Приваловские миллионы. Золото (сборник) - Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович. Страница 95

– Ты куда это? Пойдем к маменьке, она давно хочет сразиться с тобой в картишки… Старухи теперь в преферанс играют с Верочкой. Ну же, пойдем…

Веревкин немного смутился, но, если желает Марья Степановна, он ничего не имеет против преферанса.

– Она уж несколько раз просила меня привести тебя, – врал Виктор Васильич, которому хотелось устроить маленькое домашнее представление и вспугнуть старух.

Понятно, какой переполох произвело неожиданное появление Веревкина во внутренних покоях самой Марьи Степановны, которая даже побледнела от страха и посадила Верочку рядом с собой, точно наседка, которая прячет от ястреба своего цыпленка под крылом. У Павлы Ивановны сыпались карты из рук – самый скверный признак, как это известно всем игрокам.

– Вот, мама, я привел к тебе Николая Иваныча, с которым ты хотела сразиться в преферанс, – рекомендовал Виктор Васильич своего друга. – Он отлично играет…

Старухи поломались, а потом сели за карты. Виктор Васильич примостился было к ним, но скоро был изгнан с позором, потому что имел скверную привычку воровать взятки. В течение какого-нибудь получаса игра загорелась, и Веревкин совсем обворожил старух, так что сама степенная Марья Степановна едва сдерживала смех, когда Николай Иваныч только открывал рот. Эта интересная игра собрала в коридоре «целую публику»: в замочную скважину попеременно смотрели Лука, Досифея и Верочка. «Сама играла с аблакатом» – это что-нибудь значило!

– Да не оказия ли… – удивлялся Лука, хлопая себя по ляжкам. – Совсем обошел старух-то, прах его побери!..

Игра продолжалась часа три, так что Марья Степановна даже испугалась, когда взглянула на часы.

– Ужо как-нибудь в другой раз доиграем, – проговорила она, поднимаясь из-за стола.

Марья Степановна сейчас же спохватилась, но глупое слово вылетело – не поймаешь.

– Тьфу ты, греховодник! – отплевывалась Марья Степановна, когда Веревкин ушел. – И зачем это я сболтнула про другой раз?..

– А он, право, ничего… – добродушно заявляла Павла Ивановна.

– Какой он смешной… – вставила свое слово Верочка.

– Не твое дело! – строго оборвала Марья Степановна. – Разве девичье дело мужчин-то разбирать?.. Все они под одну стать.

Таким образом Веревкин проник до гостиной Марьи Степановны, где частенько составлялись самые веселые преферансы, доставлявшие старушкам большое удовольствие. Он являлся как-то случайно и всегда умел уезжать вовремя. Когда Веревкина не было дня три, старушки начинали скучать и даже ссорились за картами.

Дело Виктора Васильича приближалось к развязке; оно было назначено в майскую сессию. Веревкин употребил все, что от него зависело, чтобы обставить дело настоящим образом. В день суда, когда Веревкин повез Виктора Васильича на скамью подсудимых, Марья Степановна горько заплакала, несколько раз благословляла своего блудного сына и даже перекрестила самого Николая Иваныча.

– Бог не без милости, Марья Степановна, – утешал Веревкин плакавшую старуху.

Марья Степановна только махнула рукой. Досифея тоже долго крестила широким раскольничьим крестом уезжавших, а Лука собственной особой отправился в суд.

Зал узловского окружного суда был битком набит самой избранной публикой, всегда жадной до интересных процессов на пикантной подкладке. Весь узловский бомонд и купечество с замирающим сердцем встретили Виктора Васильича, когда он вошел на «подсудимую скамью», как выражался Лука. В качестве свидетелей фигурировали все свои люди, и в числе других братья Приваловы, которые еще раз привлекли на себя общее внимание. Веревкин особенно был озабочен составом присяжных заседателей и боялся как огня, чтобы не попали чиновники: они не пощадили бы, а вот купцы да мужички – совсем другое дело, особенно последние.

Пока шел допрос свидетелей и говорил свою казенную речь прокурор, публика оставалась равнодушной, дожидаясь защиты. Веревкин не обманул ожиданий и действительно сказал блестящую речь, в которой со своим неизменным остроумием разбил основные положения обвинения, по ниточке разобрал свидетельские показания и мастерски, смелой рукой набросал нравственную физиономию своего клиента. Это была нервная, впечатлительная, порывистая натура, богатая природными дарованиями, но лишенная правильной шлифовки. Доверчивый и простодушный, полный юношеских сил, молодой Бахарев встречается с опытной куртизанкой Колпаковой, которая зараз умела вести несколько любовных интриг; понятно, что произошло от такой встречи; доверчивый, пылкий юноша не мог перенести раскрывшейся перед ним картины позорного разврата и в минуту крайнего возбуждения, сам не отдавая себе отчета, сделал роковой выстрел. Веревкин с замечательным искусством разобрал все последовательные стадии этой любви и на каждом шагу рядом свидетельских показаний выяснял характерные роли главных действующих лиц.

– Я не выставляю подсудимого каким-то идеальным человеком, – говорил Веревкин. – Нет, это самый обыкновенный смертный, не чуждый общих слабостей… Но он попал в скверную историю, которая походила на игру кошки с мышкой. Будь на месте Колпаковой другая женщина, тогда Бахарев не сидел бы на скамье подсудимых! Вот главная мысль, которая должна лечь в основание вердикта присяжных. Закон карает злую волю и бесповоротную испорченность, а здесь мы имеем дело с несчастным случаем, от которого никто не застрахован.

Эта речь произвела сильное впечатление на публику и присяжных. Последнее слово подсудимого, который откровенно рассказал весь ход дела, решило его участь: присяжные вынесли оправдательный вердикт.

Когда публика начала поздравлять Виктора Васильича и Веревкина, Привалов отвел последнего в сторону и сказал:

– Зачем вы так забросали грязью Катерину Ивановну?

– Э, батенька, что поделаешь: ее не вернуть, а «Моисея» нужно было выправить, – добродушно ответил Веревкин и прибавил каким-то смущенным тоном: – А я вот что скажу вам, голубчик… Сегодня я лез из кожи больше для себя, чем для «Моисея».

– Именно?

– В семена хочу пойти…

– Ничего не понимаю!

– Женюсь, батенька… Уж предложение сделал Вере Васильевне и с Марьей Степановной переговорил. Старуха обещала, если выправлю «Моисея». Теперь дело за Васильем Назарычем. Надоело болтаться. Пора быть бычку на веревочке. Оно и необходимо, ежели разобрать… Только вот побаиваюсь старика, как бы он не заворотил мне оглобли.

Привалов от души пожелал счастья своему бывшему поверенному и Верочке. Это зарождавшееся молодое счастье отозвалось в его душе глухой болью…

Здоровье Лоскутова не поправлялось, а, напротив, делалось хуже. Вместе с весной открывались работы на приисках, но Лоскутову нечего было и думать самому ехать туда; при помощи Веревкина был приискан подходящий арендатор, которому прииски и были сданы на год. Лоскутовы продолжали оставаться в Узле.

– Для Максима необходима спокойная жизнь и такие развлечения… как это вам сказать… Одним словом, чисто деревенские, – объяснил доктор Надежде Васильевне. – Покой, хорошее питание, прогулки, умеренная физическая работа – вот что ему необходимо вместе с деревенским воздухом и подходящим обществом.

– Куда же нам ехать, Борис Григорьевич?

– Я думал об этом, Надежда Васильевна, и пришел к тому убеждению, что самое лучшее будет вам отправиться в Гарчики, на мельницу. У Привалова там есть хорошенький флигелек, в котором вы отлично можете провести лето. Если хотите, я переговорю с Сергеем Александрычем.

– Позвольте, доктор, мне немного подумать… – уклончиво ответила Надежда Васильевна.

Собственно, ей давно хотелось куда-нибудь подальше уехать из Узла, где постоянно приходилось наталкиваться на тяжелые воспоминания, но когда доктор заговорил о приваловской мельнице, Надежде Васильевне почему-то не хотелось воспользоваться этим предложением, хотя она ни на мгновение не сомневалась в том, что Привалов с удовольствием уступит им свой флигелек. Почему ей не хотелось ехать в Гарчики – Надежда Васильевна сама не могла дать себе обстоятельного ответа, а просто у нее, как говорится, не лежала душа к мельнице. Привалов бывал у них довольно часто, при посторонних молчал, а когда оставался один с Надеждой Васильевной, начинал говорить с полной откровенностью, как с сестрой. Эту неровность Надежда Васильевна объясняла ненормальной жизнью Привалова, который по-прежнему проводил ночи в клубе в самом сомнительном обществе и раза два являлся к Лоскутовым сильно навеселе. Последнее обстоятельство особенно сильно огорчало Надежду Васильевну, и раз она серьезно спросила Привалова: