Заговор «Аквитания» - Ладлэм Роберт. Страница 50

– И вы, сопоставив одно с другим, решили превратиться в одного из посольских парней, потерявших меня, – сказал, улыбаясь, Конверс.

– Вот именно. Я показал Даулингу свое удостоверение и назвался военным атташе, но только, если честно сказать, он не очень-то стремился мне помочь.

– Судя по его словам, вы играли свою роль не очень убедительно. Впрочем, я тоже. Но как ни странно, именно поэтому он и решил свести нас друг с другом. – Джоэл остановился и, погасив окурок о каменную стену, бросил его вниз. – Так что, капитан, испытания, или что там, вы не выдержали. Что же теперь? Вы владеете языком, у вас связи в государственных учреждениях, которых у меня нет, следовательно, вы можете оказаться полезным.

Морской офицер стоял неподвижно и, прищурив глаза – солнце било ему в лицо, – пристально смотрел на Джоэла.

– Сделаю все, что в моих силах, – медленно начал он, – при условии, однако, что мне будет ясен смысл предпринимаемых действий. У нас не должно быть недомолвок, Конверс. Я не отступлюсь от этих двух дней. Это все, что осталось у вас – у нас – на раздумья.

– А кто установил этот срок?

– Я, и тут мне решать.

– Так дело не пойдет. – Конверс двинулся по дорожке вдоль стены.

– Вы в Бонне, – быстро заговорил Фитцпатрик, приноравливаясь к его шагу, при этом в голосе его не было ни раздражения, ни поспешности. – Вы были в Париже, а теперь вы прибыли в Бонн. Это означает, что вам известны имена, обстоятельства, что у вас есть улики – пусть даже косвенные. Мне нужны все эти сведения.

– И вы рассчитываете их получить, капитан?

– Я дал слово.

– Кому?

– Сестре. Неужели вы думаете, что она ни о чем не догадывалась? Из-за этой проклятой истории Пресс был сам не свой. Целый год он вскакивал среди ночи и бродил по дому, бормоча что-то себе под нос и не говоря ей ни слова. Она никак не могла пробиться через эту его скорлупу. Если бы вы знали их, то поняли бы всю нелепость этого. В наши дни как-то не принято восхищаться семейными парами, да еще с целым выводком детей, но они по-настоящему любили друг друга и, едва разлучившись, не могли дождаться, когда встретятся вновь, вот какой это был случай.

– Вы женаты? – спросил Джоэл, не сбавляя шага.

– Нет, – ответил моряк, явно сбитый с толку этим вопросом. – Только собираюсь. Возможно, в недалеком будущем. Я ведь говорил, разъезды отнимают у меня слишком много времени.

– Все как у Пресса… у Эвери…

– К чему вы клоните, советник?

– Будем же с уважением относиться к тому, что он делал. Он понимал все опасности и знал, что может потерять. Собственную жизнь.

– Именно поэтому мне нужны факты! Вчера самолетом доставили его тело, завтра похороны, а я сижу здесь. Сижу только потому, что дал Миген это обещание! Но я вернусь, имея на руках все необходимое для того, чтобы разнести в пух и прах эту чертову банду!

– Вы лишь вспугнете их, заставите уйти на дно, впрочем, если они позволят вам сделать хотя бы это.

– Это ваше частное мнение.

– Большего не могу вам предложить.

– Я не согласен с вами!

– И не надо. Возвращайтесь обратно и расскажите о слухах, об убийстве в Женеве, которое по-прежнему будут считать самым заурядным ограблением, расскажите и об убийстве в Нью-Йорке, подлинные причины которого навсегда останутся тайной. Стоит вам упомянуть человека на острове Миконос, поверьте мне, он тут же исчезнет. В каком мире вы живете, капитан? Вы что, чокнутый? Этакий духовный брат Престона Холлидея времен мускателя и марихуаны?

– Прекратите пороть чушь!

– Все это ясно как божий день, капитан. Между прочим, сколько дел вы выиграли, выступая в качестве обвинителя?

– Что?…

– И сколько проиграли, выступая в качестве защитника?

– Да, у меня были и проигрыши и выигрыши, выигрышей, честно говоря, больше.

– Больше? Честно говоря? Вы ведь знаете, есть определенные люди, которые могут заставить статистику говорить то, что им требуется.

– К чему вы это все говорите? Как это связано со смертью Пресса, с его убийством?

– Чему вы удивляетесь, капитан Фитцпатрик? Тот, к кому вы собираетесь обратиться, может оказаться успешно внедренным агентом-провокатором, одетым в ту же форму, что и вы.

– О чем, черт побери, вы толкуете? Оставим это, я не обязан выслушивать вас, а вот вы обязаны! У вас два дня, Конверс. А теперь – мы на одном корабле или на разных?

Конверс остановился и внимательно вгляделся в обращенное к нему юное лицо, юное, да не совсем – вокруг сердитых глаз проглядывали следы морщинок.

– Мы даже не в одном флоте, – устало сказал он. – Старый Биль прав: решать мне. И я решаю не говорить вам ни одного слова. На моем корабле вы – лишний, морячок, и ваша горячность только тоску на меня наводит.

Джоэл резко повернулся и пошел в обратную сторону.

– Стоп! Отлично! Великолепный кадр! Здорово сработано, Кэл, ты чуть было не заставил меня самого поверить всей этой галиматье! – Роджер Блайн, режиссер фильма, сверился с вырезкой из сценария, протянутой ему ассистенткой, и через переводчика дал указания оператору, а сам направился к монтажному столу.

Калеб Даулинг остался сидеть на большом камне на холме, обрывающемся к Рейну; он ласково потрепал голову вонючего козла, который только что изрыгнул изрядную порцию орешков прямо на носок его сапога.

– Хотелось бы мне, дружок, вышибить из тебя остальной запас дерьма, – сказал он тихо, – но это разрушило бы мой замечательно выстроенный образ.

Актер встал и потянулся, чувствуя на себе взгляды многочленных зрителей, которые, как в зоопарке, не стесняясь, смотрели на него и обменивались репликами. Через несколько минут он добредет – нет, подойдет легкой походкой – к веревке, отделяющей его от зрителей, и смешается с фанатами. Он никогда не устает от этого, возможно, потому, что известность пришла к нему так поздно, и, в конце концов, это ведь символ того, чего они с женой достигли. А иногда ему случалось и развлечься, когда какой-нибудь бывший его студент с опаской подходил к нему, неуверенный, что некогда установленные в лекционной аудитории теплые отношения выдержали испытание славой у новоявленной звезды. Кэл всегда отличался прекрасной памятью на лица и даже имена и, заметив своего бывшего питомца, строго осведомлялся у него, выполнил ли тот вчерашнее домашнее задание. Или же сам подходил к нему или к ней и лекторским тоном спрашивал что-нибудь вроде: «Ну-ка, Дэниел, вспомни исторические хроники Шекспира. Кто оказал на язык автора большее влияние – Холлиншед или Фруассар?» И если в ответ называли последнего, он восхищенно хлопал себя по ляжкам и восклицал: «Черт побери! А ты, дружок, заарканил совсем неплохого мустанга!» Следовал взрыв хохота, а потом зачастую выпивка и воспоминания.

Хорошо ему жилось сейчас, можно сказать – даже очень хорошо. Вот если бы только солнечный свет мог проникнуть в темные закоулки сознания его жены. Она была бы тогда здесь, в Бонне, на склоне холма, сидела бы за веревкой вместе со зрителями – в основном женщинами примерно ее возраста – и болтала о том о сем, рассказывала бы, что ее муж ну совсем такой же, как все: никогда не может найти своих носков и совершенно бесполезен на кухне. Людям нравятся эти байки, хотя они не очень в них верят. Но свет не пробивается в эти глухие, потаенные уголки. И потому Фрида сидит в Копенгагене, гуляет по берегам Зееланда, пьет чай в ботаническом саду и ждет, пока муж позвонит ей и скажет, что у него выдалось несколько свободных деньков и он вырвется к ней из ненавистной Германии. Даулинг оглядел полную энтузиазма киногруппу и любопытных зрителей; разговоры их постоянно прерывались взрывами смеха, не лишенного, однако, известной доли уважения.

– Кэл? – Он увидел Блайна, торопливо шагавшего к нему по склону холма. – Тут один человек хочет тебя видеть.

– Надеюсь, Роджер, больше, чем один. Иначе за что мне платят деньги?

– Ну, уж не за эту кучу дерьма… – Однако улыбка исчезла с лица режиссера, как только он подошел ближе. – У тебя какие-нибудь неприятности, Кэл?