Кристальный пик - Гор Анастасия. Страница 19
Как и все вербеновое поле вокруг, он тоже был красным.
3. Летний Эсбат
В Круге любая смерть считалась почетной, будь то смерть от стали, старости или звериных клыков. Ты обязан обойтись с останками усопшего благосклонно, позаботившись о том, чтобы они обрели свой покой в Мире-под-Луной и затем воплотились в мире Надлунном. Ибо только жизнь дана нам для распрей, войн и отмщения, но никак не смерть — смерть дана исключительно для блаженства. Потому, одержав победу над врагом, воин должен простить его, ибо путь врага окончен. Проявляй снисхождение к мертвым, ведь однажды ты станешь одним из них.
Без сомнений, я тоже собиралась распорядиться погрести воина Фергуса должным образом — сначала предать его плоть огню на нодье из девяти тисовых поленьев, а затем похоронить прах под камнем в кленовом лесу, где его душа могла бы слиться с Медвежьим Стражем. Пускай фергусовец тот и был мятежником, посмевшим поднять меч на свою королеву, но коль ему выпала честь испустить дух в замке Столицы, значит, жители этого замка и должны сопроводить его душу к богам.
Воин Фергуса умер ровно через семь суток после нашего прибытия из Свадебной рощи. Потеряв сознание еще там, во время допроса Ясу, он так ни разу и не пришел в него, сколько бы целителей Гвидион не призвал к его постели, и сколько бы припарок они не приложили к его многочисленным ранам. Все, чего удалось добиться — это бессвязного бреда в приступах лихорадки, когда глаза воина неистово вращались под веками и закатывались, а сам он выгибался дугой, почти складываясь пополам. Во время одного из таких приступов его и не стало. Воин унес в могилу все свои секреты, так и не пролив свет на случившееся средь вербеновых цветов. Мне не оставалось ничего, кроме как смириться с неудачей… Или обратиться к тому, кому смирение было неведомо настолько, что однажды он бросил вызов самой судьбе.
— Его сгубило гнилокровие[13], госпожа, — заключил Ллеу, обходя мраморный жертвенник с разложенным на нем нагим телом. Взгляд королевского сейдмана метался от одной почерневшей язвы к другой, но нигде не задерживался более двух секунд, будто Ллеу читал труп, как книгу. — Мышьяк, ацетат меди и раствор уксуса, чтобы выпустить миазмы — и это вполне можно было предотвратить…
— Так и знала. — Я вздохнула, прикладывая пальцы к переносице. В ней свербело от приторного и бальзамического запаха масел, призванных задержать гниение. — Мне следовало сразу обратиться к тебе. Это Мидир настоял, чтобы воина лечили лекари из Столицы. Зря я его послушала.
— Мидира можно понять, — приободрил меня Ллеу, и я отвела глаза, стыдясь своего недоверия к нему. Ведь, не относись я к Ллеу столь предвзято после смерти отца и экспериментов с солнечной кровью, всего этого и впрямь можно было избежать. — Не похоже, что эти раны воину нанесли мечом. Края подозрительно рваные…
Ллеу сделал вокруг жертвенника еще один круг. «Это не осквернение останков, а всего лишь их изучение. Я обязательно похороню их, просто немного позже», — продолжала убеждать себя я, отрешенно наблюдая за огнем в костровой чаше.
Она совсем не дымила, а пламя в ней было низким и слабым. Стелилось близко к углям, полизывая их набегами, из-за чего казалось, что в чаше плещется оранжевая вода, а не огонь. Когда Ллеу закончил с предварительным осмотром тела, он подбросил в него несколько использованных осиновых игл, как объедки верному псу. Огонь тут же всполохнулся, заставив меня попятиться. Кажется, не сама древесина его накормила, а следы крови, что на ней остались.
Удивительно, но кровь все еще текла из трупа, хоть и прошло почти полдня с его кончины. Всему виной были иглы, которые Ллеу вводил воину под кожу: смазанные чем-то желтым, они ослабляли трупное окоченение и заставляли кровь вновь циркулировать вопреки всем законам природы. Красные дорожки, бегущие по белому мрамору Безмолвного павильона, навевали дурные воспоминания из детства и юности. Куда ни посмотри, всюду здесь были или эти дорожки, или черепки в полах и стенах, служащие частью фундамента. Более-менее приятными взгляду оставались лишь пять алтарей, ныне почему-то пустующие, да костровая чаша, вокруг которой я и раскачивалась на носках, ожидая вестей.
— Драгоценная госпожа, вы точно не видели следов диких зверей на поле битвы? — уточнил Ллеу, ткнув длинной железной спицей в безобразную культю воина. Кожа на той выглядела, как шов, разошедшийся на подкладке платья: и впрямь рваная, висящая клочками, словно руку воину отгрызли, а не отрубили. Ллеу принялся увлеченно ковыряться в ней, перебирая мышцы и сухожилия, на что я покачала головой, проглатывая тошноту. — Хм, странно… Я бы сказал, что это определенно сделал зверь. Или же нечто с челюстью, как у зверя. Даже кости локтя раздроблены, словно воин угодил в медвежий капкан. Переломы и раны на ногах выглядят похожим образом. Нечто подобное я видел у охотников после встречи с горными львами, но они водятся только в Ши…
— Это могут быть увечья от сейда?
— Определенно нет.
Я испустила разочарованный вздох. Уж если сам Ллеу, у которого честолюбие с умом сочетались в равных пропорциях, до сих пор не дал четкого объяснения произошедшему, значит, этого объяснения не даст никто. Мы снова имели дело не с людьми, не с драконами и даже не с богами — но с чем-то, обитавшим за гранью. Что, возможно, породила я, как и предупреждал Совиный Принц.
Ллеу вытер тыльной стороной ладони лоб, блестящий от жара факелов, и меня снова затошнило: до чего же сильно он похож на Матти, даже когда разделывает труп! Его вороные волосы заметно отросли с левой стороны, но правая оставалась выбрита и увенчана элементами сигилов, как прежде. Серые глаза с изумрудными вкраплениями, прищуренные в полумраке павильона, все еще походили на лисьи, хитрые и проницательные, но сам Ллеу стал выглядеть куда безобиднее. Возможно, из-за отсутствия улыбки, что еще полгода назад не сходила с его женственного лица. Теперь же я и вспомнить не могла, когда видела ее в последний раз.
Казалось, Ллеу переживал гибель Оникса ничуть не легче моего, а, может, даже тяжелее. Ведь если я потеряла отца, то он — надежду и веру не только в богов, но и в самого себя. Кто знает, не поэтому ли алтари и были убраны… Зато Ллеу несколько возмужал, прибавив в ширине плеч и крепости рук, даже порос островками щетины на впалых щеках. Возможно, так сказались на нем те дни, что он провел в темнице в ожидании суда. Конечно, Ллеу сроду бы не поверил, что я действительно способна его казнить, но все-таки удивился, когда я сохранила ему не только жизнь, но и титул. «Один верный сейдман стоит сотни верных хускарлов», — прошептал мне на ухо Гвидион тогда, и это поставило точку в моем решении.
Ллеу продлевал жизнь моему отцу долгие годы, а также приходился Гектору и Матти ближайшей родней. Я попросту не могла обойтись с ним сурово. Потому и ограничилась не изгнанием и даже не отстранением от службы, а тремя хускарлами, что отныне бдели за Ллеу денно и нощно, не оставляя его одного даже во время таких процедур, как эта. Сейчас их золотые наручи поблескивали из темноты, скрадывающей силуэты под сводами колонн.
— Я смогу узнать, что случилось в Свадебной роще, — произнес Ллеу вдруг, воодушевленно схватившись за уцелевшую руку покойника, как за руку старого друга. — Дайте мне три дня, госпожа, и, обещаю, я отвечу на ваши вопросы. По крайней мере, на некоторые из них.
Я задумалась, подставляя к костровой чаше озябшие ладони. Даже в месяц благозвучия в катакомбах оставалось холодно, будто побежденная зима уходила под землю и пряталась здесь, чтобы набраться сил. Именно поэтому, прежде чем спуститься в Безмолвный павильон, я не только заняла Соляриса поиском пропавшего куда-то Кочевника, но и накинула поверх атласного платья вязаную шаль. Однако мурашки все равно сбегали вниз по спине. Но они были вовсе не от холода, а от страшного осознания: все это время Ллеу стыдился не тех зверств, на которые пошел ради спасения моего отца — он стыдился того, что этого оказалось недостаточно. И хотел наверстать упущенное.