Дома костей - Ллойд-Джонс Эмили. Страница 20

Пока она поднимала дядю, чтобы бросить в горнило, у нее по телу пробежали мурашки. Он был влажный и тяжелый, слишком неподвижный, и пах лесной землей. Ей уже много лет не случалось испытывать тревогу, находясь рядом с трупом, но на этот раз так и хотелось броситься прочь. Она заставила себя смотреть, как пламя пожирает его, как вспыхивает одежда, выбрасывая снопы искр.

У нее в душе вновь разверзлась пустота. Вдумываться в свой отклик на недавние события она не решалась, боясь того, что могла найти, копаясь в себе.

Домов костей оказалось слишком много, в кузнице не успевали сжигать их. Рин помогала жителям деревни грузить их на телеги и тачки, вывозить из деревни в ту сторону, куда дул ветер, и складывать в кучу. Трава и почва вокруг были сырыми, огонь долго не хотел разгораться, но несколько мужчин упорно раздували его. Наконец пламя занялось, к небу начал подниматься дым.

Работа была тяжелой: трупов, в основном домов костей, набралось слишком много, а сильных и умелых рук явно было недостаточно. Те, кто считал дома костей просто выдумкой, оцепенело стояли среди разрушенной деревни и растерянно переглядывались – по крайней мере, пока Инид не прикрикнула на них. Но никто и не думал судачить или жаловаться – ни на работу, ни на вонь.

Ни единого трупа – ни дома костей, ни деревенского жителя – нельзя было оставить в деревне, ведь с наступлением ночи он снова восстал бы. Скорбящие предавались горю тихо. С давней традицией приносить еду тем, кто понес утрату, пришлось повременить ради защиты деревни.

Рин заметила, как Морвенна отдирает старые доски от брошенного дома, чтобы починить двери кузницы. Таких же взглядов придерживались все деревенские, им была свойственна не только преданность дому, но и упорство. Колбрен сам пожирал оставшиеся без хозяев дома прежде, чем они рушились от старости.

Эйнон вышел за двери своего дома лишь в полдень. Рин не могла припомнить, когда в последний раз видела его таким неухоженным, с покрасневшими глазами и нечесаными волосами. За поясом у Эйнона был заткнут кухонный нож.

Рин направилась к нему еще до того, как осознала, что задумала. Выбросив вперед руку, она уперлась Эйнону в грудь, не давая ему сойти с места. Гнев, порожденный беспомощностью, был страшнее всего – он пробуждал в ней желание рычать, метаться, обрушить топор на то, что можно расколоть. Истина заключалась в том, что минувшей ночью она чуть было не потеряла то немногое, что осталось от ее семьи, и не знала, сумеет ли защитить близких в следующий раз. Слишком уж много их было, домов костей, и их не брали ни боль, ни усталость.

В этом положении жители деревни очутились по вине Эйнона. И ей не терпелось дать ему почувствовать то же, что чувствовала она сама – гложущий страх и жгучую ярость.

– Я же говорила вам, – заявила она, даже не пытаясь понизить голос. – Я говорила вам не соваться к железной изгороди.

– Не трогай меня! – рявкнул он. Искры гнева вспыхнули в его глазах, морщины обозначились отчетливее.

– Это ваших рук дело! – Она указала на труп, который как раз несла вместе с Морвенной.

– Моих? – Его рот скривился в уродливом оскале. – Моих рук? Разве это я каждый день болтался по лесу? Разве я приманил их сюда?

– Но я не… – Рин умолкла.

Павшие короли. А ведь она и правда ходила в лес прошлым вечером. Заигрывала с опасностью, заглядывая с краю в Аннун, как делала всегда. Но никогда прежде ужасная магия не являлась к ней домой. Так что это не может быть ее виной. Даже те трое бродяг, которых Рин видела на самой опушке леса за последние две недели, не были вооружены – просто одинокие, всеми забытые трупы, непогребенные и лишенные последних почестей. С каждым была связана маленькая трагедия. А явившиеся в деревню ночью дома костей были в доспехах и с мечами. Они нагрянули, чтобы уничтожить Колбрен – вероятно, потому что железную изгородь к тому моменту наполовину разобрали.

А может, изменилось что-то еще, чего Рин не знала.

Эйнон оттолкнул ее руку брезгливо, будто отгоняя назойливую муху.

– Мне известно, что пришло к тебе, – резким тоном заявил он. – Об этом уже все говорят.

Она с трудом сглотнула.

– Твоя мать мертва, – продолжал Эйнон. – Твой дядя мертв. Твой отец пропал, и у меня есть все необходимое, чтобы уничтожить твою семью. Кладбище мое. Дом мой. – Он понизил голос, так что теперь его слышала только она. – Будешь знать, как это дорого – угрожать мне.

Он повернулся и направился прочь. Слуга, следующий за ним, окинул Рин взглядом презрительно сощуренных глаз и поспешил за хозяином.

Мурашки пробежали по голым рукам Рин. Рукава она засучила еще рано утром, когда только начинала таскать трупы. Густая мгла упала со свинцово-серого неба, и Рин почувствовала, как сырость оседает у нее на волосах, на руках, скапливается во рту. Холод пробирал до костей, примораживал ее к месту. Ей давно следовало уйти, но она не могла пошевелиться.

– Идем же. – Морвенна слегка подтолкнула ее. – Что толку тревожиться, когда, может, завтра от деревни ничего не останется.

Слова попали в точку: пожалуй, Морвенна права. Если сегодня Колбрен снова подвергнется нападению, то может и не выдержать. Деревня невелика, ее защитники – отставные солдаты да молодые помощники земледельцев.

И если вчерашний ад повторится…

Рин опомнилась и увидела, что стоит у костра, обдающего жаром ее голые руки. Она засмотрелась, как пламя пожирает кости и остатки плоти.

Значит, Колбрену конец.

Как и ее семье.

Как и ее дому – единственному месту, где она чувствовала себя защищенной.

Если только…

Рин вдруг представился узелок с яблоками на обросшем мхом упавшем дереве. Вспомнились укромные уголки в тени леса и моменты, когда она точно знала, что за ней наблюдают, но почему-то ей было совсем не страшно.

Она задумалась об отце, вспомнила, как он ерошил ей волосы и целовал в макушку. Как дал сломанную ложку любви, которую она с тех пор носила в кармане.

Остановить мертвеца не под силу ни одному воину.

Но возможно, сумеет могильщица.

Мертвые

Все началось с охоты.

В крепости Каэр-Аберхен хватало запасов провизии, однако поступки ее хозяина отличались непредсказуемостью. Он был молод, изнурительный кашель отнял у него отца и мать. Бремя нового положения тяготило князя, и когда встреч и документов становилось слишком много, он объявлял, что выезжает на верховую прогулку.

Охотиться ему следовало в пределах кантрева, но в тот раз князь заехал гораздо дальше. Ему нравилось, как ветер дует в лицо, нравились запахи деревьев и гор, и он опомниться не успел, как его конь уже припустил вперед, лавируя среди деревьев.

Они приблизились к границам Аннуна.

Князь, конечно, слышал всевозможные предания об этих горах. Он помнил, как в детстве они пугали его, как он прятался под одеялом, чтобы его не унесли пука, прокравшиеся в комнату. Ожившие теперь страхи придали ему безрассудства, желания доказать самому себе, что он отважен и ничего не боится. И он пришпорил коня, углубляясь в лес.

Там он не нашел ни дичи, ни чудовищ. Он смеялся, убедившись, что предания над ним больше не властны. До тех пор, пока за его спиной не хрустнула ветка и князь не увидел, как из подлеска выходит тварь. Поначалу сердце князя заколотилось от страха, а потом он разглядел, что тварь ему лишь почудилась.

На самом деле к нему из кустов вышел мальчишка, похожий на призрака. Молчаливый, с запавшими щеками, лет трех или четырех от роду. Князь спешился и направился к ребенку, спрашивая, где его родители, но тот не смог ответить. Поэтому князь подхватил мальчишку на руки, посадил его на коня перед собой и повернул к Каэр-Аберхену. С каждым шагом, который делал конь, мальчишка вскрикивал от боли и хватался за левое плечо. Князь осмотрел его в поисках раны, но нашел лишь давний шрам.