Анастасия - Ланитова Лана. Страница 3

– Я отведу тебя на площадь этих сумасшедших, вглубь Монмартра, – улыбался Алекс. – И ты увидишь там не только импрессионистов. Там иногда встречаются и иные техники художественного письма.

В ответ я кивнул.

– И потом это лукавство, говорить, что ты не художник.

– С чего это?

– А с того, что настоящий писатель обязан быть в душе художником. Иначе он вовсе не писатель.

– Вот тут я с тобой полностью согласен. Надо уметь рисовать словами, как это делали великие классики.

– Возьми нашего Бунина. Чем он не великий художник?

– Мне нечем тебе возразить.

– А Гоголь, а Лев Толстой, а Чехов, наконец?

– Мда…

Вдоволь налюбовавшись прекрасным видом на «город влюбленных», я обернулся на базилику Сакре-Кёр.

– А всё-таки, вы, французы, удивительно неблагодарный народ. И чем вам не угодил этот великолепный собор, что вы его окрестили «национальным тортом»?

– О, его еще называют «Белым слоном», а Эмиль Золя незадолго до смерти обозвал сие творение «всеподавляющей каменной массой, доминирующей над городом».

– Да уж…

– Он и многие его современники считали, что сей храм построен в псевдовизантийском стиле, чуждом традиционному облику Парижа и идеалам Великой французской революции.

– Я плохо разбираюсь в архитектурных стилях, друг мой Алексей, но могу сказать одно, что мне этот белый исполин вполне себе по душе.

– Да и мне тоже, – хохотнул Алекс. – Борис Анатольевич, ты не против, если я, хоть пять минут, побуду в роли заумного гида и сообщу тебе о том, что по древнему преданию именно на этом месте язычники обезглавили первого епископа Парижа Сен-Дени, проповедавшего христианство до последней капли крови. Легенда гласит, что после казни Дени взял в руки собственную голову и шёл так, прямо с ней, а голова во время всего пути читала молитву Всевышнему, ровно до тех пор, пока Дени не упал замертво.

– Да уж, впечатляет, – отвечал я, рассматривая резные стены и купола Сакре-Кёр. – Да и вообще этот белый камень на фоне голубого неба – зрелище, сражающее наповал. По контрасту напоминает Тадж-Махал.

– Кстати, ты обещал мне рассказать о своем путешествии в Ост-Индию.

– Конечно, расскажу чуть позже. Путешествие было весьма занятным, если бы не моя внезапная болезнь. Я заболел там, Лёшка, банальной, но неожиданно чудовищной для меня лихорадкой. И чуть не отправился из-за неё к праотцам. Но об этом после.

– И как же тебя, Борька, угораздило? – с сочувствием проговорил Алекс.

Мы стояли напротив входа в базилику.

– Зайдем внутрь?

– Тебе хочется? Там сейчас, наверное, идёт служба.

– Давай чуть позже. Или в другой раз. Мне не терпится поскорее попасть на Тертр (Place du Tertre).

– Bien sur, mon ami [6], – кивнул Алекс.

Прямо на ступенях возле собора сидела довольно разномастная и праздная публика. Вскользь я заметил двух милых парижанок в соломенных шляпках-клош, надвинутых на самые глаза. Из-под клошей виднелись коротко остриженные выбеленные волосы. Выщипанные в ниточку брови, круглые подведенные глаза и розовеющие от прохлады носики делали их похожими на жалких клоунесс.

Они помахали нам руками.

– О, как тут у вас всё просто.

– Oui, c'est vrai [7]. Мы можем познакомиться с ними на обратном пути. Хотя, ты знаешь, я был бы осторожнее с местными знакомствами. Всё-таки недалеко отсюда находится квартал Красных фонарей и знаменитое кабаре Мулен Руж. И частенько эти легкие, словно мотыльки, жрицы любви курсируют по всему Монмартру в поисках богатеньких клиентов.

– Я отлично помню об этом, – улыбнулся я. – Скажи, мой французский Есенин, наверняка ты сам частенько бываешь в этих злачных местечках и воображаешь себя эдаким новым Тулуз-Лотреком? Признайся, это так?

В ответ Алекс только фыркнул.

– Ах, прости, mon ami. Для Тулуз-Лотрека ты слишком хорош внешне. И местные проститутки не признали бы в тебе друга. Разве что, если бы ты принёс им ящик абсента.

– Кстати, если ты снова не сбежишь от меня так быстро в свой Новый Свет, мы обязательно навестим с тобой и Мулен Руж. Там всё так же потрясающе танцуют канкан самые лучшие парижские танцовщицы. И всё так же, как и во времена Лотрека, они умело и шаловливо демонстрируют свои стройные ножки, облаченные в кружевные панталоны. А еще на Монмартре полно русских заведений с казаками, черкесами, цыганами и даже медведями. В1921 они все выросли, словно грибы. Буквально вчера я обедал в одном из таких ресторанчиков, и мне подавали селёдку на черном хлебе, икру и украинский борщ. А из патефона басил наш Шаляпин и знаменитая Плевицкая. Знаешь, все местные ле рюсы [8] буквально боготворят Плевицкую. Здесь поголовно все больны «плевицкоманией». Воображаешь, я просыпаюсь и слышу почти каждое утро её песню «Ухарь-купец» в исполнении моей матушки.

– Да, вообразил. А как же новомодный джаз?

– Джаз – это для молодых. А матушка пьёт по утрам их знаменитый горячий шоколад и напевает себе под нос «Ухаря».

– «Плевицкомания» и борщи, говоришь? О, значит, мне не видать знаменитого лукового супа и «удавленной руанской утки»?

– Что ты! Уж этого добра я обещаю тебе в избытке – и луковый суп, и руанскую утку, и рубец по-лионски, и устриц, и даже прованский буйабес, – возразил Алекс. – А запивать все эти изыски ты станешь самыми лучшими Анжуйскими винами.

– Прекрати меня соблазнять, Лешка. Как же я по тебе скучал… – я обнял Алексея совсем как раньше, в те далекие годы нашей гимназической и студенческой юности. – Кстати, мы еще не опаздываем?

– Нет, он приходит на Тертр (Place du Tertre) обычно после полудня, – Алекс достал из кармана увесистый кругляш золотых швейцарских часов и внимательно посмотрел на циферблат. – Ещё нет и одиннадцати. И, если его не будет на месте, тогда нам придется пойти к нему прямо домой. Он живет недалеко, в десяти минутах ходьбы, на улице де-Соль (Rue des Saules).

– А это прилично?

– Я полагаю, что неприличнее будет не передать ему твою посылку. Кстати, а что там?

– Я не знаю, право. Видимо, там лежит что-то более увесистое, нежели одно письмо. Может, это стопка писем или какие-то важные бумаги. А может, и фото.

– А откуда ты знаешь мадам Гурьеву?

– Я плохо с ней знаком. С ней общается моя мать. Они почти подруги. И когда Александра Николаевна узнала, что я еду в Париж, то попросила разыскать её бывшего супруга и отдать ему этот пакет.

– Она снова замужем?

– Да, около пяти лет, как она повторно вышла замуж. Он тоже русский, но живет в Нью-Йорке давно. Почти с самого рождения. Он работает инженером в пароходной компании.

– Понятно.

– А ты, Алекс, откуда знаешь этого Гурьева?

– Так мы все в эмигрантских кругах хотя бы немного знаем друг друга, либо знают наши знакомые. У меня неплохие связи в местной русской диаспоре. Я часто бываю в эмигрантском приходе собора Александра Невского на улице Дарю (Rue Daru), – с гордостью сообщил Алекс. – Там, кстати, венчались русская балерина Хохлова и Пабло Пикассо, а также Бунин со своей Верой Муромцевой. В этой же церкви отпевали Тургенева. При храме работает наша воскресная русская школа.

– Вот как? И этот Гурьев там часто, говоришь, бывает?

– Почти каждую субботу. Но, помимо этого, я знаком с графом и лично. Мы познакомились на одной художественной выставке. Георгий Павлович посещает почти все местные вернисажи. И сам рисует довольно прилично. Два года тому назад он даже устроил собственную выставку работ. О ней писали в «Последних новостях». [9]

– Он тоже импрессионист?

– Нет, он рисует пейзажи почти в реалистической манере. Эдакий а-ля Левитан. Сам потом посмотришь. У него много картин с русскими пейзажами, хотя есть и чисто французские сюжеты. Он иногда ездит в Прованс или в Булонский лес и там пишет с натуры.