А.Н.О.М.А.Л.И.Я. Дилогия - Лестер Андрей. Страница 9

– Что тут не так?

– Да всё.

– Нет, кроме того, что всё.

– Еще раз всё, – зло ответил Бур, оглядываясь и не находя с кем сразиться. – Я так понимаю, охрана снова «рассеялась». Изюмов сказал, что нас будут встречать. А где они?

Охраны действительно не было. Но все‑таки не ее исчезновение, само по себе странное и неприятное, пугало и тревожило меня.

Я вошел в помещение 3114. Наверху, на балках, сидели птицы и оживленно перекликались. Дул легкий ветер, сквозняк. Под ногами прошелестел прошлогодний лист. И тут я понял. На складе было чисто! Идеально чисто. Кроме этого коричневого влажного листа, занесенного ветром, в помещении не было абсолютно ничего. Ни щепок, ни соринок, ни окурков. Никаких кусочков ветоши, или обрывков бумаги, или картонных ящиков, – ничего из того, что остается, когда экстренно выгружаются склады. Не видно было даже комков грязи, которую неизбежно занесли бы на обуви похитители, или охранники, или любые человеческие существа, по тем или иным причинам оказавшиеся внутри.

– Здесь чисто! Вот в чем дело. Кто‑то убрал за собой, – сказал я и увидел, как глаза Бура расширились и сразу же сузились.

Я знал, что такая последовательность эмоций у моего товарища – волнение и решимость – очень опасны, и предупредил:

– Витася, спокойно.

Хотя у меня самого от этой «уборки складов» холодные мурашки бежали по спине.

– Так ведь это хорошо, что чисто! – сказал вдруг Федоров‑Химик.

– Конечно, хорошо, – согласился с ним водитель. – Чисто, и прекрасно, что чисто.

Они улыбнулись вначале друг другу, потом нам с Буром, положили на бетонный пол склада автоматы, повернулись и пошли.

«Рассеиваются!» – подумал я и похолодел. Не думал, что это заурядное, в общем‑то, зрелище вызовет во мне такой мистический ужас. Я стоял в оцепенении и смотрел, как они весело шагают по бетону, выходят за ворота, поворачивают…

– Стоять! – крикнул Бур и направил на них дуло автомата.

Водитель и Химик оглянулись на его окрик, широко улыбнулись и продолжили движение в выбранном направлении.

– Стоять! Пристрелю! – крикнул Бур, выбегая за ними.

Я бросился за Буром, но не успел ничего предпринять. Он упер приклад в бедро и, не целясь – до спецназовцев было не более пятнадцати метров, – нажал на курок.

От мгновенного напряжения внутри я пригнул голову. Однако выстрела не последовало.

– Твою мать! – заорал Бур, передернул затвор и еще раз нажал на спусковой крючок. С тем же результатом.

– А, суки! – Он швырнул автомат на траву и бросился вдогонку.

Я рванул за ним. Бур догнал уходивших, подсечкой свалил водителя, рывком сзади – пальцами за глазницы – опрокинул на землю Федорова‑Химика и, прежде чем я успел навалиться на него, присел на колено и нанес Федорову сокрушительный удар кулаком в висок.

– Витася, прекрати! – захрипел я, отрывая его от Химика, и мы покатились по траве.

– Не трогайте их, – вдруг раздался над нами девчоночий голосок.

Бур ослабил хватку. Я оттолкнул его подбородок ладонью, взглянул вверх и застыл от изумления. В двух шагах от нас стояла девочка лет двенадцати в красной курточке и шапочке с бомбончиками, розовощекая и голубоглазая.

– Я вам говорю, – строго сказала девочка Буру, лежащему на спине. – Не трогайте их.

– Кого «их»? – грубо переспросил Бур, садясь и отирая грязь с щеки.

– Вот их, – сказала девочка, указывая на Федорова и на водителя, который пытался привести Федорова‑химика в сознание.

– Анжела! Что ты тут делаешь? – переведя дыхание, воскликнул я.

Чагин

На следующий день, после визита человека из Сектора, Никита встал за полчаса до рассвета. Еще ночью он решил съездить к Борису Лебедеву.

Он не мог принять решение, ему необходимо было поговорить с кем‑нибудь, и Лебедев был, пожалуй, единственным человеком, способным понять Чагина. Так Никита, во всяком случае, считал.

Лебедев был православным священником и жил при церкви километрах в десяти от дома Чагиных. Но Чагин нуждался в нем не из‑за его рода занятий. Или не только из‑за этого. И даже совсем наоборот.

Никита мог бы поговорить с любым из своих соседей, да хоть с Витей с пятого этажа, тем самым, который был одержим чисткой обуви. Тихие умели слушать. Но серьезный разговор с обыкновенным тихим сильно напоминал беседу с частным представителем какого‑то всеобщего Монаха, необъятного потустороннего лица без особых пороков и изъянов, а Чагину нужно было что‑то попроще, с червоточинкой, поэтому он выбрал Лебедева.

«Хочешь простого и грешного собеседника – ищи священника, не иди к соседу». – Чагин, стоя в трусах на кухне, варил кофе и улыбался своим мыслям. Кофейные зерна были из оранжереи, в которой он работал, но пахли довольно хорошо и натурально, Никита не чувствовал никакого запаха краски: скорее всего, жутковатый визитер из Сектора придумал это специально, чтобы уязвить.

Полночи Никита проворочался, ожидая рассвета, но теперь немного успокоился и решил подождать, чтобы приехать к Лебедеву в более приличное время. Он не был у священника уже месяца два и слышал, что у него появилась женщина.

Кофе был готов. Никита налил его в любимую итальянскую чашку, сохранившуюся со старых времен, и пока кофе остывал, пошел одеваться. Надев рабочие штаны, он оттянул большими пальцами подтяжки и, щелкнув ими по груди, подошел с чашкой к окну.

Слева, на востоке, поднималось Солнце. Чагин отметил это как хороший знак. Со времени Переворота он не уставал ожидать какого‑либо подвоха даже от небесных тел. В принципе, учитывая то, что произошло на Земле, и Солнце могло в один прекрасный момент взойти не вовремя или не с той стороны, по меньшей мере, где‑нибудь сбоку. Слава Богу, пока что обходилось.

В большом церковном дворе Лебедев развел красивый фруктовый сад: яблони, абрикосы, миндаль, а в этом году говорил, что хочет высадить белый инжир, вдруг приживется. Никита подумал, что завезти Лебедеву саженцы – неплохой повод для встречи. Он заехал в оранжерею, под которую была перестроена расположенная неподалеку и давно брошенная жителями пятиэтажная хрущевка, объяснил работникам, что его не будет, скорее всего, до обеда, на верхнем этаже выкопал пять инжирят, завернул в мешковину, спустился и привязал сверток к велосипеду.

Обогнув большую аккумуляторную станцию, занявшую место бывшей бензозаправки «Лукойл», Никита, по сути, выехал из Москвы. Раньше здесь была четырехполосная автострада, но нигде вокруг не сохранилось ничего, что могло бы напоминать о ней. Теперь под колесами бежала грунтовка, приятно желтеющая под утренним солнцем среди невысоких елей и берез. Велосипед мягко подбрасывало, апрельский ветер шумел в ушах и трепал широкие листья привязанных к раме саженцев, пахло влажной землей, лесом, кожей сиденья, по‑хорошему, едва ощутимо, постукивало под ногами в педалях, в цепи, и Чагину хотелось ехать так долго‑долго, и забыть о неприятном визите, о разногласиях с женой, о Секторе и о мучительной необходимости выбирать.

За леском был поворот, и дальше открывался вид на зеленые купола невысокой церкви с белыми стенами, на роскошный свежий сад и старую каменную оградку с зеленой деревянной калиткой, в которую Чагин минутой позже и вкатил свой велосипед.

В саду и вокруг церкви не видно было никого, зато откуда‑то с заднего двора слышалась довольно громкая музыка и всхрап лошадей. Там, на заднем дворе, Лебедевым была устроена конюшня, в которой он проводил времени чуть ли не больше, чем в саду. Никита прислонил велосипед к ступеням входа и обошел церковь. Здесь музыка звучала намного громче. «Fantasy, return to the fantasy», – пел неестественно высокий, но нельзя сказать, чтобы особенно неприятный голос. Мелодия показалась Чагину очень знакомой, хотя он и не слишком хорошо разбирался в рок‑музыке шестидесятых или семидесятых годов прошлого века, – всё это было задолго до его рождения. Двор был залит солнцем, колонки, откуда звучала музыка, стояли у стены. Ворота в конюшню были распахнуты, в проеме было как‑то таинственно темно, тянуло запахами сена и лошадей.