Рукопись Ченселора - Ладлэм Роберт. Страница 48

– Понимаю.

– И все же я потрясена, даже немного напугана…

– Но чем же?

– В этом повинен мой отец. Я открыла ваши книги несколько лет назад. Именно тогда у вас появился почитатель, мистер Ченселор.

– Памятуя о благополучии моего издателя, я надеюсь, что у меня найдутся еще два-три почитателя. Однако это не важно. Я здесь вовсе не по этой причине.

– Мой отец тоже был одним из ваших почитателей, – сообщила Элисон. – У него было три ваших книги, и он считал, что все они очень хороши. «Контрудар!» он читал дважды. Он говорил, что в книге рассказывается о страшных вещах, но, возможно, все именно так и было.

Ченселор был удивлен. Генерал не высказывал ему таких чувств, и никакого восхищения Питер в его словах не уловил.

– Я этого не знал. Он мне об этом не говорил.

– Отец не любил делать комплименты.

– Мы разговаривали о других вещах, более важных для него.

– Вы об этом уже сказали по телефону. Человек дал вам адрес и намекнул, что моего отца вынудили уйти из армии. Почему? Каким образом? Мне это кажется невероятным. Правда, у отца были недоброжелатели, которые хотели убрать его, но им это не удалось.

– А ваша мать?

– Что моя мать?

– Она ведь была больна.

– Да, была, – согласилась Элисон.

– Армейские руководители хотели, чтобы он поместил ее в специальное заведение. Он же не сделал этого?

– Он сам так решил. Сомнительно, чтобы она получила более квалифицированную врачебную помощь, если бы он последовал их советам. Бог свидетель, он выбрал самый трудный для себя путь. Но он любил мать, и это было для него важнее всего.

Ченселор внимательно наблюдал за Элисон. За внешней жесткостью, резкими, порой колючими словами Питер почувствовал ее душевную незащищенность, хотя Элисон изо всех сил старалась это скрыть. И он не смог побороть в себе искушение выяснить, в чем же все-таки дело.

– Вы говорите так, будто не очень любили ее…

Вспышка гнева промелькнула в ее глазах.

– Моя мать заболела, когда мне было шесть лет. Я практически не знала ее. Я не знала ту женщину, на которой женился отец, ту женщину, о которой он сохранил столь живые воспоминания. Это что-нибудь объясняет вам?

Питер ответил не сразу:

– Простите, я просто дурак. Конечно, объясняет.

– Вы – не дурак, вы – писатель. Я жила с одним писателем почти три года. Вы играете людьми, и это становится вашей привычкой.

– Я не хотел этого, – запротестовал он.

– Я же сказала: это становится вашей привычкой.

– А может быть, я знаю вашего друга?

– Может быть. Он пишет для телевидения. Сейчас он живет в Калифорнии. – Фамилии она не назвала. Потом она взяла пачку сигарет и зажигалку, лежавшие на столике неподалеку от нее. – Почему вы считаете, что мой отец был вынужден уйти из армии?

Ченселор смутился:

– Я только что сказал: из-за вашей матери.

Она положила зажигалку на стол и посмотрела ему в глаза:

– Что?!

– Его начальники хотели, чтобы он отправил ее в лечебницу. Он отказался.

– И вы считаете, что причина в этом?

– Да.

– В таком случае вы ошибаетесь. Как вы уже, вероятно, поняли, мне многое в армии не нравилось, но не то, как там относились к моей матери. На протяжении более двадцати лет люди, окружавшие моего отца, проявляли к нему искреннее сочувствие – я имею в виду и начальников, и подчиненных. Они всегда помогали ему, если могли. Вы удивлены?

Питер действительно был удивлен. Генерал довольно точно выразил свою мысль: «Теперь вы знаете, что это за происшествие… Доктора говорят, что ее нельзя держать дома, а надо поместить в специальное заведение. Но я никогда не сделаю этого…» Это же были его слова.

– Наверное, да, – проговорил наконец Питер и подался вперед. – Тогда почему же ваш отец подал в отставку? Вы знаете?

Она затянулась сигаретой. Ее взгляд блуждал, будто она видела то, что не мог рассмотреть Питер.

– Он сказал, что все кончено, что теперь ему все безразлично. Когда я услышала это, то поняла: что-то в нем надломилось. Я чувствовала, что скоро он уйдет из этого мира. Конечно, не таким путем, как это случилось. И вот его застрелили во время грабежа. Я много думала. Все совпадает с моими предположениями. Это был своеобразный протест. Отец пытался что-то доказать себе в последний момент, когда, безоружный, оказал сопротивление грабителям. – Элисон снова посмотрела на Питера. – Попросту говоря, мой отец потерял волю к борьбе. Когда он говорил со мной, то казался самым печальным человеком на свете.

Питер не сразу решился заговорить – так он был взволнован.

– Что он сказал вам? Что теперь ему все безразлично?

– Примерно так. Ему все надоело. Борьба в Пентагоне жестока. Она не дает передышки. Больше оружия, еще больше оружия! Отец говорил, что это как раз объяснимо. Люди, занимающие сейчас руководящие посты в нашей армии, молодыми офицерами участвовали в войне, которая имела очень важное значение и победу в которой одержало оружие. Если бы мы проиграли ту войну, то не было бы ничего.

– Когда вы говорите о войне, которая «имела очень важное значение», то имеете в виду…

– Я, мистер Ченселор, имею в виду, – прервала она его, – что в течение пяти лет мой отец высказывался против нашей политики в Юго-Восточной Азии. Он использовал любой шанс, который ему предоставлялся. Но он был одинок в этой борьбе. Мне кажется, если уж выражаться точно, его следует назвать отверженным.

– Боже праведный! – Мысли Питера вдруг вернулись к его роману о Гувере, к прологу. Военачальник, которого он там изобразил, был таким же отверженным, как и человек, которого только что описала Элисон Макэндрю.

– Мой отец не был политическим деятелем. Его суждения – это суждения военного человека, а не политика. Он знал, что войну нельзя выиграть каким-либо обычным способом, а использование необычных средств немыслимо. Мы не могли выиграть войну потому, что у тех, кого мы поддерживали, не было подлинной целеустремленности. Из Сайгона лжи исходило больше, чем из всех судов военного трибунала за всю военную историю – так говорил отец. Он считал эту войну бессмысленной бойней, в которой бездарно погибло множество людей.

Ченселор сел на диван. Ему нужно было осмыслить услышанное: ведь это были слова из его романа.

– Я знал, что генералу многое в армии не нравилось, но не думал, что он обличал коррупцию и ложь.

– Именно с этим он в основном и боролся. Это была его страсть. Он выискивал в официальных докладах всевозможные противоречия, собирал сведения о подтасовках в докладах интендантов, о сводках, в которых намеренно завышались потери противника. Однажды он даже заявил, что, если бы отчеты о потерях противника соответствовали истинному положению хотя бы наполовину, мы бы выиграли войну еще в шестьдесят восьмом.

– Как вы сказали? – спросил Питер недоверчиво. – Это были его собственные слова?

– А в чем дело? – спросила Элисон.

– Да так, продолжайте.

– Больше мне рассказывать нечего. Отца отстранили от участия в совещании, на котором ему необходимо было присутствовать, его игнорировали на штабных заседаниях. Чем активнее он боролся, тем чаще им пренебрегали. Наконец он понял, что все бесполезно.

– А как же противоречия в докладах, подтасовки интендантов, потоки лжи, поступавшей из Сайгона?

Элисон отвела взгляд.

– Мы об этом почти не говорили, – сказала она спокойно. – Боюсь, в тот момент я вела себя не лучшим образом. Я рассердилась, наговорила ему кучу обидных слов, о чем сейчас глубоко сожалею. Я просто не понимала, как ему тяжело.

– И все же, что вы скажете о докладах?

Элисон подняла голову и посмотрела на Ченселора:

– Мне кажется, он считал их символичными. Они символизировали месяцы, а может быть, и годы агонии. Все это в конце концов оборачивалось против людей, с которыми он служил. Терпеть дальше он не мог. И он бросил все.

Питер снова подался вперед и, тщательно взвесив слова, твердо заявил: