Игра - Кершоу Скотт. Страница 40

Динь-динь-динь-динь-динь-динь-динь…

Линда не может разобрать слов, но первая срывается с места. Ноги сами несут ее из гостиной по мягким коврам мимо бара и столовой. На полпути по коридору открывается распашная дверь, и из пустой кухни с озадаченным видом выходит хозяйка гостиницы Пэт.

– Все в порядке! – говорит Линда, поднимая ладонь в знакомом жесте «держись подальше». – Это к нам.

Она точно не знает, почему это сказала, просто вырвалось, и все же понимает, что это правда. Пэт возвращается обратно в кухню. Что бы ни ожидало Линду и остальных игроков за углом, это бремя предназначено только для них четверых.

Мужчина на ресепшне выглядит моложе, чем она ожидала. Он вертится под чучелами, как в стельку пьяный боксер, готовый отражать нападение со всех сторон. У него вытаращенные глаза, на лице следы крови из запекшейся раны на брови, и он кричит на мертвых животных сразу на двух языках.

– Je suis là! Où es-tu? Je suis là! Давай, я здесь! Хочешь поиграть? Давай играть! Где она? Где о…

Его хмурый взгляд останавливается на застывшей в дверях Линде, которая чувствует, как напряглась каждая мышца. Не то что бы она его испугалась, но ей становится немного легче, когда остальные трое игроков появляются рядом с ней.

Француз крепко зажимает телефон в кулаке. Свободная рука дергается к карману пальто, и Линде на мгновение кажется, что он потянулся за оружием. Она в свою очередь протягивает руку к ремню, собираясь изобразить что-то навроде трюка Клинта Иствуда, но его рука останавливается, и ее тоже. По его тяжелому озадаченному молчанию понятно, что совсем не тех людей он ожидал здесь встретить: очень хорошенькая блондинка, по виду почти подросток, полная провинциальная домохозяйка, холеный мужчина в дизайнерских очках в массивной оправе и сама Линда, стремительно превращающаяся в пожилую британскую леди.

Кажется, что они долго стоят так, лицом к лицу, пока американка наконец не нарушает тишину:

– Что ж, я полагаю, это и есть четвертый игрок.

Им удается уговорить его вернуться вместе с ними в гостиную. Он идет нерешительно, с осторожностью, сохраняя дистанцию, и наконец вся пятерка в сборе.

Взяв себя в руки, Линда возвращается на свое место возле камина. Тем не менее под этой маской ее нервы ни к черту. Она чувствует внутри себя какую-то ожесточенность, жуткое отчаяние, настолько сильное, что ей хочется разорвать на части этих незнакомцев в поисках ответов, которых, как они утверждают, у них нет.

Почему Алисса не дома, в безопасности, не там, где должна быть?

Почему это происходит?

Что такого сделал каждый из них? Чем заслужил это?

Она уверена: в этой комнате есть виновные, но она должна держать себя в руках.

Она в пороховой бочке, непроглядно-черной шахте, наполненной газом, и если начнется конфликт, детонация от взрыва сейчас может быстро привести к отвратительному немыслимому концу.

«Следуй правилам, – напоминает она себе. – Сыграй в игру. Пройди через это».

Она наблюдает за вновь прибывшим, пока он, не поворачиваясь спиной, закрывает дверь. Она не испытывает к нему никакого сочувствия. Не то что к Саре. Она никогда не придавала особого значения таким чудесам, как незримая материнская связь, но сейчас задумывается: что, если она действительно существует? Ведь так и есть, ей жаль матерей в этой комнате.

С другой стороны, этот последний прибывший создает впечатление наглого и мутного типа, сильно смахивающего на тех наркоторговцев, что висели на доске у них в участке. Уличная шантрапа, слишком тупые, чтобы понять, что они не более чем шавки для своих богатеньких боссов. По правде говоря, именно их он ей и напомнил: тех собак, что показывают в благотворительной рекламе, с залысинами и слишком выпирающими ребрами на боках, тех, что скалят зубы от страха, растерянности и глупости. А еще она чувствует, как он воняет. Это затхлость и пот, как будто он провел предыдущую ночь в каком-то тесном, нездоровом, грязном месте. Он воняет, как должна вонять лиса.

Она чувствует, что снова напрягается, когда он лезет в карман пальто, но все, что он вытаскивает – это смятая пачка табака, из которого ловко сворачивает тонкую самокрутку. Зажав ее между губами, хлопает по карманам в поисках зажигалки. Она замечает, что его руки трясутся.

– Здесь нельзя курить, – предупреждает его Линда.

Мгновение он смотрит на нее – нагло, как она и ожидала, – а затем сует самокрутку обратно в карман.

Сара стоит, вцепившись руками в спинку стула, на котором сидела перед этим. Оба американца вернулись на свою сторону большого стола, встав как одна команда: рядом друг с другом, но не слишком близко.

– Ты кто? – спрашивает американец. – Как тебя зовут?

– Да пошел ты! – отвечает Мистер Френч. – Вот как меня зовут.

– Эй, мудак, – огрызается американка. – Мы здесь все в одной лодке, знаешь ли. Нам всем велено было приехать сюда. Мы все потеряли… – Она запинается, колеблется, теряет запал. – У нас у всех кого-то забрали.

Француз с подозрением поочередно смотрит на них.

– Я вас не знаю. Мне сказали прийти сюда, а вы все уже здесь, вместе ждете. Может, вы это сделали. Может, она у вас.

Сдавленный всхлип вырывается из горла Сары, привлекая его внимание. Она говорит тихо, перемежая свои слова короткими, отрывистыми всхлипами:

– Моя дочь… исчезла. Кто-то… кто-то зарезал мою собаку. Мою милую, безобидную собаку. Сегодня они пришли в мой дом… где спали мои дети… и они забрали мою маленькую девочку. Даже мой муж не знает! И теперь ты появляешься здесь… в таком виде… едва говоря по-английски… И у тебя хватает наглости стоять здесь и нас же и обвинять?

Мужчина не отвечает, но Линда замечает, что он отводит глаза, как будто устыдившись на миг.

– Она права, – подает голос американка. – Я хочу сказать, вы только взгляните на этого парня. Вы когда-нибудь смотрели «Заложницу»? Понимаете, эти французские арабы… Именно этим они и занимаются.

– Подождите, – говорит американец. – Пока мы ни в чем не можем быть уверены. Нет никаких доказательств. – Он бросает виноватый взгляд в сторону Сары. – Извини, но это и тебя касается.

Она широко распахивает глаза.

– Зачем мне выдумывать такое?

– Я не говорю, что ты это выдумала. – Он поднимает раскрытые ладони в обезоруживающем жесте. – Может, этот парень потерял кого-то, а может нет, но мы не можем высказывать расистские предположения, основываясь на каком-то фильме с Лиамом гребаным Нисоном. Если мы хотим продвинуться дальше, нам стоит выказать немного больше доверия и выяснить, как мы сюда попали.

Сара качает головой.

– Я не могу ему доверять. Так же, как не доверяю и тебе. Это сделал мужчина. Это всегда мужчина, и я не буду доверять никому из вас, пока моя девочка не… – Она не договаривает, кажется, снова собираясь разрыдаться, только ее воспаленные, налитые кровью глаза уже не в силах выдавить слезы.

– С другой стороны, – медленно произносит американка, указывая большим пальцем на мужчину рядом с ней, – я не могу ни за кого поручиться, но если твою девочку похитили сегодня, значит, это не мог быть он. Как мы уже говорили, мы летели из Нью-Йорка на одном самолете. По крайней мере, это я точно знаю. Я видела его на пересадке.

– Спасибо, – кивает мужчина.

– Я должна указывать на очевидное, серьезно? – вмешивается Линда. – Мы говорим о пяти похищениях по всему земному шару. Неважно, видела ты его в Нью-Йорке или нет, это дело рук не одного человека. Это нечто большее, какая-то организация.

Серьезность такого очевидного заявления задевает за живое, и ощутимое напряжение в комнате вновь превращается в давящий, безотчетный страх.

Американец опускается в кресло и смотрит на остальных.

– Почему бы вам не присесть? Из-за вас я на взводе.

– Не хочется мне сидеть, – бормочет Сара, но как только садятся остальные, машинально уступает. Даже француз присаживается в кресло, что, наверное, кстати, потому что он выглядит все бледнее и слабее.