Патрульные Апокалипсиса - Ладлэм Роберт. Страница 58

– Полиция захочет узнать, что произошло.

– До завтра – вернее, до сегодняшнего утра – это их проблема. А я нажму на дипломатические кнопки и посажу этих подонков на один из наших сверхзвуковых, летящих в Вашингтон, предупредив только Соренсона.

Из спальни вдруг донесся крик Карин.

– Я пойду! – воскликнул Дру. Вбежав в комнату, он увидел, что Карин стоит, держа пистолет в опущенной руке, и смотрит на нациста, лежащего поперек кровати с широко раскрытыми глазами. – Что случилось?

– Я не очень поняла. Он нагнул голову, укусил воротник. И через несколько секунд упал.

– Цианистый калий. – Лэтем приложил пальцы к горлу нациста, пытаясь нащупать пульс. – Deutschland uber alles, [76] – тихо сказал он. – Интересно, почувствуют ли гордость за своего сына его родители. Господи, надеюсь, что нет.

Глава 16

Парижские Ноль-Пять и Ноль-Два со связанными руками и оторванными воротничками сидели в самолете, летевшем через Атлантику в Вашингтон. Едва ли их расстреляют, думал Пятый: американцы не отваживаются на такую меру, особенно если перед ними человек слабоумный и раскаивающийся. Он толкнул в бок задремавшего философа Ноль-Второго.

– Проснись, – сказал он по-немецки.

– Was ist? [77]

– Что будем делать, когда нас доставят на место? Есть идеи?

– Парочка, – ответил Ноль-Два, зевая.

– Выкладывай.

– Американцы по натуре склонны к насилию, хотя их лидеры утверждают обратное. Они также любят выискивать заговоры, даже если ими не пахнет. Наши лидеры спят с любовницами – и кому какое дело? А их лидеры пользуются услугами проституток – и вдруг оказываются связанными с верхушкой преступного мира. Неужели они не могут найти себе женщину, не прибегая к услугам преступников? Нелепо, но у американцев это так: их пуританское лицемерие отрицает закон природы. А ведь моногамия не свойственна мужчине.

– Черт возьми, что это ты несешь? Ты не ответил на мой вопрос.

– Ответил. Попав к ним в руки, мы удовлетворим обе их потребности – лицемерие и жажду раскрыть заговор.

– Как это?

– Они считают, а теперь наверняка уверены в том, что мы – элита Братства. Отчасти так оно и есть, хотя иначе, чем они это себе представляют. Мы должны сделать вид, что в самом деле играем важную роль и связаны с фанатиками в Бонне. Те видят в нас настоящих штурмовиков и посвящают нас во все, потому что мы им нужны.

– Но это же не так! У нас нет даже имен, только коды, которые меняют два раза в неделю. Американцы накачают нас лекарствами и узнают это.

– В наши дни сыворотки правды не более надежны, чем гипноз: человека можно запрограммировать так, что он им не поддастся. Американская разведка знает это.

– Но мы же не запрограммированы.

– Можно считать, что запрограммированы! Ты же сказал, что у нас нет имен, а только коды, дающие нам право выполнять приказы. Если нас посадят под иглу и мы назовем эти ничего не говорящие коды, на американцев это произведет большое впечатление.

– Но ты мне так и не ответил. Мне больше нравится, когда ты не вдаешься в рассуждения и не кичишься своей образованностью. Как нам вести себя с американцами?

– Во-первых, мы заявим о своей важной роли, о наших тесных контактах с руководством движения в Европе и в Америке. Затем мы неохотно признаем, что в определенной мере преследуем выгоду. Мы ведем роскошный образ жизни: у нас прекрасные, скрытые от посторонних глаз дома, неограниченные денежные возможности, самые шикарные женщины, каких только можно пожелать. Все, о чем может мечтать молодой человек, доступно нам, а то, что позволяет нам вести такую жизнь, – это цель, ради которой мы работаем. Однако это не значит, что мы готовы умереть во имя этой цели.

– Отлично, Второй. Очень убедительно.

– Это канва. И по ней мы начнем вышивать – удовлетворим их страсть раскрывать заговоры. Подчеркнем наше значение, ваше влияние, скажем, что с нами постоянно советуются, а в эпоху сверхзвуковых самолетов легко поддерживать контакт с нашими союзниками по всему миру.

– Особенно, конечно, в Соединенных Штатах, – вставил Ноль-Пять.

– Конечно. И информация, которой мы располагаем, – имена, а за отсутствием имен – посты, занимаемые в правительстве и в промышленности, – потрясет их. Люди, которых они и заподозрить не могли в симпатии к Братству дозорных.

– Именно это сейчас и происходит.

– А мы ускорим этот процесс. В конце концов, никто этого не слышал «из уст лошади», как говорят американцы. Если наши компьютеры не врут – а я полагаюсь на них, – мы первые из элиты неонацистов, кого им удалось взять живьем. Собственно, мы – трофеи, военнопленные высшего ранга. Нам вполне могут предоставить особые привилегии, если мы сделаем вид, что колеблемся. Я с нетерпением жду предстоящих дней.

Ноль-Четыре и Ноль-Семь, бежавшие почти в истерическом состоянии с рю Диан, влетели в комплекс складов «Авиньон», стараясь овладеть собой, хотя им это не очень удавалось. Двое их товарищей, остававшихся в штабе, сидели в комнате для совещаний – один из них наливал кофе.

– Нам конец! – выкрикнул, тяжело дыша, импульсивный Ноль-Четыре и упал на стул. – Там творился настоящий ад!

– Что произошло? – Ликвидатор, наливающий кофе, выронил чашку.

– Мы не виноваты. – Ноль-Семь встал, заговорив громко и твердо: – Это была ловушка, и Второй с Пятым запаниковали. Вбежали в квартиру, стреляя на ходу…

– Потом раздались другие выстрелы, и мы слышали, как они упали, – вставил Ноль-Четыре. Глаза у него разбегались. – Скорее всего, они мертвы.

– А двое других, которые спускались по стене к окну?

– Не знаем: у нас же не было никакой возможности выяснить!

– Что будем делать? – спросил Седьмой. – Есть вести от Ноль-Первого?

– Ничего.

– Кто-то из нас должен занять его место и связаться с Бонном, – сказал тот, что наливал кофе.

Трое других, все как один, замотали головой.

– Нас ликвидируют, – спокойно и деловито заметил Четвертый. – Лидеры потребуют этого, а лично я не собираюсь подыхать из-за чьих-то ошибок, из-за того, что кто-то запаниковал. Случись такое по моей вине, я бы принял цианистый калий, но за это я не отвечаю, никто из нас за это не отвечает!

– Но как же быть? – повторил Седьмой.

Четвертый задумчиво обошел стол и остановился возле ликвидатора, стоявшего у кофеварки.

– Ты ведь занимаешься у нас бухгалтерией, да?

– Да.

– Сколько у нас денег?

– Несколько миллионов франков.

– Можешь быстро добыть еще?

– Никто не спрашивает, зачем нам деньги. Мы звоним по телефону, и их переводят телеграфом. Разумеется, потом мы отчитываемся: известно ведь, что нас ждет в случае обмана.

– То же самое ждет нас и сейчас, не так ли?

– В общем – да. Смерть.

– Позвони и попроси максимум возможного. Намекни, что мы собираемся прибрать к рукам президента Франции или председателя палаты депутатов.

– Это позволит получить максимум. Они вышлют немедленно, но деньги мы получим, когда откроется Алжирской банк. Сейчас пятый час, банк открывается в девять.

– Меньше, чем через пять часов, – констатировал Ноль-Семь, глядя на Четвертого. – О чем ты думаешь?

– Об очевидном. Если мы здесь останемся, нас ликвидируют… Может, вам и не понравится то, что я сейчас скажу, но, по-моему, ради дела нам лучше остаться живыми, чем умереть. Особенно если мы умрем из-за неумелых действий других – как-никак мы еще многое можем сделать… У меня есть пожилой дядюшка, он живет недалеко от Буэнос-Айреса, в семидесяти милях к югу от реки Ла-Плата. Он из тех, кто бежал после падения «третьего рейха». Его семья по-прежнему считает Германию святыней. Имея паспорт, мы можем вылететь туда, а семья дяди даст нам убежище.

– Это лучше, чем смерть, – сказал Седьмой.