А.Н.О.М.А.Л.И.Я. Дилогия - Лестер Андрей. Страница 30

– Ну да, конечно, – сказал он, глядя поверх очков. – А как может быть по‑другому?

– А вдруг вообще нет никаких Черновцов?

Илья Моисеевич засмеялся.

– Черновцы вечны, друг мой! Поверьте, в нынешних условиях я бы не отправился искать Челябинск‑19. А Черновцы… Что им будет, дорогой вы мой? В Черновцах дом, в Черновцах кладбище, в Черновцах синагога, в Черновцах вареники с вишнями! Но вы не переживайте. – Старый еврей похлопал меня по плечу. – Здесь тоже будут цвести абрикосы.

Потом он наклонился ко мне и веселым шепотом произнес:

– Есть Черновцы. Я знаю. И все там в порядке.

– Да откуда же вы это знаете? Связи‑то нет.

– А я знаю. Говорю вам, абрикосы будут цвести на Тверском бульваре.

Подавляющее большинство населения мутировало (или «перевернулось», как выражалась Анжела) и плевать хотело на исчезнувшие автомобили, компьютеры и авиаперелеты. Вместо всего этого дерьма люди бесплатно получили рай, Эдем, Золотой век.

Я тоже, естественно, в гробу видел и мобильную связь, и многопартийную систему, но в отличие от большинства, долго не мог успокоиться.

Я не верил в Черновцы.

Все мне казалось, что перемены ненадолго, что старый мир в один прекрасный момент вернется или произойдет еще что‑нибудь похуже этого.

А еще, я видел, какими были тихие, и понимал, что им должно быть очень хорошо. Мне казалось, что они узнали что‑то такое, что мне было совершенно недоступно. И я ждал, когда со мной произойдет то же, что и с ними. Однако ничего не происходило. Я начинал понимать, что дело не во времени, не в сроке, и скорее всего, я ничего не дождусь. Напрашивалась аналогия с физическими законами. Было ясно, что законы отменялись избирательно и направленно. Так же и с мозгами. Меня почему‑то не выбрали. Или наоборот. Выбрали. Но для чего?

Это мучило.

Зато и позволяло смотреть на все как бы со стороны. Если тихие плавали в новом мире как рыба в воде, то я не переставал ощущать, что вода мокрая. И сильно мокрая.

Отвлечь меня от подобных переживаний и успокоить могла только Анжела. Причем она не делала ничего особенного. Просто пожимала плечами и говорила какую‑нибудь ерунду, вроде того, что «все люди разные, и что в этом такого?». Но мне тут же становилось хорошо. И слова ее казались проникнутыми каким‑то очень глубоким смыслом, который я вот‑вот должен был уловить, но, к сожалению, не улавливал.

Стоило, однако, уйти, отдалиться от Анжелы, как очарование таяло, и мучительные бесплодные мысли снова завладевали мной.

Конечно, я видел, что я такой не один.

Несколько позже всех непеределанных стали называть дергаными. Считалось, что таким, как я, все не по нутру, а в особенности – райская жизнь.

Как тесно связаны оказались внешне не связанные явления!

Кто сможет объяснить, почему с исчезновением химических свалок исчезли туристические бюро? В какой зависимости находилось использование в двигателях продуктов переработки нефти и существование рекламного бизнеса? Почему, когда не стало телевидения, исчезли бомжи? И куда делись километры разноцветных упаковок в супермаркетах? И бесконечные сообщения о политических сражениях никчемных подлецов?

Куда, в конце концов, подевались карлики?

Болеутоляющие приходится экономить. Записки становятся все более отрывочными. В моем подвале становится очень холодно. Возможно, это просто от того, что я теряю силы.

Тихие только на первый взгляд казались инфантильными идиотами.

В считаные дни они сумели организоваться и проделать титаническую работу по разделению Москвы на сектора.

Из одного внешне блестящего, а на самом деле давно уже изъеденного смертельными метастазами города нарезали, как из торта, восемь кусков. По какому‑то странному плану эти куски отделили друг от друга широкими километровыми просеками.

На улицы вышли сотни тысяч строителей, рабочих и просто добровольцев, которые за несколько недель снесли тысячи зданий и сооружений. Они повалили миллионы столбов и заборов, они рубили кабели и безжалостно отсекали коммуникации, тут же протягивая вместо них новые; они сажали деревья и переселяли людей.

И все это – при полном отсутствии властей.

Интересно, что некоторые дерганые присоединились к этому невероятному кипению тихих миллионов. И даже более того.

В один из дней на куче строительного мусора высотой с трехэтажный дом я увидел губернатора Хабарова, того самого, который не боялся смеяться над патриархом в присутствии ханжи‑президента. Рукава белой рубашки были закатаны до локтей, а косматые брови покрывал слой цементной пыли. Он размахивал руками, кричал зычным голосом, и, похоже, руководил.

«Вот увидишь, – сказал он мне в этот день, – такие, как мы, здесь тоже будут нужны. Не бойсь! Без нас не обойдутся».

Зная, что Бур здоровый парень и, скорее всего, очухается, все эти дни я прятал Анжелу. Я нашел Сашу Попова, один день мы провели у него, но остаться подольше я не рискнул: Бур, не найдя меня, будет конечно же искать и Попова.

К счастью, мне удалось разыскать Лену, рыжую девчонку, которую я зимой отбил у отморозков на Тверском бульваре. Она стала тихой, и я думал, что поэтому не узнает меня. Но она узнала (тихие помнили многое из своей прошлой жизни, хотя и не всё), и Анжела на какое‑то время поселилась у нее.

И Попову, и Лене я объяснял, что Анжела очень важна для меня и что она в большой опасности. Но почему это так, я решил не говорить никому.

Я не понимал, конечно, каково предназначение Анжелы. Да и сейчас не понимаю. Но всегда твердо верил, что оно есть. Это невозможно объяснить, но я чувствовал, что в ней наше прошлое, и вместе с тем – наше будущее. Она хранитель. Она – наш шанс. На что? Так же, как и сейчас, я не способен был ответить.

Но я знал, что на меня возложена ответственность за нее, и был готов защищать ее ценой собственной жизни. И не только.

Именно поэтому я не сразу отправился на поиски дочери. Я понимаю, что даже если бы я нашел Катю в самый первый день, ничего бы не изменилось. Но чувство вины гложет меня, и жестокий червячок внутри ввинчивает свой вопрос. А вдруг? А вдруг я смог бы что‑нибудь изменить? Спасти?

Катю я нашел только на пятый или шестой день от начала Переворота в квартире Сережи, нового мужа Регины.

Он был дома и сам открыл мне дверь. Раньше мне приходилось пару раз с ним встречаться. Это был невероятно скучный человек, ведущий невероятно подвижную жизнь. Типичный московский менеджер среднего звена. Член безликого скучного сообщества, которое, чем больше активности проявляло, тем скучнее становилось. Они стояли в очередях на паспортном контроле аэропортов, влетали и вылетали, пили чилийское вино в одном сезоне, и австралийское – в другом, занимались фитнесом и дайвингом, портили дорогие костюмы в давке за бесплатным пивом «Бочкарев» на выставках и премьерах 3‑D фильмов. Кроме этого, они ничего не умели, но везде были нужны, так как нанимали на работу друг друга. Саша Попов, читавший философские книжки, называл эту породу людей «менеджерами‑в‑себе».