Сергей Курёхин. Безумная механика русского рока - Кушнир Александр. Страница 19

А. К.: О чем еще вы говорили во время первой встречи?

С. Л.: И я им с Африкой рассказал о композиторе Светлане Галыбиной, через которую у меня был выход на диски современной музыки. На минималистов, на Джона Кейджа... Сергей тогда много шутил и сразу же предложил мне выступить на следующий день. Я, честно говоря, не могу вспомнить, выступали мы или нет. Похоже, что где-то сыграли втроем — он, я и Болучевский.

Затем на протяжении долгого времени отношения между нами строились как ссоры. Практически каждое выступление заканчивалось ссорой. У меня было много идей, и, в каком бы составе я ни играл, требовал к себе уважительного отношения. И я много выдумывал, не слушая советов. Как джазовый человек, импровизатор, я считал, что каждый вносит посильный вклад. А у Курёхина таких людей в Питере не было, никто к нему так не относился. В своем мире он был бесспорным лидером, даже когда они выступали вместе с Гребенщиковым. Это приводило нас к оскорблениям, высмеиванию и проклятиям навсегда.

Но проходило две-три недели, и Курёхин звонил мне из Питера и предлагал какие-то новые проекты, всё более и более привлекательные, выгодные для меня. То есть он делал предложения, от которых я не мог отказаться.

Как правило, когда я приезжал, Курёхин меня встречал на вокзале и нес мой саксофон. Привозил меня домой, мы кормились, а потом ехали куда-то играть...

В первый мой приезд мы наметили следующий концерт. Под это выступление в Питер приехали мои друзья: Михаил Жуков со своими самодельными барабанами, Светлана Галыбина и ее скрипачка Валентина Гончарова, которая училась в ленинградской консерватории. И вот у нас состоялся концерт в Доме архитектора, в зале, отделанном дубовой резьбой. И этот роскошный зал был битком набит! В первом отделении поэты читали стихи: Кривулин, Драгомощенко, кто-то еще...

Во втором отделении был московский квартет и квартет Курёхина, в который входил Цой, игравший на акустической гитаре, и его вообще не было слышно. Он человек скромный, виду не подавал. Сидел тихонечко на полу, что-то наигрывал. Еще в его квартете был Африка с тромбоном, которым он бил по роялю. Очень эпатажно себя вел человек с лицом, намазанным белой краской, с маракасами и в рубашке а-ля Д’Артаньян. Это был Борис Гребенщиков, который бегал по залу с электрогитарой.

У меня был баритон-саксофон, Курёхин тоже играл на саксофоне, на теноре. Играл очень романтично на рояле, и это было крайне интересно как соревнование-поединок. Понятно, что у меня был не квартет и у него не квартет, просто четыре человека. Мы полностью импровизировали. Больше всего Курёхину понравилось, что, выбегая на сцену, я поскользнулся и чуть не упал вместе с саксофоном. Это был для него самый большой восторг!

А К: Что тебе тогда запомнилось из высказываний Сергея?

С. Л.: Курёхин очень низко оценивал весь советский джаз. Считал джазменов уродами и инвалидной командой. Не заслуживающей не то что внимания, а вообще ничего. Может, это было как некая обида за то, что они его не принимали. Это выглядело исключительно как негатив. В отношении любых советских джазовых людей был только негатив. Как правило, сарказм и насмешка. Кстати, очень справедливо.

А К.: Как события развивались затем?

С. Л.: Зимой 1983 года состоялся наш акустический квартирник в Москве. Это было на «Речном вокзале», от которого мы долго ехали куда-то на автобусе. Кажется, это было дома у клавишника пугачевской группы «Рецитал». Я играл на саксе, а Курёхин на рояле исполнял регтаймы. Он специально убыстрял темп, чтобы я не успевал за ним. Ну, я не успевал и обижался. Потом темп, правда, выравнивался.

А в мой следующий приезд в Питер ко мне подошел Гребенщиков и пригласил участвовать в концертах «Аквариума». Слово «Аквариум» мне ровным счетом ничего не говорило, и когда я вернулся в Москву, то поинтересовался у Троицкого: «А что такое «Аквариум»?» Он мне дал послушать три альбома: «Треугольник», «Синий альбом» и «Электричество». Мне понравилось всё, и я впервые услышал Сашу Кондрашкина, с которым затем подружился. И, когда прошло полгода, я снова поехал в Питер, но не взял с собой даже саксофон, а только бас-кларнет. И меня тут же нашел Курёхин и сообщил, что саксофонист «Аквариума» подрался и сломал руку. И завтра будет фестиваль Ленинградского рок-клуба, и нужно заменить саксофониста. Но саксофонист все-таки явился на концерт, со сломанной рукой и в гипсе. Это был Игорь Бутман — так я с ним познакомился. Я протянул ему руку, а он сказал: «Только не жми! У меня загипсована рука». У него шевелились только четыре пальца, рука была загипсована после драки. Там я их всех узнал и со всеми перезнакомился.

Нас было четверо духовиков на сцене: Курёхин на тенор-саксофоне, я на бас-кларнете, Фагот-Александров и Бутман со сломанной рукой. Это было мое первое выступление с «Аквариумом». Играли, кажется, «Пепел», «Сегодня ночью» и «Рок-н-ролл мертв».

А. К.: К слову, на этом фестивале 1983 года Курёхин выиграл приз лучшего аранжировщика. Что произошло потом?

С. Л.: Я попробовал сделать Гребенщикову и Курёхину алаверды и пригласил их в Москву, тоже не оплачивая дорогу. Я решил устроить «Мемориал Джона Колтрейна». Я состоял в Обществе филофонистов и закрытие сезона решил отметить вечером памяти Колтрейна в ДК им. Орджоникидзе. Не прослушивать его диски, а устроить концерт, на который пригласил Мамонова, Курёхина и Гребенщикова. И они купили билеты, приехали, ночевали у Липницкого. Это июнь-июль 1983 года.

В концерте принимало участие много авангардистов, например, концептуалистка Сабина Хенсген, впоследствии жена Андрея Монастырского, участница «Коллективных действий». Поскольку она была гражданкой ФРГ, то выступала под псевдонимом. Там еще был такой концептуалист, покойный ныне Алеша Соболев, который показывал свой перфоманс. Я исполнял сочинение Светланы Галыбиной, написанное специально для меня. В общем, там целые хэппенинги разыгрывались, и присутствовало много людей.

У меня сохранилась фотография, на которой сидит мой брат Егор Летов рядом с Софией Губайдулиной. Где-то среди зрителей были и Баташев, и Дима Ухов. Артемий Троицкий в это время лежал в больнице, у него больная печень была. Но он убежал из больницы и явился на этот концерт. Зал был битком. На фотографии, на которой Губайдулина, Гребенщиков тоже есть. Он сидит в черных очках, как всегда, неузнанный. Там масса людей была.

Естественно, всё это закончилось забавно и печально одновременно. В какой-то момент Курёхин, Мамонов и Гребенщиков накрасили лица театральным гримом. Они выглядели как мертвецы с такими трупными пятнами на лицах. Сергей потребовал поставить пианино на бок, чтобы клавиатура была вертикальной. Затем снял крышку... Они уже должны были выступать. В это время на сцену вышел директор этого ДК в окружении каких-то людей в штатском и со стеклянными глазами сказал, что здание закрывается на ремонт. Причем он был очень бледен, и его губы тряслись. Он сказал: «Прошу всех покинуть зал! Дом культуры закрывается на ремонт!» Я думал, что после этого ребята на меня обиделись. К примеру, критик Баташев на меня сильно обиделся, сказав: «Какое вы имеете право приглашать людей? Вы ни с кем не договорились, никакие инстанции не поставили в известность!» Я недоумевал: «Какие еще инстанции?» Во всяком случае, это была моя первая попытка в Москве устроить какой-то авангардный фестиваль.

Безумные соловьи русского леса

Вспоминая Христа, собирай сокровища там, где никто этого не делал. Борис Гребенщиков

Как-то раз Курёхин с Гребенщиковым решили выступить в Центральном доме работников искусств с ретро-программой, состоявшей из песен Георгия Виноградова и Александра Вертинского. Но за час до начала акции кто-то бдительный стукнул в партийные органы, и этот телефонный звонок послужил причиной срыва мероприятия. Чудом сохранился снимок ветерана джазовой фотографии Александра Забрина, который зафиксировал момент, когда Курёхин узнал об отмене акции. Сергей не сказал никому ни слова — ни организаторам, ни друзьям. Просто смотрел куда-то вдаль, поверх голов. И нечеловеческая тоска застыла в его взгляде.