... и незабудкой цветя (СИ) - "паренек-коса.n". Страница 7

Папирус ещё не уверен, как стоит поступить. Перед глазами у него трещина на черепе брата, кровавые дорожки, теряющиеся в лепестках; от этого душа сжимается и бьётся о рёбра, наполняя его гневом. Однако он прекрасно понимает, что у Андайн были причины — да и у кого не было? — и это запутывает всё ещё больше.

Он чуть не сбивает нескольких монстров; те отпрыгивают, озадаченно глядя ему вслед. Никто не решается ввязываться в спор, узнавая его, и Папирус рад этому сильнее обычного — он совсем не расположен устраивать драку с кем бы то ни было. Ему нужно сохранить силы... на всякий случай.

Если честно, воевать с Андайн ему совсем не хочется. Но и оставлять всё как есть нельзя.

Это дико сложно. Он рычит себе под нос что-то непроизносимое, когда огромными прыжками достигает её дома, готовый срывать дверь с петель, но этого не требуется: хозяйка во дворе, стоит напротив манекена и неторопливо разминается, готовясь к тренировке. На звук шагов она реагирует мгновенно, поворачивая голову к пришедшему, и губы её чуть подрагивают в намёке на улыбку.

— Привет, Папирус. Пришёл с докладом?

Он всматривается в её лицо, в кои-то веки не скрытое шлемом, но не может понять, есть ли на нём насмешка. Андайн без брони кажется ему меньше обычного, но это ни в коем случае не значит, что она становится слабее — он видит, как играют под кожей её мышцы при любом крошечном движении. И нет, он вовсе не боится её; просто знает, во что может вылиться драка. Скорее всего, Андайн победит. Они много раз сражались прежде, и никогда, никогда ему не удавалось её побить.

— С докладом, да, — он с трудом отрывается от своих мыслей. — Всё как всегда. Человека нет. Только вот...

— Только вот?

— Кто-то сильно ранил Санса.

Он делает паузу, напряжённо следя за её реакцией. Андайн вопросительно приподнимает бровь, всем своим видом выражая удивление.

— Вот как? Кто-то осмелился напасть на него? Чудеса, да и только.

Вот теперь он готов поклясться, что в глазах её мелькает смех. Она неторопливо продолжает разминаться, ожидая ответа, но всякий раз, как Папирус ловит её взгляд, в нём есть что-то, чего он прежде не видел. Жалость? Презрение? Ему трудно распознавать подобное, но притворство и старание, с которым она уклоняется от темы, не оставляют ему выбора.

К тому же он прекрасно знает, какие порезы оставляют её острые копья.

— Зачем ты это сделала?

— Думаешь, это была я? — она даже не поворачивается к нему, начиная делать наклоны из стороны в сторону. — С чего ты так решил, Папирус? Мы с Сансом всегда неплохо ладили.

— Ты всегда считала его слабаком, — цедит он сквозь зубы.

— Это не повод.

Прядь волос падает ей на лицо, она отбрасывает её нетерпеливым жестом. Папирус продолжает:

— Никто в Подземелье не стал бы на него нападать, помнишь? Он под моей защитой. Это могли сделать только монстры, которые заведомо сильнее меня.

— Это комплимент? — она хищно улыбается, оголяя острые зубы, и упирает руки в бока, наконец-то глядя на него прямо. — Послушай, Папирус. Я всегда считала, что то, как ты защищаешь своего слабого брата — довольно мило. Хоть и несправедливо, поскольку ты разгребаешь всё дерьмо, в которое он вляпывается, а в ответ получаешь ровным счётом ничего.

— Он даже не знает об этом.

— И чья это вина? — Андайн наклоняет голову, глядя исподлобья. — Ты мог бы ему сказать. Он бы боготворил тебя всю жизнь, ты в курсе?

— Мне это не нужно, — Папирус сжимает кулаки и почти слышит, как трещат суставы. — Я лишь хотел, чтоб он был в порядке. Поэтому повторяю: зачем ты это сделала?

— Я закрывала глаза на все ваши дела, поскольку ты довольно силён, и, к тому же, входишь в Гвардию. Мы коллеги. — Она прерывается, чтобы подойти к манекену и, отведя кулак назад, сильно ударить его в туловище. Дыхание её даже не учащается. — Мы друзья?

— Нет, — Папирус чувствует, что должен сказать это, хотя порой ему кажется иначе. Изящный и точный удар Андайн против воли доставляет ему эстетическое наслаждение, хотя он всё ещё зол.

— Верно, — она ритмично бьёт по манекену, используя малую часть своей силы. Слова вылетают на выдохе, рвано рубя фразы. — Мы монстры, которые уважают друг друга, не более. И из-за этого я мирилась с тем, что твой брат такое жалкое ничтожество. Но, — она поворачивается прежде, чем Папирус успевает возразить, — он предал нас всех, когда связался с человеком. И я стыжусь, что не смогла убить его ещё тогда.

Вот теперь он точно слышит, как хрустит кость. Магия рвётся наружу, и он с трудом сдерживает её, понимая, что драться будет просто глупо. В данной ситуации Андайн права со всех сторон, но, вот в чём проблема — с тех пор, как развеялась человеческая душа, Папирус не способен принимать законы Подземелья правильно. Он более не может следовать им. И слова Андайн, которые он раньше бы понял, впиваются ему в кости острыми копьями.

Она видит это ясно и чётко, вот что хуже всего.

— Я не буду оправдываться перед тобой. Я сделала то, что сделала, и ничуть не жалею. Санс должен был получить по заслугам. Но это было и вполовину не так занимательно, потому что он даже не пытался сопротивляться, — она вдруг усмехается, переводя взгляд в сторону. — В тот раз было лучше. Когда рядом был человек, твой брат казался мне куда сильнее, чем обычно. Я видела в нём решительность, а теперь... теперь она куда-то исчезла.

Эти слова доставляют ему куда больше боли, чем всё сказанное ранее; Папирус еле заставляет себя не скривиться. Упоминания о человеке всё серьёзнее калечат его душу. Знать — помнить — о том, что Санс был счастлив лишь с чужой маленькой девчонкой, которая не могла за себя постоять, неимоверно тяжело. Папирус говорит себе, что никогда не сможет заменить Фриск, и от этого его душа ноет и колется под рёбрами в разы сильнее.

— Кстати, — голос Андайн вырывает его в реальность. — Человек умер, верно? Но что случилось с душой?

— Он развеял её, — сухо говорит Папирус. Она недоумённо глядит на него пару секунд, словно ожидая, что это шутка, но, когда осознаёт, то заходится громким надрывным смехом.

— Серьёзно? — Андайн вытирает с глаз набежавшие слёзы. — Он ещё хуже, чем я думала. Жаль, что не успела выбить из него всё дерьмо прежде, чем он сбежал. Вернее, прежде чем тот говорящий цветок утащил его. — Папирус замечает, что глаза её загораются любопытством. — А что не так с ним?

— Без понятия.

Она подходит ближе, складывая руки на груди. Андайн ниже ростом, но Папирус всегда чувствует исходящую от неё угрозу, какую бы личину она не натягивала. Сейчас она улыбается и похлопывает его по плечу, но он всё равно не может избавиться от противного ощущения внутри.

— Скажи, Папирус, — её серьёзный голос плохо вяжется с ухмылкой, — почему ты позволил ему вернуться? Я думала, что хорошо тебя знаю. Прежний ты никогда не выдержал бы, что собственный брат стал предателем.

— Возможно, я уже не прежний, — он осторожно дёргает плечом, сбрасывая её руку. Андайн понимающе кивает. — И он тоже.

Он чувствует себя усталым и опустошённым. Он шёл сюда с мрачной решимостью разобраться, но теперь он хочет лишь вернуться домой и остаться в одиночестве. Андайн напомнила ему о многом, что он хотел бы всегда хранить в тайне; о многом, что он бы мечтал забыть. Некоторые вещи, некоторые слова... некоторых людей.

Всё чаще ему кажется, что это безнадёжно: вытаскивать Санса из всех бед и из всех ям, в которые он падает. Если раньше это получалось с горем пополам, то теперь у него опускаются руки; Папирус не знает, что делать. Санс не хочет, чтоб его спасали. Санс не хочет спасаться сам. Папирус думает, что единственное, чего желает его брат — чтоб человек был жив, и от этой мысли ему становится плохо, плохо, плохо.

Он постепенно начинает мечтать о том же самом.

— Эй, не кисни, — Андайн бьёт его по плечу, полушутя, но всё равно получается болезненно. — Я же не убила его, в конце концов. Даже не собиралась. Ну, только какое-то время. — Её глаза вдруг становятся задумчивыми. — То, что ты сказал,... что ты уже не прежний — я порой ощущаю это тоже. Что я — не я вовсе. Странно как-то.