно сейчас мне нужно что-нибудь покрепче.

После нескольких секунд размышлений прихожу к заключению, что отклонить приглашение Габби будет просто не по-джентльменски. Да и что здесь такого особенного?