Анастасия - Ланитова Лана. Страница 11

Забегая вперед, я должен с грустью поведать о том, что лишь много лет позднее я совершенно случайно узнал о том, что в ранней юности ему жестоко и хладнокровно разбила сердце одна великосветская красавица. Говорят, что он очень сильно и долго её любил. И после этого, отстрадав несколько лет, он вынужден был стать крепким и циничным. Всё его хладнокровие и рациональный подход к вопросам взаимоотношения полов появились в нём вовсе не от рождения. Мы становимся грубее и бескомпромисснее лишь после того, как сильно пострадаем от собственной безответной любви. Когда предательство и обиды опалят нам крылья и ранят в самое сердце. Мой несчастный дядя вынужден был заковать своё сердце толстым панцирем изо льда и камня, дабы больше не страдать, как уже страдал однажды. Но так, как он желал мне лишь самого лучшего, то пытался с юных лет оградить меня от того, чем был однажды так глубоко уязвлён лично.

Итак, мне было лишь семнадцать. Я смотрел на него во все глаза и слушал.

– Завтра я сам впервые отведу тебя к женщине. Это не случайная женщина. Она моя давняя знакомая. Я знаю ее около пяти лет. И все пять лет я ей исправно плачу только за то, чтобы она ни с кем не путалась и содержала свое здоровье и гигиену в полном порядке. Она неплохо воспитана и весьма добропорядочна. Я и сам иногда бываю у неё.

– Подожди, дядя, – вновь вспыхнул я. – Если эта женщина твоя любовница, то зачем же мне это знакомство?

Внутренне я негодовал от циничности всей этой ситуации.

– Я не пойду!

– Ну и будешь глупцом. Ты желаешь пойти в публичный дом?

– Да! – буркнул я, после долгого молчания. – Что такого, там многие мои товарищи бывали.

– И это будет самым твоим безрассудным поступком, могущим перечеркнуть всю твою дальнейшую жизнь. Сегодня ты брезгуешь переспать с той женщиной, с которой очень редко бывал лишь я один, зато не брезгуешь переспать с той, которая возможно имела сношения с сотней или даже тысячью мужчин разного достоинства. Очень может быть, еще вчера её пользовали сразу несколько матросов. Ты, мой юный друг, желаешь заполучить себе какую-нибудь совершенно редкую и зверскую форму сифилиса? Гонконгский сифилис или марокканский? Как ты думаешь, прилично ли русскому графу служить государю без носа?

– Конечно, нет, – мотнул головой я. – Что за нелепые и ужасные вещи ты говоришь?

– А как тогда?

– Вообще никуда не пойду… – я насупился.

– И будет глупо. Решено, завтра утром я заеду за тобой, и мы поедем к моей милой Каролине. Потом я оставлю тебя у неё на квартире часов на пять. Думаю, что для начала хватит, – он усмехнулся и быстрыми шагами покинул комнату.

А я долго смотрел ему вослед, любуясь на его худощавую и подтянутую фигуру, облаченную в строгий мундир, и думал о том, что дядя еще так молод и хорош собою. Отчего он сам не найдет себе здоровую и породистую аристократку и не продолжит графский род Гурьевых.

Наутро следующего дня я позавтракал, тщательно принял ванну и обрызгался отцовскими духами. На душе у меня было тревожно. Я испытывал чувство крайней неловкости перед дядей. Мне даже казалось, что родители тоже обо всём догадываются и понимающе косо поглядывают в мою сторону. Но это были лишь мои страхи и необыкновенная мнительность. Я не находил себе места от мыслей о том, что мне сегодня предстоит. Более того, я отчего-то решил, что могу совсем не понравиться мифической Каролине. А вдруг она посмеется надо мною, думал я. Похоже, я вовсе не хорош собою. Да, нет же… Я откровенно гадок, думал я.

Минуты тянулись бесконечно долго, а мое внутреннее состояние уже было близко к панике. Я готов был убежать на улицу. И в то же время меня одолевало жуткое любопытство и желание постичь ту самую, главную тайну. Интересно, разденется ли эта Каролина донага? А какая у неё грудь? А сколько же ей лет? Неужели я смогу потрогать ее? От этих мыслей меня бросало в пот и делалось тяжко в паху.

К счастью, дядя не заставил себя долго ждать. Едва я подошел в очередной раз к окну, как увидел, что от чугунных ворот нашего московского дома на Волхонке во двор въезжает его щегольская коляска, запряженная парой вороных.

Улыбаясь, он вошел в гостиную и сразу глянул на меня, оценив лишь глазами, что я уже одет в новенький сюртук и тщательно причесан. Отец, оторвавшись от газеты, поприветствовал брата, а после спросил:

– А куда это вы оба собрались?

– Я обещал Джорджу показать своих новых рысаков, потом мы съездим на ипподром и в мой клуб. Он еще нескоро появится в России, поэтому я хочу как можно больше показать ему перед учёбой и познакомить с несколькими, весьма полезными в будущем людьми.

В комнату вошла мать:

– Николя, ты позавтракаешь? Велеть накрыть стол? Или кофе?

– Благодарю, Ниночка. Я только из-за стола, – поклонился дядя.

Я слушал их обычный, ничем не примечательный диалог, и внутренне сходил с ума от острого напряжения. У меня кружилась голова, и сосало под ложечкой. Я безумно боялся, что дядя выдаст меня хоть единым намеком или неловким словом.

– Ну, ты готов? – весело обратился он ко мне.

– Готов, – хрипло отозвался я.

– Тогда едем…

Когда я оказался в его крытой коляске, он помахал перчатками возле своего носа.

– Фу, Джордж, на кой чёрт ты так надушился Imprial от Герлена? Нет, аромат старый и очень достойный, но тебе, как юноше, нужно душиться лишь чуточку и чем-то более свежим. Я потом куплю тебе в подарок флакон хороших мужских духов. Ладно, трогай, – махнул он рукой, и мы покатили к его таинственной Каролине.

Удивительно, но оказалось, что жила Каролина на Ильинке в большом доме с огромным парадным входом. Ехали до неё мы довольно долго. Когда добрались, мы позвонили в парадное. Нам открыл седой и важный швейцар, который, увидев дядю, сильно засуетился. Распахнув двери настежь, он с уважением пригласил нас войти. По широкой, украшенной цветами лестнице, мы поднялись на второй этаж и позвонили в квартиру. Сию минуту двери распахнулись, и перед нами оказалась довольно миленькая горничная в белом переднике. Она сделала книксен и приняла у нас шляпы и дядину трость.

– Проходите, господа, Каролина Михайловна ждёт вас.

Мы прошли в гостиную, обитую голубым шёлком. Обстановка в комнате была очень уютной. Дорогая мебель, обтянутая светло серым кретоном, ореховый изящный шкаф, круглый полированный стол, роскошный диван, белоснежная лепнина на потолке, свежие цветы в фарфоровых вазонах – всё это создавало какое-то сияющее великолепие и мягкий уют. Несмотря на то, что за окном стояло прекрасное летнее утро, в комнате горело несколько газовых ламп. Вся гостиная была заставлена милыми безделушками из белого гипса и горного хрусталя. А возле дивана возвышалась небольшая беломраморная статуэтка с летящим амуром. Но самое ошеломительное впечатление произвела на меня сама хозяйка этой необыкновенно приветливой квартиры.

Это была довольно стройная и миловидная брюнетка. Совсем юная девушка. Я с восхищением рассматривал черты ее красивого и нежного лица. Сначала я подумал о том, что она моя ровесница, или старше меня года на три. Как выяснилось позднее, Каролине было ровно двадцать пять. Она встала с дивана и, очаровательно улыбаясь, подошла к нам, подставив обе маленькие ручки для поцелуя дяде Николаю. Я стоял рядом и почувствовал необыкновенный аромат, идущий от её платья, волос и всей стройной фигурки. У нее были белые ровные зубки, чистые матовые щечки с ямочками, маленький, чуть вздернутый носик и огромные бархатистые карие глаза. Волосы этой красавицы были уложены в высокую прическу, спускаясь на молочные плечи несколькими завитыми локонами. Тонкие пальцы венчались парой дорогих перстней, а лилейную шейку огибала бархотка с изящной брошью в виде цветка. Таких красоток я видел раньше лишь на картинах времен Людовика XV. Ей не хватало только белого парика с буклями и платья на кринолине. Это был типаж почти кукольной красавицы эпохи рококо. Помимо этого у неё оказался девичий и очень нежный голос.

С той минуты, как я увидел её, я забыл обо всем на свете. Я забыл даже о цели своего визита в эту квартиру. Я смотрел на девушку во все глаза и даже не слышал того, о чём с ней разговаривал дядя. А тот, меж делом, чувствовал себя здесь полным хозяином. Он сам распорядился, чтобы горничная принесла кофе со сливками и свежих эклеров. Я пил кофе, словно пьяный. И не сводил своего ошеломленного взгляда с лица Каролины. Я любовался её мимикой и заливистым смехом. Она хохотала над остротами дяди, очаровательно кривя рот и блистая мелким жемчугом зубов.