Кристальный пик - Гор Анастасия. Страница 24

Последнее Солярис признал неохотно. Возможно, он был прав, ведь война для правителя, что шахматная партия: остается только ждать, когда твой противник сделает следующий ход. А это может занять недели, если не месяцы. Сидеть сложа руки и ждать новостей было даже мучительнее, чем смотреть на усеянное телами поле. Такими темпами я скорее паду жертвой безумия, нежели жертвой стрелы или ножа.

— Раз ты считаешь, что это будет уместно… Хорошо, — сдалась я. — Только никакого засилья стражи и горна! Меня и так все заметят. А еще возьмем с собой остальных.

— Остальных?

— Маттиолу, Гектора, Тесею, Сильтана и Мелихор. Трое последних никогда на таких празднествах не были. Хочу показать им, что дейрдреанцы не всегда такие мрачные и угрюмые, как те, кого они видят в замке.

С каждым новым именем, что я называла, лицо Соляриса вытягивалось все больше. Но на иные условия я была не согласна: мало того что мне еще никогда не доводилось присутствовать на городских увеселениях, так еще и следовало убедить своим поведением горожан, что восстания не несут никакой угрозы Кругу, и наш союз с другими туатами по-прежнему процветает. Словом, я должна была веселиться, но как это делается, уже и не помнила. Оттого и надеялась, что друзья освежат мою память.

Так вместе мы приступили к сборам на летний Эсбат. Они заняли у меня куда меньше времени, чем подготовка к сейму или Вознесению. Я не хотела сильно выряжаться туда, где шелк, привезенный из Ши, уже считался роскошью, а самыми искусными украшениями были серебряные заколки. Мне хотелось стать частью народа, и для этого не стоило вызывать зависть. Потому я остановилась на хангероке из грубоватой бязи, расшитой золотистой плетенкой и выкрашенной в абрикосово-оранжевый цвет — такого цвета в летний Эсбат, как в самый длинный день в году, было небо до глубокой ночи.

Оставив волосы распущенными, я заплела в косу лишь рубиново-красные локоны, куда Тесея после продела несколько таких же ярких красных бусин — с ними моя коса походила всего лишь на изощренное украшение, а не на проклятую отметину.

— Мы идем смотреть на человеков! В этот раз на живых, розовых и свежих. Танцевать с человеками, пить и есть с человеками, — мурлыкала Мелихор на песенный мотив, пока Маттиола, сидя на табурете посреди купальни, старательно расписывала ее лицо традиционными узорами Дейрдре алого цвета, какими чуть раньше украсила мое. — Эй, ты собираешься до самой смерти ее прятать, энарьят? У драконов и рога бывают, и гребни порой на спине торчат. Чего стесняться? Очень даже симпатичная культяпка!

Я не сразу поняла, о чем говорит Мелихор, но затем Маттиола вдруг отложила баночку с кошенильными червецами^[15] и выхватила у меня перчатку, в которой я собиралась спрятать костяную руку.

— Тут я полностью солидарна с Хорой, — заявила она. — Разве берсерки прячут свои шрамы и увечья? Они гордятся ими! И ты гордись.

Здесь можно было бы поспорить, ведь я отнюдь не берсерк, и на Эсбате будет полно детей, которых моя рука может напугать до полусмерти, но я не стала. Маттиола не только меня подбивала ослабить те тиски, в которые правители зажимали себя с детства, но и сама заметно раскрепостилась: праздничное платье ее оголяло плечи и колени почти так же, как наряды Сердца. Очевидно, их общение с Вельгаром возымело обоюдный эффект.

Еще полчаса мы уговаривали Мелихор одеться: так и не взяв в толк, зачем людям нужно основное платье, она чуть не вышла на улицу в нательном^[16]. В конце концов, все было улажено, и хлопоты остались позади вместе с замком и лязгающей герсой, за которой раскинулся широкий королевский тракт.

«Я, конечно, не Мидир, помешанный на покушениях, но королева без охраны пугает люд не меньше, чем во главе целой армии», — заметил Гвидион перед нашим уходом, поэтому нам все-таки пришлось взять с собой десять хускарлов. Те замыкали шествие, пока мы, отказавшись от лошадей, — во многом ради Сола, который плохо держался в седле и вряд ли оказался бы рад вывалиться из него на глазах у тысячи зевак, — спускались с холма в низину. Там пестрили крыши и навесы городских домов.

К тому моменту, как мы приблизились к ним, как раз наступил вечер, и жара немного поутихла. Свежий ветер, колышущий поля и лесостепи, еще на половине пути донес до нас аромат жженого сахара, каштанов и баранок из заварного теста — идеально круглых, как луна, появление которой ознаменовало официальное начало Эсбата. Недаром каждый год и каждый сезон примстав^[17] сдвигал его дату на несколько дней — все праздники Колеса года должны быть привязаны к полнолунию, как дитя привязано к матери пуповиной, а вся живое на земле — к четырем богам.

Возглавляя вереницу, мы с Солярисом шествовали рука об руку, но не касались друг друга. Я почувствовала, как он прижался к моему плечу, лишь когда впереди показались первые ярмарочные палатки.

— На самом деле это была идея Сильтана, — признался он неожиданно, и кончики его ушей забавно порозовели, почти в цвет рубахи: каким-то образом он снова оделся в один тон с моим нарядом. — Сильтан сказал, ты хотела пойти на ярмарку, и предложил мне сводить тебя, чтобы «привнести в твою жизнь хоть что-то увлекательное, кроме редких встреч с ним». А поскольку воля драгоценной госпожи всегда должна исполняться, я подумал…

Я решила тактично не сообщать Солу, что Сильтан подлый обманщик, и никакое желание пойти на Эсбат я никогда не изъявляла. Повезло, что он отказался идти с нами на праздник в самый последний момент! Поэтому я только улыбнулась, польщенная чуткостью Сола и его желанием подарить мне несколько часов той счастливой и спокойной жизни, которую мы надеялись обрести, покончив с Красным туманом. Ради этого Солярис был даже готов прислушаться к совету старшего брата, которого величал не иначе, как «змеем».

— Спасибо, это очень мило с твоей стороны, — улыбнулась я и перехватила его пальцы первой, раз сам сделать это он никак не решался: едва касался и сразу одергивался, убегая на несколько шагов вперед. — Пожалуй, сегодня ты даже удостоишься танца со своей госпожой.

Солярис сжал мои пальцы в ответ — нежно, коротко, чтобы не оцарапать тонкую кожу когтями.

— Надо же, на словах вроде благодаришь, а на деле наказываешь.

Я усмехнулась и пожала плечами. Танца со мной Солярису и впрямь сегодня было не избежать, ведь такая дивная музыка лилась из Столицы рекой! На улочках, средь телег резчиков, торгующих масками, и прилавков вёльв, распродающих букетики заговоренной вербены, вовсю играли барды и менестрели. Из-за толп ряженых здесь было не протолкнуться: всюду мелькали костюмы из соломы, короны из березовых ветвей, чумазые лица в сосновом дегте, скипидарный запах которого, по преданиям, отпугивал Дикого и прирученные им бедствия: Потоп, Хворь и Голод. У некоторых из макушек торчали собачьи уши, а у других болтались коровьи хвосты, пришитые к штанам. Незамужние девы в этот священный день чаще всего наряжались кроликами Невесты, облепляя шеи и плечи тополиным пухом или цветками хлопка, как мехом. Совершеннолетние юноши же становились лисами и в течение ночи охотились за кроличьими девами, а порой даже дрались за них, точно и впрямь одичали. Немудрено, что Сильтан принял жителей Столицы за нечисть! Все эти атрибуты и впрямь превращали горожан в мави из старинных баллад — духов охотников, слившихся с убитыми ими зверьми, жертву которых они не почтили добрым словом за трапезой.

Ровно на девять дней весь город превращался в неметон под открытым небом, где вместо молитв и песнопений водили хороводы и вкушали разные яства. Так, каждый совершеннолетний житель Столицы, желающий принять участие в гуляниях, должен был принести к общему столу минимум один пивной кувшин и глиняный чан, где мог томиться молодой картофель с только поспевшим редисом или жаркое из петуха. Их запахи, перечные и соленые, мешались в воздухе с пряностью темного эля и сладостью топленого молока.

— Это что, королева Рубин?

Лишь благодаря всеобщей суматохе и тому, сколь много лиц приобрели вокруг нечеловеческие черты, нам семерым почти удалось добраться до священного тиса незамеченными. Пока закаленные мужи мерились удалью на лугах за дозорными башнями, старцы попивали зерновой спирт из ритонов, а дети играли с шелковыми лентами и грызли булочки с шафраном, там, под тисом, плясала молодежь. Они исполняли Рогатый танец — одиночное кружение с шестами, увенчанными кукольными головами оленей, что были им партнерами. Единение человеческого и животного, смертного и бессмертного, земного и божественного.