Кристальный пик - Гор Анастасия. Страница 98

Я собранно кивнула, не выдавая ужаса. В желудке от него забурлило, руки потяжелели, как если бы комок ткани обернулся чугуном. Сол смотрел куда угодно, но только не на меня, а затем и вовсе закрыл глаза, когда Гектор, закатав рукава и ненавязчиво посоветовав мне сделать то же самое, наконец-то взялся за иглу. Правда, не за ту, что я всучила ему. Он выбрал иглу потоньше и подлиннее, похожую на стрелу — с широким наконечником, но расплющенным. Твердо зажал ее между пальцев и наклонил под углом, вмиг лишившись своей мальчишеской робости. Движения стали резкими и отточенными.

— Готов? — спросил Гектор.

По ребрам Соляриса поползла чешуя, и уже спустя секунду весь его бок мерцал перламутром. Она была острой и твердой, как камень — я отлично помнила это, ведь столько раз очерчивала ее пальцами. На моей памяти ни копья, ни мечи не могли пробить ее. Однако Гектор вдруг направил иглу Солярису между ребер и заставил его чешую раскрыться, ощетиниться. Игла с трудом протиснулась прямо между пластами. Раздался треск, и я вдруг поняла, почему именно Гектору, а не его новому мастеру или Ллеу Солярис доверил ковать для меня броню — здесь нужны были не только талант, но и физическая сила. Челюсти Гектора сжались, на предплечьях выступили жилы — до того сильно ему пришлось налегать на иглу, чтобы протолкнуть ее дальше и отделить одну чешуйку от другой. Треск повторился, и тогда они наконец-то стали сниматься с плоти небольшими пластами размером с половину ладони. Вот на что было способно черное серебро — лишнее доказательство того, сколь омерзителен и опасен бывает сейд.

Солярис дернулся, но не закричал. Когти его снова лязгнули, входя в белый мрамор, как в топленое масло, и горячая драконья кровь зашипела, окропляя его. Она потекла из-под матовой иглы не каплями, а струей, и я, потрясенная, не сразу вспомнила, что должна приносить пользу и стирать ее, а не стоять с открытым ртом. Тут же приложив к краю свежей раны тканевый лоскут, я почувствовала, как тот разбухает и тяжелеет в пальцах, напитываясь драконьей кровью. Гектор не соврал — ее было много. Слишком много.

— Гектор… — выдавила я, чувствуя слабость в ногах и жар от ожогов, которые оставляла кровь Сола на моих пальцах. Ночное платье было уже не спасти: хоть я и старалась держать лоскут на расстоянии вытянутой руки, но чем дальше Гектор вел иглу, тем дальше и сильнее бежала кровь. В какой-то момент я и вовсе обнаружила, что не вижу за ней собственных рук — те утонули в багровом потоке. — Гектор!

— Все в порядке, — процедил Солярис, крепче вжимаясь спиной в жертвенник. — Не отвлекай его, Рубин.

Я не понимала, как он до сих пор не подорвался с места и не сбежал, повинуясь инстинктам, которые даже во мне трубили громче горна. Не было ни ремней, ни креплений — одна лишь сила воли удерживала Сола на месте. Он почти не дергался, чтобы не мешать Гектору выполнять его работу, но мелко дрожал, крутил головой и царапал стол. Иногда он все-таки не выдерживал и изгибался дугой, однако тут же заставлял себя выпрямиться и ложился обратно. Рычал, стенал, но и то не в голос, а сдавленно и приглушенно, как если бы кто-то пережимал ему горло рукой. На белых-белых щеках блестели пот и слезы, и глаза, прежде золотые, пылали, как огонь. Солярис превращался лишь там, где Гектору было удобно снимать с него чешую, пока все-таки не утратил самоконтроль и случайно не отпустил вместе со вторым боком хвост. Пришлось отскочить в сторону и спрятаться у Гектора за плечом, чтобы тот, усеянный костяными гребнями, не снес меня следом за поставцом.

— Совиный Принц…

Я выронила бесполезный моток хлопка на пол, узрев вблизи то, во что превращалась плоть Сола нашими стараниями. Там, где Гектору удалось снять с него несколько пластов чешуи, осталось сплошь сырое мясо. Отравленный черным серебром и ослабленный таким количеством увечий, Солярис попросту не успевал исцеляться, даже будучи молодым, крепким и здоровым.

Я ошиблась. То, что требовало от него создание новой брони, было гораздо ужаснее любой пытки.

«Я не могу, не могу!» Эти слова осели на языке кислым привкусом желчи, но дальше него не ушли. Отступать было слишком поздно, а бросать здесь Соляриса одного — слишком жестоко. Только не после всего, что я увидела и на что сама же дала согласие. Это не должно быть лишь его искуплением, ибо два давно стало одним, как завещали сами боги. Может, я и не могла умалить страданий Сола, но я по крайней мере могла разделить их с ним.

Сундуки Ллеу полнились ритуальными клинками со змеиными лезвиями и звериными косточками, но снотворные отвары в них тоже были. Маковое молоко одинаково хорошо усыпляло что младенцев, что стариков, но только не драконов. Однако, бросив попытки остановить кровь и решив остановить хотя бы боль, я все равно решила попробовать. Молоко потекло на раскрытые губы, но тщетно. Едва веки Сола успевали потяжелеть, как он тут же вновь открывал остекленевшие глаза и смотрел на меня, но, кажется, не видел. Белоснежные ресницы дрожали. В какой-то момент мне, держащей его за плечи и шепчущей бессвязные утешения в слипшиеся от крови волосы, стало казаться, что это никогда не закончится.

— На сегодня все. — Гектор тяжело склонился над медным чаном, куда аккуратно складывал пласты драконьей чешуи, очистив их от ошметков кожи и липких сгустков. — Этого должно хватить, чтобы закончить рукава. Насчет остального пока не знаю…

Несмотря на то что пласты чешуи забили медный чан доверху, этого все еще было недостаточно. Заслышав об этом, я заплакала — уже не беззвучно, как плакала все то время, пока вытирала Сола от крови, а навзрыд. Благо, он не услышал этого, наконец-то забывшись в бессознательном маковом сне на залитом кровью жертвеннике. Его раны, однако, не стянулись даже после того, как я промыла их настоем из дубовой коры с календулой и туго перетянула смоченными в них же повязками.

Когда мы поднялись из катакомб, оказалось, что на улице уже рассвело. Гектор отнес медный чан в кузницу на выплавку, а затем вернулся и, взвалив Сола себе на плечи, помог мне дотащить его до башни. В тот день я так и не уснула, проклиная Сола за его упрямство, а себя за слабость.

А уже в следующую ночь все повторилось сначала.

— Хм… А она вроде справляется. Молодец.

Несмотря на войну, в Столице было так же оживленно, как и раньше. Босоногие дети, бегающие друг за другом с воздушными змеями, тешили разбитые сердца своей беспечностью. А беременные женщины, заботливо прядущие шерсть для детских башмачков на крыльцах своих домов, вместе с нитями пряли для мира надежду. В воздухе танцевали оранжевые листья, как вестники месяца жатвы, до которого примстав отсчитывал всего несколько дней. Крестьяне, должно быть, уже вовсю делали заготовки к зиме: сворачивали скирды соломы для лошадей и скотины, стригли овец и коз, засаливали и закатывали в бочки оставшиеся с лета овощи, а ягоды и фрукты топили в сахарном сиропе или спирте. Над хижинами с двускатными крышами и резными коньками, похожими на ладьи, вились клубы черного дыма, а таверны, полные постояльцев, гудели и ходили ходуном из-за прибывших из соседних городов лидов. В глазах рябило от реющих знамен, и я, спускаясь по вечерам в Столицу после очередного ужасного дня, спешила поскорее пройти мимо, чтобы обрести долгожданный покой.

Этот покой ждал меня там, где росло священное древо. В поисках него туда приходил и Кочевник. С бурдюком пенного эля, порядком помятый после очередных склок с пьяными фардренгами^[27], он каждый раз сидел под тисом и разговаривал сам с собой. Иногда собеседником ему становилась призрачная Тесея. Он больше не произносил ее имя вслух, словно не хотел им делиться, но в такие моменты его голос всегда становился тише и ласковее. Лишь когда я присоединялась к нему под ветвями мертвого дерева, Кочевник снова начинал веселеть.

— Смотри, — сказал он мне в один из таких вечеров. — Еще вчера здесь этого не было.

Кочевник приложил мозолистую ладонь к посеревшему стволу и дотянулся до нижней ветви, где на самом кончике набухало несколько бледно-зеленых почек.